Мухаммад-Казем Мазинани - Последний падишах
Спина чешется. Ноги — бедра — зудят. Все тело твое пошло крапивной лихорадкой, включая интимные органы. Сколько ни чешись, делаешь только хуже. Много лет ты сражаешься с крапивницей, и никакое лекарство не помогает. Но такие красные вздутия — единственное, что ты можешь предсказать с уверенностью… Неужели это от кальция, который ты каждый день глотаешь вместе с витаминами? С завтрашнего дня нужно прекратить пить кальций, чтобы наконец прихлопнуть крапивницу. Но почему именно кальций? Может быть, все дело в тех таблетках, которые ты принимаешь против воспаления селезенки?
Ты смотришь на часы. Командующий, якобы подающий пример точности, сегодня опаздывает. Нажимаешь на кнопку звонка, но никто не является.
«Куда к черту подевался болван адъютант?»
А может быть, сильную крапивницу вызывает прием препаратов, стимулирующих мужскую потенцию?.. Черт бы все побрал!.. Будь это действительно важно, доктора не относились бы с таким равнодушием… Кстати, почему они не считают это важным?
«Почему? Быть может, потому, что у меня есть что-то посерьезнее?..»
Чтобы отвлечь себя от зуда и не чесаться, ты подходишь к пуленепробиваемому окну и смотришь на любимую столицу: Тегеран бесцеремонно раскинулся, повернувшись к тебе спиной. Человеческие связи в нем ты перестал понимать. И ты хочешь облететь сейчас этот город и вглядеться в него сверху, чтобы понять: есть ли еще место для тебя в сердцах его жителей?
Грозный шум настораживает… Нет, ничего особенного: бьют крыльями голуби-сизари, гнездящиеся наверху, на крышах. Нужно сказать министру двора, чтобы почистил крыши. И водопроводные трубы во дворце надо менять: их шум будит тебя по ночам.
Заложив руки за спину, ты шагаешь по кабинету. Как запертый в кладовке кот: ярость и бессилие. Садишься в украшенное резьбой кресло и барабанишь пальцами по столу. Сильный зуд на бедрах искушает почесать их; вместо этого ты снова вскакиваешь и подбегаешь к окошку.
Хотя стекло и пуленепробиваемое, но запах весны чувствуется. А ведь до конца зимы еще далеко. Но не зря, наверное, народ скандирует: «Шаху — назло, зиму — в весну…»
Горло перехватывает от их неблагодарности.
«Ну а где эти-то остолопы?»
В окно ты видишь гвардейца охраны, прислонившегося к дереву и глядящего на синего скворца…
Скворец, услышав гром вертолетного двигателя, взлетает на крышу дворца Ахмад-шаха… Ты стремительно выходишь в аудиенц-зал. Глава канцелярии и несколько дворцовых работников, увидев тебя, каменеют. Столь же быстро ты сбегаешь по ступенькам в сад. Охранники у главного подъезда вытягиваются по стойке «смирно». В саду армейские адъютанты начинают перебегать с места на место. Ты выходишь на вертолетную площадку. Командующий и командир шахской гвардии отдают тебе честь. Встревоженно взглянув на часы, ты поднимаешься в кабину вертолета.
Опустив рычаг «шаг — газ», ты отрываешь вертолет от земли. Выговор командирам решаешь не делать: ясно, что опоздали они из-за общей неразберихи. В обычное время за такую провинность им грозило бы понижение в должности, однако сегодня впору, наоборот, повышать в должности за пусть нечеткое, но все же — выполнение обязанностей.
Набрав высоту, ты сразу направляешь вертолет к центру города. Вдоль холодных пустых улиц тянутся цепочки голых зимних деревьев и стоят мрачные танки. Не увидев своими глазами протестующих, ты не поверишь докладам, которые, как всегда, противоречат один другому. Компетентные органы оценивают количество демонстрантов максимум в двести тысяч.
Летя вдоль проспекта Шаха Резы[50], ты снижаешься и смотришь вниз. Там, насколько хватает глаз, все заполнено черной толпой. Этот ревущий сель бьет изо всех боковых улиц, льется по всем мостам и течет в сторону площади Шахйад.
Ты моргаешь, чтобы яснее видеть. Не верится, что такая уйма людей протестует против тебя. Сокрушенно покачивая головой, ты глядишь на командующего и на командира гвардии. А они опустили глаза, чтобы на них не обрушился шахский гнев.
— Какое безумие выгнало их всех на улицы? Хотя бы список требований у них есть? Они с ума сошли! Что они вообще там кричат?
Ты еще больше снижаешь вертолет, и теперь тебе грозят тысячи сжатых кулаков.
— …Доводим до сведения Вашего Величества, что согласно полученным данным главари мятежа сегодня впервые приступили к выкрикиванию лозунгов против высочайшей власти…
Кивнув, ты вновь набираешь высоту.
«Какова конечная цель протестующих? Где закулисные дирижеры, возбуждающие народ, и кто они? Где их обучили так грамотно и ловко руководить людьми? Но самое главное: чего они в конце концов добиваются? Ведь нельзя же до бесконечности держать народ на улицах…»
Полицейских и военных нигде не видно. Таково решение Генерального штаба шахиншахской армии, поддержанное тобой: временно уйти с пути протестующих.
Ты берешь курс на дворец.
«Чудесное решение! Что может быть лучше для народа? Люди и в демонстрации поучаствуют, и проблем никаких. Наверное, еще и в гости успеют: закусят в дружеском кругу и обсудят увиденное…»
На совещаниях высказывания сановников больше похожи на бред. Такое громадное движение не подавить. Начнешь расстреливать — это как в себя стрелять. Да ведь и безоружен народ, а значит, нет предлога, чтобы с ним воевать. В такой тупик за все годы правления ты еще никогда не попадал.
Ты почти вбегаешь в дворцовый вестибюль, и шахиня пугается твоего бескровного лица. Приказываешь срочно собрать высшее военное командование. В ушах твоих все еще стоит шум протестов. Увидев с воздуха такое количество народа, ты стал другим человеком.
…Все такой же бледный, ты входишь в залу, где собрались военачальники, и суммируешь свой ужас одной фразой:
— Такие массы могут сделать, что захотят…
Заседание проходит безрезультатно. Нужно действовать. Время утекает сквозь пальцы. Лучше всего — поговорить с народом напрямую. Наверняка есть возможность исправить ошибки. Неужели тебя не услышат? Нужно поговорить с людьми громким и ясным голосом: ты объявишь, какие именно личности все эти годы крали национальные богатства; ты назовешь предателей, которые довели дело до того, что цены на жилье взлетели выше крыши. Ты громко объявишь, кто именно спекулировал луком — да так, чтобы у народа слезы потекли.
Ты потрясен настолько, что предоставил другим решать, что именно ты скажешь. Есть же кто-то на национальном телевидении, знающий, какие проблемы следует затронуть в обращении к народу. И вот ты сидишь перед телекамерой и читаешь текст покаянной речи, написанной для тебя…
После этой ненужной речи ты назначаешь премьером военного, чтобы он обеспечил в стране порядок на время радикальных конституционных реформ — однако порядка нет как нет. Твоя мать, Тадж ол-Молук, и многие члены шахской семьи уехали из страны. Ты отдаешь приказ начать расследование дел растратчиков и расхитителей. Выпускаешь из тюрем большое количество политзаключенных, которые тут же присоединяются к протестующим на улицах. Бывшего премьера с трубкой и орхидеей в петлице и бывшего главу САВАК — Тупого Великана, — а также группу других сановников ты арестовываешь, чтобы народ понял, от кого именно он терпел все эти годы столько бедствий; чтобы еще раз доказать, что не ты — источник несчастий.
Ты подолгу сидишь в своем мрачном, с притушенными огнями кабинете и с тоской думаешь об упущенных возможностях. Иного выхода нет, кроме как просить о помощи кого-то из тех, кого раньше ты сам изгонял из высших сфер. Но многие из них уже умерли, а другие — ты сознаешь это — приравнивают к мертвецам тебя.
«Ах, мой венценосный отец! В те дни даже хромая собака была в большем почете, чем шах! Можно подумать, что я за тридцать семь лет правления не сделал ничего достойного не то что похвалы, а даже упоминания!»
Однажды ранним вечером мы все сидели на крыльце и ели арбуз, как вдруг бабушка Шахрбану воскликнула:
— Вестница… Вестница!
«Вестницами» в наших краях называют бабочек… А на следующее утро домой вернулся отец, неожиданно для всех. Лицо его было совсем незнакомым, и вообще он очень изменился в тюрьме. Когда бабушка Шахрбану увидела его кривые, изуродованные пальцы, она как-то вся застыла, словно бабочка зимой; и уже, в общем-то, не поднялась.
…Бабушку Шахрбану, как засохшую бабочку, мы помещаем в кладбищенскую коллекцию и возвращаемся с похорон домой. Такое ощущение, словно в могилу мы опустили всю доброту мира. Кто теперь будет чистить гранаты, отделяя зерна от перегородок? Кто будет выговаривать джиннам в крытом водохранилище, чтобы они не вмешивались в наши дела? Кто остановит отца, в ярости готового наказать нас, детей? Кто будет выжимать виноградный сок и заливать его в банки на хранение?..
