Анджей Заневский - Крыса

И все же, возбужденный и готовый к бою или к бегству, я кручусь среди этих клеток, пытаюсь проникнуть внутрь, стираю свои зубы о металлическую окантовку и прутья, прижимаю ноздри к стеклу в надежде на то, что оно вдруг расступится передо мной, исчезнет, откроется. Но сетки плотно прилегают к ящикам, металлическая окантовка прочна, а стекло отодвинуть не удается.

Через некоторое время белые крысы перестают существовать для меня, я двигаюсь среди этих прозрачных гнезд так, будто их просто нет. Крысы в ящиках привыкли ко мне и теперь даже не поднимают головы – сидят неподвижные, вялые, мерно двигают челюстями, пожирая корм, принесенный им людьми. Им не приходится добывать еду, убивать, охотиться, скитаться, спасаться бегством. Люди кормят их, наполняют водой или молоком металлические ванночки, пересаживают из клетки в клетку, втыкают им в хвосты и шеи длинные иглы. Крысы только трясут своими свернутыми на одну сторону головами.

Обилие еды привлекает и возбуждает.

Я поселился под полом. Дом старый, в нем полно вентиляционных отверстий, поддувал, щелей, раскрошившихся кирпичей. По трубам, ведущим вниз, расходится тепло.

В холодную осеннюю пору здесь уютно и спокойно, и я не покидаю этого дома, где живут белые крысы.

В соседней комнате, пол которой выложен блестящими скользкими плитками, люди готовят еду. Рядом с этой комнатой – кладовка, куда я без труда пробираюсь по изъеденной ржавчиной вытяжной трубе.

Сушеная рыба, зерно, горох, хлеб, овощи. Белые крысы получают все.

Они болеют. Черные опухоли распирают кожу на шее, на голове, на брюхе. Сначала небольшие, едва заметные, они разрастаются, как будто сжирая изнутри тело крысы, уничтожая мышцы, ткани, кости. Черные наросты просвечивают сквозь белые нежные волоски, становятся все больше и больше.

Крысы худеют, линяют, сохнут. Некоторые умирают быстро, другие живут дольше – скрюченные, парализованные, покрытые черными шишками.

Люди разрезают наросты, рассматривают, что там внутри.

Белый самец смотрит сквозь стекло, словно не замечая меня. Огромная черная опухоль на брюхе не дает ему ходить. Хвост и задние лапы болтаются в воздухе. Пользуясь только передними, он подползает к ванночке и пьет. Рядом с ним – самка с громадной лопнувшей шишкой на шее и чуть меньшей по размерам у основания хвоста.

Страх. Страх все возрастает. Крысы дохнут, бьются в конвульсиях, в предсмертных судорогах отшвыривают лапами куски моркови и хлеба. Пары совокупляются – покрытые черными наростами тела заползают друг на друга. Больные самки рожают потомство.

Я наблюдаю за всем этим с другой стороны, сбоку, из своей собственной жизни – не обнесенной стеклянными барьерами, не закрытой сеткой. Из жизни не замкнутой, не разгороженной.

Я привыкаю к смерти белых крыс, к их медленному умиранию. Я – сильный, здоровый, толстый. Моя шерсть блестит, вибриссы упруги и чувствительны. Резцы разгрызают самое твердое дерево и оловянную оплетку электрокабелей. Я перестаю бояться: смерть белых крыс мне никак не угрожает. Она – вне меня, вне моего страха.

Люди приходят редко, только утром. Я в это время чаще всего сплю после ночных прогулок. Я просыпаюсь, когда они покидают здание.

Я присматриваюсь к людям, наблюдаю за белыми крысами. Залезаю на чердак. Здесь полно разных ящиков, помеченных крысиными экскрементами. Я пролезаю в дыру и продвигаюсь по боковому коридору. Утыкаюсь в глухую стену. Отступаю назад. Захожу с другой стороны – то же самое. Ищу другой проход. Иду прямо – опять тупик. Проверяю еще раз первый проход – ага! Выход есть, но не в конце коридора, а не доходя до него. Я вылезаю с противоположной стороны и делаю еще одну попытку. Не сразу, но все же нахожу выход. Только на третий раз прохожу, не сделав ни одной ошибки.

Во всех ящиках проходы разные. Вдруг я чувствую, что попался. Мечусь по тесному помещению, пытаясь носом приподнять опустившуюся за моей спиной жестяную заслонку.

Ловушка, я в ловушке, в ловушке... Я бегаю, проверяю все углы, бросаюсь на стены, бьюсь головой о стекло, которым сверху прикрыт ящик. Кружусь волчком.

Вдруг одна из стенок уступает под моим напором и поднимается вверх. Остается пробежать по короткому коридору – и я выбираюсь из ящика.

Придя на чердак в следующий раз, я по забывчивости залезаю в тот же самый ящик. Ситуация повторяется. Поначалу мне никак не удается выбраться. Ничего не помогает, хотя я и нажимаю на все возможные места. Но потом стенка опять уступает. Второе попадание в ту же самую ловушку сильно меня напугало. Я запомнил этот ящик и впоследствии обхожу его стороной.

Люди переносят ящики в соседнее помещение и расставляют их так, чтобы белым крысам приходилось проходить через них за едой и питьем. Я наблюдаю за ними сверху, через стекло.

В подвале появляется серый самец из местных крыс. Мы обнюхиваем друг друга, ощупываем вибриссами. Вдруг он издает пронзительный писк и кидается на меня. Краем глаза я замечаю приближение еще одного его сородича. Борьба проиграна, надо спасаться бегством, придется покинуть удобное, теплое место. Пора опять пуститься в скитания.

Но пока я прячусь на чердаке. Меня спасают белые крысы, отвлекшие внимание моих преследователей. Когда голод заставляет меня спуститься снова, серых крыс уже нет – их спугнули люди.

Они приходят ночью. Исхудавшие, голодные, озябшие, задиристые. Сквозь дыру в фанере, которой закрыто чердачное окно, я вылезаю наружу. Морозный ветер швыряет снег прямо мне в глаза.

Меня прогонят и отсюда. Идти дальше через кладбище не имеет смысла. Живущие здесь крысы, вскормленные гниющим людским мясом, не позволят мне остаться. Внутри, под тяжелыми плитами надгробий, глубоко в земле царит беспечная, спокойная атмосфера. Звуки снаружи почти не проникают сюда. Самое главное – еда, много еды – мяса, жира, хрящей.

Крыса, бегущая по каменному парапету, спрыгивает вниз, подходит ко мне. Наши вибриссы касаются друг друга. Пронзительный писк. Бегство.

Меня ждет новое путешествие, поиски города, в существовании которого я уже начинаю сомневаться. У меня нет выбора. Нет выбора. Надо уходить.

Крысы – соединенные друг с другом хвостами, сросшиеся, слипшиеся. Каждая стремится вперед. Ни одна не обернется, чтобы перекусить зубами кончик собственного хвоста. Я наблюдаю за ними. Они сидят в огромном ящике, как неподвижный серый цветок. Откормленные, тучные, им не нужно добывать себе еду – люди подсовывают им ее прямо под нос, и это окончательно парализует их.

В углу стоит банка с темной жидкостью. Оттуда распространяется совершенно невыносимый запах. Мне вдруг становится страшно. Ловушки, которые я видел в подвале, свидетельствуют о том, что люди ищут и ловят крыс, людям нужны крысы. Старых и больных они заменяют на новых.

Отупевшие толстые крысы сонно взирают на то, как я проскальзываю по гладкой поверхности стекла, прикрывающего ящики, и спускаюсь вниз.

Я испражняюсь прямо на ловушку – вскакиваю на клетку из стальных прутьев и смотрю, как мои экскременты падают прямо на ароматную рыбью голову. Это – предостережение. Теперь ни одна крыса не войдет туда, внутрь.

Сквозь неплотно прикрытое подвальное окошко я выбираюсь на улицу. На помойке в груде апельсиновых корок я замечаю обвязанный веревкой сверток бумаги. Я грызу его, рву, режу зубами до тех пор, пока от бумаги не остаются лишь клочки, которые ветер разносит кругом.

Шум моря напоминает мне о необходимости покинуть город, подсказывает, что мне надо поискать более благоприятное для жизни место. И я иду в сторону моря.

Неподалеку, в круглом каменном здании, я нахожу блюдце с остатками прокисшего молока и старательно вылизываю все до последней капли. Отсюда уже недалеко до порта, до корабля. Слышится знакомый вой сирен. Я покидаю построенное из крупных камней здание и отправляюсь по берегу туда, откуда доносятся эти звуки. Я стараюсь бежать как можно быстрее, лишь бы оказаться подальше от заселенных крысами каменных руин. Ветер доносит до меня их чужой запах.

Я осторожно высовываюсь из бочки. Пробегаю по широкой гладкой полосе пола и сквозь дырку в разбитом стекле вылезаю наружу. Я сижу неподалеку от большой, освещенной солнечными лучами помойки. Мне ужасно хочется есть. Я внимательно вслушиваюсь в звуки окружающего меня мира – не грозит ли откуда-то непредвиденная опасность. Из расположенных поблизости домов доносится приглушенный стенами вой запертого в помещении пса.

Но в остальном это место кажется мне спокойным.

Я карабкаюсь по кирпичной стенке и протискиваюсь между кучами гниющих фруктов, протухших кочанов капусты, очисток, мясных обрезков и рыбьей чешуи. Набрасываюсь на еду. Среди восхитительно ароматных лакомств, обилие которых – после долгой голодовки – просто ошеломило меня, я забываю об опасности и спокойно насыщаюсь, ощущая, как роскошное тепло растекается по брюху и внутренностям. Я совсем расслабился под успокаивающее жужжание больших блестящих мух, покрывших почти всю свалку сплошной темной массой.