Марк Дюген - Дорога великанов
С порога я заметил огромные груди барменши и бильярдный стол. Между стойкой и столом суетилась толпа мужиков. Какой-то псих вошел прямо за мной, однако его тут же выпроводили крепкие парни в духе Эдварда Руки-ножницы. Пацифиста трудно вовлечь в драку. Молодой человек с виноватым видом поднял руку и быстренько смылся. Крепкие парни обрадовались так, словно совершили подвиг.
Я заказал «Джек Дэниелз» у барменши, которая, казалось, на всё чихала. Она выглядела заложницей собственных грудей. Хотелось ее расшевелить, проверить, настоящая ли она. Я выпил стопку и попросил вторую. Понял, что меня подозревают в пьянстве, и объяснил, что великану не так легко напиться. Барменша сделала вид, что не слышит. Тогда я заорал, перекрикивая музыку, что прошу подать бутылку вина. От виски у меня изжога.
Рядом со мной устроились два мотоциклиста. Оба держали за руку пухлых убогих девушек: один – блондинку, второй – рыжую. Меня поприветствовали – видимо, из уважения к моему росту. Я выдул уже полбутылки, когда мы разговорились. Собеседники постоянно подливали себе пива. Они отличались крепким телосложением и могли позволить себе много выпить. Люди обычно хорошо ладят, когда у них есть общий враг, а вычисляют они друг друга по одежке. Эти четверо выглядели, как «Ангелы Ада»[55], а я – как папенькин сынок. Я всегда считал, что самый оригинальный способ одеваться – это следовать моде.
Мы заговорили о мотоциклах; парни быстро просекли, что я в этом разбираюсь. Я рассказал им, что оставил свой «Индиан» в Орегоне. Они поняли, что из-за высокого роста мне нужен один из самых больших мотоциклов на рынке, если только я не собираюсь использовать собственные колени в качестве солнечных очков. Меня предложили свести с парнем, который выгодно продавал «Панхед Полис» пятьдесят четвертого года. Качество гарантировали. Идея сесть за руль старого полицейского мотоцикла меня впечатлила. Новенький он стоил тысячу долларов, а этот отдавали за сто пятьдесят. Я согласился, но попросил отсрочки, чтобы скопить деньги.
Парни удивлялись тому, что я с удовольствием работал под раскаленным солнцем и вдыхал смог. Я мог бы упомянуть о своем детстве, о том, как мать приучала меня к адскому пламени, но не стал. Ограничился облегченной версией. Я чинил дорогу на побережье между Сан-Франциско и Санта-Крусом. Тихоокеанский воздух перебивал запах выхлопных газов. «Ангелы Ада» не любили пацифистов-слюнтяев и не одобряли их склонности к обособлению. Психи хотели устроить рай на земле. Ангелам больше нравился Ад. Две противоположные точки зрения без шансов примирения. Я обрадовался. Мне казалось, что принадлежность к какому-то сообществу на время избавит меня от самого себя, хотя длинные волосы и кожаные куртки не мой стиль.
Байкеры – жесткие парни, драчуны, в отличие от меня. Они сказали, что в Монтерее готовится фестиваль популярной музыки и все психи будут там. Я взял еще одну бутылку вина и не помню, как допил ее. Зато помню, что мы с парнями побратались, обнаружив, что наши точки зрения действительно сходятся.
Чем больше они напивались, тем активнее тискали своих девушек. Джеффри даже удалился со своей барышней в туалет – перепихнуться, руку даю на отсечение. Вторая телка последовала бы примеру подруги, но ее парень прилип к барной стойке, как рыба к червячку. Он выпил три или четыре литра пива, не выпуская изо рта сигарету, и признался мне, что лучшие моменты во Вьетнаме – это секс с вьетнамками, добровольный или принудительный. За добровольный приходилось дорого платить, и всё происходило слишком быстро и формально. Парень сказал, мол, если бы девушки лучше делали свое дело, то их реже насиловали бы на рисовых плантациях. Он был рад, что пришел с войны живым, но пережитый ад рвался наружу.
Я не знал, способна ли американская нация сопереживать своим героям, но, судя по глазам бывшего солдата, выбирать нам не приходилось. Я заплатил за выпивку, дружески похлопал по плечу мотоциклиста и покинул бар. Барменша взяла деньги, даже не взглянув на меня. Я провел остаток ночи между двумя мусорными баками и хорошенько отоспался. Проснулся вовремя, чтобы не пропустить автобус до стройки. Солнце уже встало, и я, несмотря на похмельную трещотку в голове, вдруг почувствовал себя живым и на секунду обрадовался тому, что не убил стариков на территории какого-нибудь жалкого штата на Среднем Западе, где, насколько хватает глаз, тянутся безликие равнины.
32
– Вы нашли мне издателя?
– Я поговорила с тремя, но пока никто не заинтересовался. Если вы раскроете всё, читатели будут шокированы, если ничего – разочарованы. Такие у наших издателей опасения.
Перед ним стопка книг. Он отодвигает ее резким жестом – Сюзан чуть не падает со стула.
– Что вы делаете?
– Меня это достало. Я больше не хочу читать слепым детям всякую чушь. Для меня никто никогда ничего не делает. У меня украли мою историю, чтобы написать биографии, обо мне сняли фильм, имевший мировой успех, а теперь, когда я прошу напечатать мою собственную книгу, двери захлопываются. Вы считаете, я не заслуживаю того, чтобы немного пожить для себя? Мне плевать на новые поколения, Сюзан. У меня с ними нет ничего общего. Человечество когда-нибудь исчезнет, это точно. Вопрос о поколениях – временный. Но я хочу рассказать о том, что пережил, потому что я часть нашего общества, слышите, Сюзан, я его часть.
– Я знаю, Эл, я знаю.
– Тогда зачем вы столько лет подряд ко мне являетесь и смотрите на меня неподвижными глазами, будто замороженная мексиканская дорада?
Сюзан начинает плакать. Он ждет, пока схлынет волна слез, чтобы не усиливать боль презрением. Она берет себя в руки.
– Потому что вы спасли мне жизнь.
Он молчит, словно услышал самые бессмысленные слова на свете.
– Я спас вам жизнь?
– В конце семидесятого. На университет Санта-Круса опустилась ночь, всё заволокло туманом. Я удачно завершила семестр и задержалась, чтобы собрать вещи. Мне надо было в центр, а до автобуса оставалось полчаса. Я стояла под уличным фонарем, хотела тормознуть машину. Подъехал белый грузовичок, оттуда выглянул человек приятной наружности. Я села к вам в машину. Я не боялась, хотя в то время наши места не отличались безопасностью. Ваш рост, ваша видимая сила почему-то вызывали у меня доверие. Вы сказали: «У меня нет времени, чтобы вас куда-то везти. Но если я этого не сделаю, а с вами посреди дороги что-то случится, – никогда себе не прощу». Я объяснила, куда меня везти, и мы разговорились. Вы спросили у меня, хиппи ли я, и если да, то почему продолжаю учиться…
У него такая феноменальная память, что порой ему тошно: ведь он ничего не забывает. Порой у него голова кругом идет, и нападает невыносимая мигрень. Как же он мог забыть ее лицо? Он ее перебивает:
– Вы сильно изменились с тех пор. У вас есть ваша фотография той поры?
Она достает старый снимок. Он тут же ее вспоминает. Время безжалостно. Теперь перед ним неузнаваемые руины. Девушка, которую он когда-то видел, исчезла. Он умолкает, чтобы она продолжила.
– Вы должны были отвезти меня домой. По дороге я рассказала вам о сообществе на севере Сан-Франциско, и мы внезапно решили туда отправиться. Вы помните?
– Прекрасно помню.
– Через несколько месяцев, когда я вернулась в Санта-Крус, все только о вас и говорили. И я поняла, что вы спасли мне жизнь. Я хотела разыскать вас: ведь никто по отношению ко мне никогда не совершал такого акта любви. Понимаете?
– Акта любви?
– Я была уверена в том, что вы ко мне что-то почувствовали, на подсознательном уровне. Я ошибаюсь?
– Какая разница? Я мог бы ответить положительно, чтобы ближайшие лет десять вы спокойно спали, но это бессмысленно. Я никогда вас не любил и не хотел, ни тогда, ни позже.
– Но я знаю, что вы любили меня. В глубине души я уверена в этом. Я чувствую это нутром. Если бы это было не так, то я не пожертвовала бы столькими годами ради вас, я не отказалась бы от жизни с другим человеком. Вы ничего не знаете о женской любви, Эл, но это высшая сила, божественная сила. Я люблю вас уже сорок один год. Но я не сумасшедшая: я не полюбила бы вас, если бы не знала, что вы для меня сделали, когда спасли мне жизнь.
Он не понимает, что происходит.
– Черт возьми! Вы что, сбежали из психушки?
Она молча на него глядит, запыхавшись после гонки воспоминаний.
– Вы сумасшедшая! Я терпеть не мог хиппи! Разумеется, я не причинил бы никому из вас вреда, но я считал вас идиотами; меня бесило то, что вы спите со всеми подряд, принимаете наркотики, валяетесь, где попало, роетесь в мусорных баках, а все деньги спускаете на травку. Вы меня раздражали. Я не одобрял ваше коллективное саморазрушение. Женщины-хиппи вызывали у меня рвотный рефлекс. У вас мозги вытекали из ушей, и, казалось, достаточно нажать на кнопку в черепе, чтобы вам ноги раздвинуть. Гадость. Я пытался вас понять, я вас изучал, методично и долго, однако все ваши психоделические эксперименты произвели на меня впечатление балагана. Даже музыка тех времен… Что от нее осталось? Вы когда-нибудь слушали «Джефферсон эрплэйн» или «Грэйтфул дэд»[56] не под кайфом? А ведь это была самая популярная музыка тех времен. Возвращаясь в дом бабушки с дедушкой через тридцать лет, поражаешься тому, как сжалось пространство, как уменьшился мир, – и становится очень скверно на душе. То же с вашим хиппи-опытом.
