Питер Хёг - Женщина и обезьяна
— Он под действием лекарства? — спросил он.
Маделен покачала головой.
— Мне очень жаль, — сказал он. — Но я ничем не моху помочь.
Он старался не смотреть Маделен в глаза.
— Это какой-то неизвестный вид. То есть, наверное, это гибрид. Их много создавали в двадцатых и тридцатых годах. Но теперь это редкость. И строго запрещено. Существует сто пятьдесят видов обезьян. Сто восемьдесят, если считать и полуобезьян. Я не могу определить, какие именно виды были в данном случае скрещены. Я рекомендую передать её в Ветеринарную школу Лондона, которая сделает описание. И отправит пробы ткани в генную лабораторию Института популяционной биологии.
Ни Маделен, ни обезьяна не двигались. Врач медленно поднял голову и посмотрел на Маделен. Когда он заговорил, голос его был совсем хриплым.
— Всё не так, как должно быть, — сказал он. — Тело несколько напоминает шимпанзе-боноба, но он слишком большой и тяжёлый, а кожа на лице слишком светлая. Череп велик как у гориллы, но у горилл имеется стреловидный шов на макушке, который служит для крепления жевательных мышц, а у него всё гладко. Волосяной покров представляет собой летнюю шерсть со следами зимней, но мы не знаем приматов, которые жили бы в умеренном климате. Руки и ноги обладают хорошей цепкостью, как у человека, но хватательные мышцы развиты как у гиббона. Если бы дело было только в этом, то я бы пошёл на всё, я бы подписал бумагу и донёс на Вердена, я бы сказал: ладно, пусть мы все отправимся к чёртовой матери, но зато сделаем это красиво. Но и это ещё не всё.
Он надел своё пальто.
— Обезьян можно научить делать невероятные вещи. Если они выросли рядом с человеком. Естественно, это их портит. Они демонстрируют патологическое поведение, теряют способность к размножению. Но при этом становятся ручными. Если предположить, что он вырос среди людей, то этим можно было бы объяснить его спокойствие. И если мы не будем очень уж вдаваться в научные подробности, то мы, возможно, могли бы объяснить его внешний вид каким-нибудь скрещиванием. Но чему невозможно найти объяснения, так это его взгляду. Даже самая психологически испорченная цирковая обезьяна не выдерживает прямого взгляда. Это недвусмысленный боевой сигнал мира животных. Мы отличаемся от животных не языком или интеллектом. Мы отличаемся тем, что можем прямо смотреть друг другу в глаза.
Он надел шляпу.
— Для меня всё это слишком. Это начал ваш муж. И его сестра.
Маделен молчала.
— Моя пенсия, — сказал врач. — Вы знаете, что такое — в Англии оказаться в семьдесят лет без пенсии?
— А Ветеринарная полиция?
— Они должны сдавать диких животных в Лондонский зоопарк. То есть Бёрдену. Должен быть подготовлен отчёт, который визируется в Министерстве внутренних дел после одобрения в Комитете по правилам работы с животными. Это тоже ваш муж. И его сестра.
Он наклонил голову.
— Мне очень жаль, — сказал он. — Именно поэтому мне всегда было легче с животными. Мне всегда было почти так же страшно, как и им.
— Я обязательно объясню это Эразму, — сказала Маделен. — Это будет служить ему утешением, когда они разделают его на части.
Врач повернулся, открыл дверь и был таков.
Маделен подошла к окну. Внизу на улице, рядом с белой машиной, она увидела Адама. Из машины вышел инспектор Смайлс и ещё три человека. Всего машин было пять, и из остальных неторопливо вылезали ещё человек двадцать в светлой, лёгкой, летней форме. В некотором отдалении стоял закрытый фургон, на стенках которого были буквы RSPCA — транспорт Королевского общества предотвращения жестокого обращения с животными. В лучах солнца вся эта сцена казалась совершенно мирной и безмятежной. И тем не менее не было никаких сомнений в том, что это последняя фаза охоты с загонщиками.
Мужчины рассредоточились вокруг здания. Маделен отвернулась от окна. Обезьяна и инвалидное кресло исчезли. Она вышла из комнаты в коридор. Обезьяна стояла там, глядя в окно. В закрытом дворике, выходящем к Гайд-Парку, ради датского завтрака с пирожными собралось Королевское общество охраны животных — зрелище, от которого Маделен застыла.
Стол навевал мысль о некоем рождении. Он пах цельным молоком, истекал взбитыми сливками, расцвеченными клубникой, масляным и яичным кремом, он был совершенен, и, глядя на него, никто не мог бы сказать, что за последние восемь часов ему несколько раз отказывали в праве на существование и возрождали вновь.
Первоначальный замысел в отношении этого стола состоял в том, что за этой трапезой Адам собирался сообщить правлению о необычном зоологическом материале, который попал ему в руки, и хотел попросить правление поддержать его в желании скрыть этот факт ещё на несколько недель от общественности и от Комитета по правилам работы с животными.
Застолье было отменено, когда он в четыре часа утра позвонил своей сестре и рассказал, что его жена сбежала вместе с обезьяной. Заказ был возобновлён, когда он в то же утро позвонил, заверив её в том, что инспектор Смайлс определил местонахождение фургона и что его сейчас должны окружить.
Двадцать минут спустя он снова позвонил, чтобы сообщить, что машину захватили, а шофёра арестовали. Но Маделен с обезьяной исчезли.
За последние десять дней Адам терял по килограмму каждый день, и это было слышно в его голосе. Он не только лишился жены, лишился обезьяны, не только вынужден был наблюдать, как его карьере вредят или даже полностью разрушают её в момент её наивысшего взлёта, — но под всем этим таилось ещё более сильное разочарование: за эти трое суток, проведённые почти без сна, он столкнулся с зоологическим явлением, которое не поддавалось изучению.
В этой ситуации между ним и Андреа произошёл следующий разговор.
— Газеты, — сказал Адам. — Она обратится в газеты. И в полицию. Водитель — это тот водитель, который возил животных для Балли. Всё кончено. Я уже думал о самоубийстве.
— Газеты, — заметила Андреа Бёрден, — ничего не знают об обезьянах. Но знают всё о преследовании за клевету. Прежде чем напечатать хотя бы строчку, они обратятся к специалистам. А это Институт. То есть ты, братик. Ты осмотришь обезьяну и сделаешь заключение, что это шимпанзе. Редкого, но не неизвестного вида.
— Мне устроят очную ставку с Маделен.
— А ты — неохотно, но под давлением обстоятельств — расскажешь им, что твоя жена алкоголичка. Тебе не избежать первых страниц. Но заголовки будут звучать так: «Пьяная жена директора зоопарка крадёт редкого шимпанзе».
— Это разрушит всё моё будущее.
— Это пойдёт ему на пользу. У тебя будет не только поддержка в научных и политических кругах. На твоей стороне будет сочувствие общественности.
Андреа Бёрден сделала паузу.
— Чем это кончится для твоего брака — это другое дело, — сказала она небрежно.
Адам закрыл глаза и принял решение. Это не было личным, субъективным или дилетантским решением. Он установил аналитические весы. На одну чашу он положил Маделен, её пьянство, её загадки, то, как она временами возбуждала его, временами погружала в депрессию. На другую чашу он положил своё будущее. Свои бесконечные возможности, профессиональные и эротические.
Это не он сбросил Маделен со счетов. Это сделал закон тяготения.
— А вечером, — сказал он, — вы с Боуэном выступите в теленовостях, чтобы поддержать меня.
Таким образом, стол с пирожными всё-таки получил право на существование, и теперь он напомнил Маделен о том, что она ничего не ела уже шестнадцать часов.
Обезьяна тоже ничего не ела, и теперь она отправилась вниз по лестнице, лёгкой походкой, словно балерина, держа одной рукой кресло. Маделен решила, что обезьяна, должно быть, поняла, что именно здесь затевается, и теперь предпринимает последнюю отчаянную попытку бежать. Но в конце лестницы она остановилась, завернулась в плед, надвинула поглубже шляпу, села в кресло, прикрыла лицо вуалью и покатила к выходу, направляясь прямо к группе людей.
Собрание ещё не было официально открыто, так что круг, с готовностью и не без удивления, расступился перед пожилой дамой в инвалидном кресле. Наступила тишина, пока не заговорил сэр Тоби. Он был родственником вновь прибывшей, он ехал с ней в лифте, у него всё ещё болела спина от тяжёлого кресла.
— Миссис Мортенсен, — сказал он, — бабушка миссис Бёрден.
Все вежливо поклонились даме с вуалью. Членов правления было двенадцать человек, и сэр Тоби начал представлять их по очереди.
Когда он дошёл до середины стола, старуха пошевелилась. Из-под пледа высунулась рука, невероятно длинная рука в рукаве халата, словно кран, на конце которого было прикреплено захватное устройство в рабочей рукавице. Осторожно и аккуратно эта рука подобралась под целый шоколадный торт со взбитыми сливками, приподняла его и затащила под вуаль.
