Уилл Серф - Дориан: имитация
— Дориан всегда был камелией, всегда и везде. Попадал ли он в темную ложу «Ковент-Гардена» или в темноту кабинки туалета под Стрендом, поведение его неизменно оставалось одним и тем же, интригующим и порочным. С Толстушкой Спенсер он сблизился в особенности, поскольку был, подобно ей, психологическим парвеню. В конце концов, оба они честно стараются стать своими людьми в бомонде, и при этом оба отдают предпочтение лицедейству. Они находят его намного более реальным, чем саму реальность.
— Лично я никогда не опустился бы до раболепства перед Виндзорами. Однако Дориан положил себе целью стать женоподобным педерастом высшей пробы, а она — высшей пробы женщина, которой только педерастов и подавай. В этом-то все и дело, ну и еще в том, что Дориан, надо отдать ему должное, понимает, в чем состоит личное ее лицедейство — покрытое ссадинами сердце бедняжки стенает, моля облепить его гигиеническим пластырем, но она все равно таскается по магазинам, пока последний ее конюший не свалится с ног, — и лицедейство это образует истинный Zeitgeist[47]. Не забывай, Дориан способен стать, кем угодно — панком или парвеню, скользким типом или сенильным придворным, острословом-фатом или остолопом-яппи. Говорю тебе, Бэз, восьмидесятые были десятилетием Дориана, — он хватался за каждую, какую предоставлял ему Лондон, возможность надувательства и подлога. Временами я думаю, — Уоттон всхрапнул, — что Дориан-то и есть подлинный ретровирус. Потому что истинное его «я» остается неповрежденным всегда и во всем… Да… Если у Дориана и имеется сердце, я полагаю, оно похоже на этот… этот милый маленький айсберг… курительного… кокаина.
Бэз, сам того не заметив, оказался сидящим на краешке кровати, глядя сверху вниз на Уоттона, который, уткнув подбородок в грудь, поклевывал носом, так что пепел его сигареты осыпался серыми хлопьями. Бэз держал на ладони маленький айсберг кокаина, поворачивая его так и этак, позволяя свету лампы проскальзывать сквозь него. «Господи, Генри, — с завистливым восхищением выдавил он, — в твоем долбанном котелке уже ничего кроме гаррика не осталось.»
— Ага, вот это больше похоже на прежнего Бэза, на Бэза, которого мы так не любили любить. А не хочешь составить мне компанию, Бэз? Похлебаешь гаррика из долбанного котелка Генри. Здесь вовсе не плохо, уверяю тебя.
Вместо ответа Бэз вынул из губ Уоттона угасавшую сигарету и уронил ее, зашипевшую, в то, что осталось от шампанского друга. «Ты уже слишком нагрузился, чтобы от тебя можно было услышать что-либо путное» — сказал он.
— Я и возмущен твоими словами… и согласен с ними… Однако, раскури для меня еще сигарету и, думаю, ты найдешь во мне очень одаренного слушателя. Расскажи мне, Бэз, что происходило в Штатах, ведь он же все время мотался туда и обратно, не так ли?
9
Это солнце не так уж и сильно лупило своим молотом по белому песку пляжа, по отбитому мячу океана, поросшим пучками травы дюнам и далеким, двумерным, пластичным соснам. Лента реальности, овивавшая забронзовевшие плечи компании без малого голых молодых мужчин, которые, словно достойные жрецы Прометея — в конце концов, дело происходило на Файер-Айленд: острове Огня — опекали небольшой пожар, устроенный ими из прибитых к берегу маслянистых планок, окружала их сине-зеленым ореолом. Рашпером им служила пристроенная на уголья старая решетка от радиатора.
Вдоль самой воды к ним легкой поступью приблизился Дориан Грей — пламенеющая аврора волос, безупречная кожа. Даже здесь, в пылу привольного празднества самовлюбленности — среди выбритых, умащенных грудей, отполированных до блеска тел — он горделиво выделялся из всех прочих. Любое беззаботное движение Дориана оповещало о том, что он — в отличие от них — даже и не прилагает к этому никаких усилий.
Дориан присоединился к сообществу молодых платоников, ведших за скромной трапезой свои диалоги. Из стоявшего на песке, столь любимого трущобными неграми наплечного стерео лилось негромкое пение Боуи, траурно искушавшего всю компанию: «Потанцуем». Компания нехотя перегруппировалась, давая Дориану место. Ну как оно, Дориан? — поинтересовался один из них, Рой, густобровый парень, чьи тяжелые плечи и галльские усища сообщали ему сходство с бесполым моржом.
— Виноват? — небрежно откликнулся Дориан.
— Я сказал, «ну как оно», старина, — разве это не ваша британская феня?
— А, да, если тебе так угодно, Рой.
— Ты будешь сегодня вечером на сходке, Дориан? — спросил Стэн, костлявый и нервный; остроугольные уши его обгорели, белые пятна огрубелой кожи на локтях и коленях наводили на мысль об экземе, если не о чем похуже.
— И что это будет за сходка?
— Поминки, друг, долбанные поминки по Брюси, — Стэн конвульсивно вскочил. — Брюси был из ребят, которые создали это место, Дориан, создали всю долбанную атмосферу. Да господи, ты же знал его, друг. Я видел, как ты разговаривал с ним, как ты вставлял Брюси, занимался с ним любовью, Дориан.
— Я не стал бы описывать это, как занятие любовью, Стэн; потому что — чем занимается здесь большинство мужчин? — они совокупляются, чтобы не поубивать друг друга. — Дориан, не спросив разрешения, извлек из пластиковой оплетки банку пива, дернул за колечко на крышке, глотнул и принялся разглагольствовать в манере своего ментора: — Когда агрессивные хищники сбиваются в стаю, в ней быстро нарождается иерархия — ритуалы владычества и подчинения гарантируют порядок. Нередко одним из них оказывается пародия на случку. Единственная странность гомосексуалов Файер-Айленда состоит в том, что в наших случках ничего пародийного нет. Можно мне куриное крылышко? — впрочем, он уже взял одно, похоже, не замечая вскипевшей вокруг агрессивности, порожденной его высказываниями об агрессивности.
— Не понимаю, о чем ты толкуешь, друг, — заявил запальчиво Рой, — но мне не нравится, как ты это делаешь. Брюси умер, мы поминаем его, вспоминаем, как он жил, говорим, кем был.
— На мой взгляд, все это несколько нездорово, Рой; я бы лучше рассказывал о себе, не выходя за пределы настоящего времени.
— Тебе на всех наплевать, так, Дориан? — в ужасе осведомился Стэн. — Ты и пальцем не шевельнешь ради больного человека, тебя, похоже, совсем не заботит твое поведение — что с тобой такое?
— Все вы хрупкие цветочки, правда, мальчики? И все, что связано со смертью, сильно вас потрясает, — как потрясает вас и гадкое нравственное большинство, твердящее, будто вы, меньшинство, сами кругом виноваты. Будто это ваше вылизывание анусов, ваши содрогания и вечный трах разогорчили сладенького Иисуса и его кислого папочку. И теперь он не позволит вам восседать одесную от него и не будет вставлять вам перст куда следует. Но я не похож на вас, мальчики, ничуть не похож. Мне, чтобы задуматься, содрогания не нужны, — я задумываюсь, чтобы содрогнуться. И Дориан, истинное олицетворение здоровья и жизненных сил, содрогнулся. Вгрызся в жирное, обжаренное на пламени куриное крылышко и очаровательно сотряс совершенных пропорций плечи.
Окончательно вышедший из себя Рой, вскочил, воздев кулаки, на ноги: Я, может, и педик, но не настолько, чтобы не уметь дать, кому следует, в морду. Угребывай отсюда, Дориан, — угребывай, на хер! Да и вся прочая шатия тоже вскочила, образовав застывшую живую картину, — все сплошь мускулы и сухожилия.
Все это, разумеется, образцово подтвердило верность произведенного Дорианом зоологического анализа сообщества Файер-Айленда, и он, не утратив ледяного спокойствия, сообщил: Когда я не мил какой-то компании, то сознаю это, что представляет собой значительное усовершенствование в сравнении с вами, мальчики, не сознающими вообще ничего. — Дориан бросил в костер недоеденное крылышко, неторопливо встал и удалился по пляжу.
Оставшиеся у костра, глядя ему, мерцавшему в мареве зноя, вслед, увидели, как он приостановился у другого кружка диалогистов, обменялся несколькими словами с неким молодым человеком, протянул руку и рывком поднял его на ноги. Так что в колеблемое зноем небытие Дориан удалился не один, но со спутником.
В «Бродерипе» уже наступила ночь. Заглянул, чтобы попрощаться, Гэвин, за ним заглянул, чтобы поздороваться, новый дежурный санитар. Ни тот, ни другой, увидев погруженных в беседу друзей, не стали их прерывать, к тому же, внимания санитаров требовало множество распылителей, капельниц, насосов. Умирание на высоком уровне медицинского обслуживания шло своим чередом.
— Пока нью-йоркские геи сбивались в стаи все более замкнутые, — продолжал свое повествование Бэз, — чтобы вернее противостоять страшной каре, Дориан ударился в небывалый разгул. И при всем его богатстве, красоте и вечной, по всему судя, молодости, он обратился в парию. Все уже слышали о нем, Генри, само имя его стало ассоциироваться с чувством вины и стыда, пробуждаемом воспоминаниями о том, что творилось некогда в тамошних турецких банях. Поговаривали даже, будто Дориан — предтеча СПИДа — злостный, злонамеренный распространитель вируса.
