Давид Фонкинос - Идиотизм наизнанку
Рефлексии парализуют действия
Даже рассуждая, я не мог отделаться от краснобайства. К тому же идиотского, поскольку, приступая к действию, я старался разобраться, с чего начинать, прежде чем начать. Уборка — это искусство, а для любого искусства исполнение важнее, чем вдохновение. Почувствовав на минуту испуг при мысли, что мне придется нагибаться и все подбирать с пола, я решил отказаться от всего: от суда, от Конрада — от всего. Я был сражен этим новым испытанием, людям, для которых уборка — дело привычное, меня не понять.
Как же это я мог забыть, что у меня в запасе еще оставался Мартинес? И, как бы поддерживая меня, это откровение снизошло одновременно с воспоминанием о моем коротком ночном визите к нему, поскольку я думал, что он вполне способен держать Конрада в заточении. Это воспоминание согревало душу. Представив образ аккуратного и чистоплотного Мартинеса (наверняка это друг, умеющий убирать), я незамедлительно отправился к нему. К другу, умеющему убирать. Я разглядывал его с наблюдательностью, присущей извращенцам, предлагающим леденцы, правда, я при этом испытывал превосходство человека, предлагающего мгновения с Конрадом. Однако на сей раз Мартинес показал свое подлинное лицо. Он больше не потерпит (да, мсье, больше не потерпит), чтобы я без конца приходил к нему, насмехался над его напрасными надеждами на вечную дружбу, а потом выставлял за дверь. В конце концов, он тоже человек, а любому человеку неприятно, когда его не уважают. Впрочем, это явно не имело никакого отношения к яростному протесту, воплотившемуся в его поведении: оказывается, он видел в замочную скважину, как Конрад и мадемуазель Тереза вышли из дому (значит, он почувствовал западню, я приглашал его зайти в отсутствие малыша). Я воспользовался этим признанием, чтобы предъявить ему обвинения, вплоть до следующего: замочные скважины служат для вставления в них ключей, а не для нескромного подглядывания. «Глумление над правом любого из нас ходить по лестнице, когда ему заблагорассудится» — вот как это называется. С него слегка слетела спесь, он отложил в сторону права человека Я простил ему все. Пока он наматывал тряпку на швабру. В конечном итоге он был доволен, что я наконец почувствовал, какое у нас стоит зловоние; ему больше не придется травмировать свою носовую перегородку прищепкой для белья. Во всяком случае, когда все белье было развешано, вряд ли ему бы досталась хотя бы одна прищепка.
Во всяком случае, я смотрел на него. Я не из тех, кто мог позволить ему работать, обойдя при этом вниманием. У меня оставался кофе на донышке, который я спешно предложил ему, на его лице отразилось волнение, а когда люди волнуются, меня это тоже волнует. Пока Мартинес сражался с кухонным полом, вокруг этой чашки кофе произошло что то, что нас сблизило, — наверное, передалось человеческое тепло. Уже много дней я боролся в одиночестве, и теперь, с восторгом наблюдая, как сосед пьет мой кофе в кухне, которую он же и убирает, я просто чувствовал, как согревается душа. Кроме того, это наполнило меня желанием сварить свежий кофе. Я это сделал инстинктивно, и, разумеется, распив литр кофе на двоих, мы перешли в стадию возбуждения. Чем больше согревало нас тепло кофе, тем резвее натирал он пол. Из этого эпизода я сделал вывод, что только дружбе под силу великие дела. И напротив, любовь изнуряет.
Я покрыл Терезу презрением, даже не спросив, какой фильм они смотрели. (Да, они только что вернулись.) Помахав в моем направлении своей хорошенькой ручкой — жест, вселяющий ободрение и облегчение, несмотря на его эфемерность, жест, внушивший мне самую большую надежду в жизни, — Конрад направился к Мартинесу, чтобы помочь ему с уборкой; У него вошло в привычку копировать поведение тех, кого он любил. Я объяснил Терезе в лаконичной форме, наверное с излишне победоносным для начала видом, что, если бы я был на ее месте, упаси меня бог, я бы отправился убирать свою комнату. Она прыснула, и это прысканье напомнило мне, что она всегда находила нелепыми мои попытки давать ей советы. В любом случае я не мог ходить вокруг да около, а должен был выдать какое то объяснение, поскольку в общем и целом нападал я на нее за дело. Сила женщин, по крайней мере я не мог это отрицать, заключалась в их неумении изображать удивление. В каждой женщине изначально заложены ее будущие качества, и именно в этом значительном временном опережении женщин и состоит проклятие мужчин, которые, в свою очередь, несомненно, запаздывают, оставаясь такими же, какими были раньше. Ее хорошо контролируемая реакция навела меня на мысль о том, что мои намерения легко просчитывались, все та же байка про шестое чувство, как будто гигантскую новость, которую я ей сообщил, она могла предсказать так же легко, как преступление Эдипа. К тому же Эдип проболтался. Короче, не успел я закончить свой отчет, как она возникла передо мной в облаке зловония, ей потребовалось всего несколько секунд. Она протянула мне листок бумаги.
Статья ФЗ 72/ли. Ал/4:
В случае, когда супружеская пара или партнеры, не состоящие в официальном браке, обращаются в суд, истец должен оплачивать защиту ответчика, при условии, что последний не в состоянии оплачивать услуги адвоката.
Я усматривал только две возможности: либо она меня ненавидит, либо спит с Далозом.[17] Я склонялся к первой. Почему эта женщина, с которой я прожил восемь лет своей жизни в ласке и согласии, так умело манипулировала теперь направленной против меня военной машиной, почему? Она существовала все эти годы, ни во что не вникая, все эти годы читала только журналы, к тому же старые, как будто мы находились в плохоньком зале ожидания. Тереза экономила свою энергию, чтобы начать досаждать мне в тот самый момент, когда впервые в жизни мною завладело глубокое чувство. Или же она тоже полюбила. Она боролась, напрягая весь свой ум, потому что для нее тоже впервые в жизни что то происходило. Она вышла из зала ожидания. Вот это слово — ожидание. Точно так же, как радость встречи пропорциональна опыту накопленного одиночества, активность действия зависит от предшествующей ему пустоты. Неистовство Терезы внезапно показалось мне логическим производным от абсолютно ничем не заполненной жизни; я горько сожалел обо всех субботних вечерах, когда мы убивали время; разумеется, если бы я мог заполнить эти пустоты, она бы не сражалась так отчаянно. Все это было лишь логическим следствием. И следовательно, к тому моменту, когда вернулся Войнаимир, его уже поджидал противник, правда его же коллега (мы сохраняли достоинство) по делу Конрада. Значит, Тереза запаслась координатами адвоката — высокого, сухощавого, сероглазого (его противник тоже был хоть куда: высокий, шевелюра сероватая с проседью, жесткий взгляд). Бывают же такие лица, только посмотришь — и настроение падает до нуля, ее адвокат явно принадлежал к когорте этих отталкивающих лиц, наверное, считался среди них королем. Само собой разумеется, бесполезно оспаривать профессионализм этой засушенной серятины, мне не дадут опеку над ребенком. Этот человек — воплощенный убийца.
— Хочу представить моего адвоката: Виктор Победитель… Вы тезки.
Но скорее не имя, а фамилия вызвала у меня затяжную дрожь. Не очень то хорошо себя чувствуешь, если надо победить Победителя; рядом с таким именем даже возникало ощущение нехватки воздуха, как будто еще один человек вошел в перегруженную кабину лифта. Впрочем, это имя скорее напоминало псевдоним. Его можно было обвинить в элементарном мошенничестве с целью дестабилизации противника.
— Это ваша настоящая фамилия?
— Что вы имеете в виду, говоря настоящая?
Значит, Победитель относится к категории людей, которые отвечают вопросом на вопрос. Я вышел из комнаты, все пропало.
Поблекший, я вернулся в гостиную взглянуть, что там происходит, и не мог не почувствовать всю тяжесть последних мгновений, предшествующих трагедии. Конрад играл с Мартинесом, сам еще не зная, в какую баталию мы собираемся его вовлечь; я едва сдержался, чтобы не заплакать. Тереза стояла в дверях гостиной, несомненно чувствуя свою ответственность за то, что наша жизнь развивалась теперь в новом направлении; я явственно ощущал в ней восторг завоевателя. Наконец она создала нечто, какое то произведение. Она по прежнему была красива, даже в своей ненависти ко мне, но эту мысль следовало взять в скобки. И для полноты картины наши адвокаты пожимали друг другу руки, желая удачи. Меня особенно поразили их лучезарные улыбки. Улыбки, скорее выражающие странное удовольствие, чем намерение обмануть соперника. Удовольствие, которое я вскоре тоже пойму, удовольствие стать наконец посредником.
IVИменно в этот момент моей истории я смог осознать всю значительность моей истории. То, с чем я мимолетно столкнулся, стало понятно только в ту минуту, когда посторонние взгляды, сначала подтолкнувшие меня к этому в своих же целях, теперь заставили отступить. Это было началом жуткой бури, когда уходишь с головой под воду, а все эти негодяи высмеивали самое для меня дорогое — мою любовь к Конраду. Любовь, спасшую меня от худшего из зол, от нерешительности. Нельзя бороться, если испытываешь дрожь. И из этой любви, преодолевающей все границы, очерченные создателем любви, я черпал силы для борьбы. Я видел страдания Конрада, чей разум в ореоле чистоты ни разу не вступил в стадию мучительных разногласий. Мы с Терезой по меньшей мере договорились, что нужно идти на все, чтобы пощадить ребенка. После первых же проявлений его здравомыслия мы постарались замаскировать нашу взаимную ненависть под игру, а папарацци превратились в участников этой игры. Наверное, Конрад раскусил нашу хитрость, но он позволял нам самим поверить в этот маскарад. Идиотизм вступил в союз с разумом, это было так же точно, как то, что Земля круглая, и я уже не знал, что и думать. Пошел ли он на ложь, чтобы пощадить нас, так же как мы старались пощадить его самого? Или же он действительно ни о чем не догадывался, хотя мы считали, что он понимает все не умом, а сердцем?
