Валентин Черных - Воспитание жестокости у женщин и собак. Сборник

Пират обернулся, достал наган и выстрелил, по-видимому поверх голов, потому что посыпалась цементная крошка. Это было так неожиданно, что они, прикрывая почему-то головы, бросились вниз по лестнице, а я застыла в полном оцепенении. Пират взял меня за руку, ввел в квартиру и сказал:

— Поставь чаю.

Я поставила на газовую плиту чайник и встала у двери, наблюдая в глазок за лестничной площадкой.

— Никто из соседей не выйдет, — сказал Пират. — Будут ждать: кто рискнет первым? И даже не позвонят в милицию, надеясь, что кто-то за них позвонит. Такой наш замечательный народ — защитник.

И тут же зазвонил телефон. Я сняла трубку и услышала:

— Позови своего бойца!

Я тут же протянула трубку Пирату.

— Нет, — ответил Пират. — Завтра утром. Нет. Приезжайте сюда. Не раньше двенадцати. Да, занят. Перестреляю. Абсолютно уверен. Вот так-то лучше. До свидания.

— Что же будет? — спросила я.

— Ничего не будет. Поговорим.

— А если они попытаются выбить дверь?

— Перестреляю.

— Может быть, стоит договориться?

— Не стоит. Мы сильнее.

— Мы — это вы и я?

— Не только. Я тебе потом объясню.

— Мне страшно.

— Не бойся. Я с тобою.

— Но вы не можете быть всегда со мною.

— Успокойся. Завтра я с ними поговорю, объясню, что им будет оказано организованное сопротивление, и они отступят.

— А если не отступят?

— Отступят. Не они, а мы хозяева этой страны, мы ее создавали и защищали.

— Но это уже другая страна.

— Скоро ты убедишься, что она та же. Но надо сопротивляться, если на тебя нападают. Для сопротивления я принес тебе кое-какое оружие.

Пират достал из кармана куртки миниатюрный пистолетик, который казался еще меньше в его огромной ладони.

— Пистолет системы маузер, — пояснил Пират. — ВТП-2, вестенташенпистоле, в переводе с немецкого — карманно-жилетный.

— А разрешение на него я могу получить?

— Нет, не можешь.

— Значит, если его у меня обнаружат, то могут судить?

— Вряд ли, — ответил Пират. — Очень уж миниатюрная и красивая игрушка, хотя и вполне боевая. Отберут и заначат для себя или своих жен, зная, что жаловаться на них ты не будешь.

— Но я не смогу выстрелить в человека.

— Обязательно надо выстрелить, если твоей жизни угрожает опасность. Но защищающийся должен помнить одно правило: если достал пистолет — стреляй. Сегодня, когда много имитирующих боевое оружие газовых пистолетов, твой пистолет примут за газовый и не испугаются, а если поверят, что это боевое оружие, могут выстрелить первыми. Повторяю еще раз: достала пистолет — стреляй!

— Вы ужинали? — спросила я.

— Я не хочу есть.

— А мне от переживаний всегда хочется есть и даже выпить. Вы не возражаете, если я поем и выпью?

— Есть не буду, но вместе с тобой выпью.

Я быстро сварила пельмени, сделала салат из огурцов и не заметила, как мы прикончили половину бутылки виски, купленную мною за аванс от «Сенсации». Потом я сварила кофе и открыла бутылку греческого коньяка «Метакса». Я почти ничего не запомнила из разговора с Пиратом, кроме того, что «Метакса» не коньяк, а если коньяк, то чудовищного качества, и что после французских лучшие коньяки грузинские, а не армянские.

Я не то чтобы напилась, но, когда стелила постель Пирату, меня шатнуло. Мы решили, что после выпитого Пирату не стоит садиться за руль.

Перед тем как лечь, я принесла Пирату апельсиновый сок. Он лежал на кровати матери, я отметила его мощные, совсем не стариковские плечи. Я присела на кровать и увидела, что простыня, которой он был укрыт, начала подниматься. Я такое уже видела когда-то. После первого курса я поехала в пионерский лагерь вожатой, чтобы отдохнуть и подработать. Заработала я мало и поэтому на следующее лето торговала овощами с лотка. А тогда я так же присела на край кровати пионера из старшего отряда, моложе меня года на три, и у него вот так же начала подниматься простыня. Я рассмеялась.

— А что смешного? — насторожился Пират.

— Мальчишки и мужчины так похожи, — сказала я. Хотела сказать «старики и мальчишки», но на «старика» Пират мог обидеться.

— В чем? — спросил Пират.

Я погладила Пирата. Он перехватил мою руку. Я поразилась: ладонь Пирата оказалась намного горячей моей. Я легла рядом и не сняла со своего бедра руку Пирата.

Со мною происходило уже нечто подобное. Я попала в больницу с воспалением легких, — это было после того, как меня бросил Хренов. Я плохо ела, моей стипендии и пенсии матери не хватало, я ослабла, воспаление оказалось запущенным. Когда меня привезли в больницу и сделали анализы, я заметила, как забегали медсестры, а то, что серьезно больна, поняла, когда вокруг моей кровати собрался консилиум из пожилых теток и дядек — профессоров медицинского института.

Лечил меня заведующий отделением, маленький и полный армянин, на таких я никогда не обращала внимания, но тогда он стал главным мужчиной в моей жизни, и я всегда ждала его прихода. Мне было приятно, когда его сильные пальцы стучали в мою грудь. Обычно он слушал мои легкие, как и все врачи, через стетоскоп, но, когда он заходил один без моего лечащего врача, старой рыхлой тетки, он слушал легкие, просто приложив ухо к моей груди.

— Замечательно! — говорил он. — Просто великолепно!

Я так и не поняла, он говорил это о выздоравливающих легких или о моей груди. Перед самой выпиской он дежурил по отделению и зашел ко мне. Мою соседку выписали накануне, и я лежала одна в палате. Он приложил свое ухо к моей груди, а я прижала его голову и не отпускала.

— Отпусти, — попросил он. — Я не каменный.

— Я тоже, — ответила я, хотя это было неправдой. Никакой особой страсти я к нему не испытывала. Тогда я впервые поняла, что женщины отдаются не только из-за страсти и жалости, но из благодарности тоже.

По прерывистому дыханию Пирата я понимала, что он чувствует, и боялась, что у него ничего не получится и, может быть, из-за стыда он встанет и уйдет, а я не хотела, чтобы он уходил.

Но все получилось. Я вдруг потеряла ощущение своей громоздкости. Мне казалось, что у меня нет груди, ног, бедер, я впервые показалась себе маленькой рядом с огромным Пиратом.

Я уснула мгновенно. Как учили мои более опытные подруги, если вот так, мгновенно, отрубаешься, считай, что забеременела. Но я давно поставила себе спираль и могла ни о чем не беспокоиться.

Проснулась я от телефонного звонка. В окно ярко светило солнце. Я прошла к телефону, обернулась, увидела, что Пират смотрит на меня, и поняла, что голая. Когда у женщины свободны обе руки, она инстинктивно прикрывает груди и низ живота, но у меня в одной руке была телефонная трубка, другой я немногое бы прикрыла, поэтому я повернулась к Пирату спиною и сказала привычное:

— Алло!

— Позови защитника!

— Это вас.

Я подумала, что надо бы отвернуться, но Пират набросил на себя простыню привычно легко, значит, прием вставания без одежды у него отработан давно и в совершенстве. Пират выслушал, что ему сообщили, и сказал:

— Никуда я не поеду. Приезжайте сюда, как договорились вчера. Ах, вы уже здесь? Ладно, я сделаю для вас исключение. Нет, заходить не надо, я выйду сам… минут через сорок.

И мне стало сразу тоскливо, как при холодном дожде, хотелось лечь, укрыться и переждать. Я вчера почти избавилась от тревоги, стараясь не думать, что будет утром, может быть, они испугаются, забудут, и я их никогда не увижу. Но они не испугались, и через сорок минут придется решать. Если бы не Пират, я бы им уступила наверняка. Кто-то может зарабатывать, у кого-то этого дара нет. У меня, значит, нет.

Пират принял душ, неторопливо съел яйцо всмятку, мы выпили кофе, выкурили по сигарете. Перед выходом он достал из кобуры наган, откинул барабан, вынул отстрелянную гильзу, вставил новый патрон. Я достала из кастрюли свой вестенташенпистоле.

В таких ситуациях оружие должно быть подготовлено к бою, — Пират взял мой маузер, взвел затвор, дослав патрон в ствол.

Мы вышли из подъезда. Невдалеке стояли два джипа. Кроме молодого человека в очках и двух вчерашних качков появился еще невысокий крепкий мужчина лет сорока в белой трикотажной рубашке, из коротких рукавов которой выпирали мощные руки. Пират осмотрел его и поманил пальцем. И, как ни странно, мужчина послушался и направился в нашу сторону.

Выражаясь литературными стереотипами, моя жизнь приобрела смысл. Теперь каждое утро я ждал, когда она войдет в кабинет, сядет, не очень заботясь о том, насколько сдвинуты ее ноги, улыбнется, достанет блокнот, диктофон и шариковую ручку. Она не успевает завтракать, и я к ее приходу прошу Марию поставить варить сосиски. Она любит баварские с кетчупом, и я покупаю баварские, и они мне тоже начинают нравиться. Я люблю смотреть, как она ест, облизывая пальцы, как она наклоняет голову, когда слушает. Однажды она уснула в кабинете, я смотрел на нее, но видел Татьяну: они и спали похоже, так, свесив головы, спят лошади и крупные женщины. В моей жизни было не так уж и много женщин, чуть больше ста, — я однажды подсчитал, правда забыв больше десятка, потом, перебирая год за годом, я их вспомнил. Всех женщин я разделял по особенностям их фигур на несколько категорий, две из которых мне нравились особенно: я любил таких крупных, как моя Татьяна и она. С ними я был почти на равных, они с трудом разгорались, зато долго не остывали. Но очень мне нравились и маленькие, почти карманные женщины. Меня всегда поражало совершенство маленьких женщин, которые принимали внутрь себя таких мастодонтов, как я, но могли удовлетворяться и совсем маленькими. Создатель заложил в женщину такой запас прочности, что даже современная медицина, зная много о женщине, поражается ее совершенству. И хотя я вырос атеистом и всегда посмеивался над церковными обрядами, с годами, никому не признаваясь, я пришел к выводу, что никакая эволюция не смогла бы создать такой совершенный механизм жизни.