Дуглас Коупленд - Игрок 1. Что с нами будет?
Карен на полном серьезе пытается сообразить, на кого он похож больше: на Джастина, Джейсона или Крейга, — и тут же одергивает себя. Слишком быстро она успокоилась, слишком быстро вернулась в будничный режим. А ведь он, этот парень, и вправду считает, что совершил доброе дело, убив Лесли Фримонта. Карен становится любопытно, когда и где с Лесли сняли скальп, и удалось ли Таре, помощнице Лесли, сбежать.
— Чудовищам не нужны имена, — говорит Люк.
— Пусть это будет моим новым именем. Привет, я Чудовище.
— Очень смешно.
— Ладно. Меня зовут Берт.
— Вообще-то, Берт, нам бы стоило тебя пристрелить, — говорит Рик.
Берт спокоен, как слон.
— Ну пристрели, если хочешь. В каком-то смысле моя жизнь уже близится к завершению, но я стою на пороге великой тайны, которая уже очень скоро должна мне открыться.
Карен думает: А что, если Бог все-таки существует, просто он очень-очень не любит людей?
— Почему ты преследовал Лесли Фримонта? — спрашивает Рик.
— Он был обманщиком и шарлатаном. И получил по заслугам.
— А зачем ты убил остальных?
— Потому что я вижу достаточно, чтобы решать, кому жить, а кому умереть. — Он на мгновение умолк и обвел взглядом присутствующих. — И не надо делать такие лица. Они умерли потому, что их время пришло. Их предводителя больше нет. История вышвырнула их на свалку. Прошлое — это дурацкая шутка. Будущее за такими, как я. Я и то, что я делаю, — вот то, что останется и будет дальше.
— Кто умер и передал тебе полномочия Господа Бога?
Берт расхохотался:
— Вы прямо как дети. Ребята, пора повзрослеть. Люди, которых я застрелил, беспокоили Господа. Они его раздражали. Тратили его драгоценное время. Посмотрите на всю современную культуру. Посмотрите на американцев. Они как малые дети. Вечно просят о чуде, и «дай нам любви», и «Боженька, миленький, ты же видишь, как я старался». Но Господь создал порядок. Он создал рациональный мир. А мы донимаем Его беспрестанными просьбами о чудесах, и тем самым мы просим Его распустить саму ткань бытия. Мир бесконечных чудес превратился бы в мультипликацию. Но американцам пришлось поплатиться за свое навязчивое занудство. Они теперь, словно кряквы, попавшие в нефтяное пятно. Четверть миллиарда пропитанных нефтью крякв, которым уже никогда не взлететь. Я не знал, что сегодня случится этот нефтяной кризис, когда проснулся с утра и поклялся, что сегодня я все-таки доберусь до этого шарлатана Фримонта. Но жизнь иногда преподносит приятные и неожиданные сюрпризы.
Карен говорит:
— Нельзя валить в одну кучу четверть миллиарда человек. Это полный абсурд. У них нет практически ничего общего, кроме того, что им всегда говорили, будто у них много общего.
Берт смотрит на Карен.
— Ты мне нравишься. Но ты не права. Люди почти не отличаются друг от друга — за исключением тех, кто обрел спасение души. Но все спасенные — это единое существо, единый источник света. У нас, у людей, много общего. Гораздо больше, чем различий. Посмотрите на этот бар. На этот отель, этот аэропорт. Вы никогда не задумывались, почему в местах типа аэропортов продают флаги стран, и фамильные гербы, и футболки с надписями типа «Я ИТАЛЬЯНЕЦ, ДАВАЙ ЦЕЛОВАТЬСЯ»? Никогда не задумывались, почему здесь собирается столько религиозных сектантов? Потому что полеты выбивают человека из колеи. Лишают его привычного комфорта. Полеты ставят тебя в ситуации и являют тебе пейзажи, которые до недавнего времени были невообразимы, немыслимы. Полет — это волнение, полет — это чудо, но чудо вполне заурядное, и именно в эти мгновения, когда заурядность сливается с чудом, те немногие молекулы, составляющие нашу личность, растворяются в чем-то большем. После воздушного перелета тебе нужно время, чтобы восстановить свое «эго», укрепить пошатнувшееся ощущение собственной уникальности. Поэтому религиозные секты и отправляют в аэропорты своих представителей: набирать новых рекрутов. Ты… — Берт кивает на Рика. — Ты бармен. Каждый день у тебя перед глазами проходят десятки людей. Появляются из ниоткуда и уходят в никуда. Эти люди, они растворяются у тебя на глазах. Вливают в себя алкоголь. И думаю, ты не питаешь иллюзий насчет того, что происходит в отеле.
— Тут ты прав, да.
Карен вспоминает свое свидание с Уорреном. Теперь ей кажется, что это было давным-давно. Недели три назад.
Берт поджимает губы и смотрит на забаррикадированную дверь, как будто может пронзить ее взглядом и увидеть отель.
— Мерзопакостный, грязный отельчик. Пьяные, обкуренные подростки смотрят всякие непотребства по кабельному телевидению и обжираются сладостями. Творят блуд, онанируют в полотенца, украшенные персонажами диснеевских мультиков и рекламой пива. И может быть, в хороший денек вы найдете там одинокого пророка, в номере под самой крышей; пророка, у которого отняты все обретенные истины; пророка, принужденного жить в мире, лишенном ценностей, идеалов и направления.
Они все смотрят на Берта, который сидит, гордо выпрямив спину.
— Посмотрите на себя. Депрессивно-унылый набор из воздействий пустой поп-культуры и упраздненных эмоций, приводимый в движение дребезжащим мотором самой банальной из всех форм капитализма. В вашей жизни нет времен года — есть только циклы промышленного производства, которые правят вами пожестче любого тирана. Вы все ждете, когда в вашей жизни появится смысл, только он не появляется. Сплошная работа, работа, работа. Никакого смысла. Никакого сюжета. Никакой эврики! Только производственный план и ежедневная рутина. С таким же успехом можно было бы жить и внутри ксерокса. И другой жизни у вас не будет.
— Я с ним согласна, — говорит Рейчел.
— Правда? — искренне удивляется Рик.
— Не в том, что касается смысла жизни. А в том, что все люди одинаковые. Я не различаю лица. Мне трудно отличать людей друг от друга. Я их не распознаю. В школе, на выпускном, нам подарили на память альбом с фотографиями. Весь наш класс. И все лица были совсем одинаковые. Я даже себя не узнала.
— Ты уникальный человек, — говорит Рик. — Другой такой нет.
— Ты правда так думаешь?
— Да. Ты красивая, да. Но не только поэтому. Тут еще и твои мыши. И то, как серьезно ты думаешь обо всем. Я еще не встречал человека, который бы умел так серьезно задумываться.
— Когда я села за комп, — признается Рейчел, — предполагалось, что я буду смотреть цены на нефть, а я на самом деле смотрела цены на лабораторных мышей.
— Ты себя чувствуешь виноватой. Теперь у нас есть официальное подтверждение, что ты человек. Добро пожаловать в клуб.
— Правда? Есть такой клуб?
— Нет, пока нет. Но сейчас я его учреждаю и приглашаю тебя в мой клуб.
Рейчел подходит к Рику и говорит, словно загипнотизированная:
— Спасибо.
— А зачем вообще быть нормальной? — говорит Рик. — Оно тебе надо?
Рейчел улыбается.
— Кстати, а что мы здесь делаем? — интересуется Берт.
— Что мы здесь делаем? — переспрашивает она.
— Ждем полицию, что ли? Вы меня собираетесь сдать властям? Отдать в руки правосудия? Ребята, я был снаружи, и поверьте мне на слово: никто сюда не приедет. Ни фараоны, ни кто-то другой. Еще неделю как минимум.
— А что там снаружи? — спрашивает Карен.
Люк, молчавший до этой минуты, теперь говорит:
— Прошу прощения, Карен.
Он стремительно вскидывает ружье и стреляет в пол под ноги Берта. Тот кричит — пуля задела его большой палец, — а потом говорит:
— За каким дьяволом ты это сделал?
— Я должен был что-нибудь с тобой сделать. Не могу ждать представителей закона. И, зная наши суды, можно предположить, что вместо того, чтобы отправить тебя в тюрягу, тебя пошлют в Диснейленд, снабдив десятком пакетиков с соком, и еще предоставят личного психолога для пожизненных консультаций. — Люк кладет ружье Берта на барную стойку. — Я получил несказанное удовольствие. А ты получил по заслугам.
— Будешь за это гореть в аду.
— Чья бы корова мычала…
Ковер рядом с ногой Берта напоминает белку, раздавленную машиной, но Карен видела вещи и пострашнее. И хотя трудно испытывать сочувствие к такому, как Берт, она все равно идет за стойку и берет с полки бутылку водки. Потом возвращается к Берту.
— Надо простерилизовать рану.
Берт, морщась от боли, разглядывает свой развороченный палец. Потом поднимает глаза, обводит комнату неласковым взглядом. Его голос грохочет, как гром, пока Карен свинчивает пробку с бутылки.
— Вы не молитесь Господу, но все равно возносите молитву. Эта молитва сильна, глубока и упорна, но вы даже не знаете, что она есть. Она исходит из самых глубин души — из всего, что есть лучшего в каждом из вас, из того места, где еще сохраняется чистота. Вам туда никогда не добраться, но вы знаете, что оно существует. — Берт сердито глядит на плакат с рекламой чилийского вина. — Судьям мирским не пристало судить о моих деяниях. Мой единственный судия — вечность.
