Билл Брайсон - Остров Ее Величества. Маленькая Британия большого мира

Я осведомился об автобусах на Майнхед, расположенный милях в тридцати к востоку вдоль побережья. Они уставились на меня так, будто я спрашивал дорогу на Огненную Землю.

— Ой, в Манхд вы щас не попдете, никак, — сказала одна.

— После перрвого октябрря автобусы на Майнхед не ходят, — подхватила другая.

— А на Линтон и Линмут?

Они фыркнули, умиляясь моей наивности. Это же Англия, 1994 год!

— На Порлок?

Фырканье.

— Данстер?

Фырканье.

Все, что они могли мне предложить, так это доехать на автобусе до Байдфорда, а уж оттуда попробовать уехать куда-то еще.

— Может, у них есть ррейс на Скаррлет-Лонн, но наверрняка не скажшь.

— И много здесь таких, как вы? — хотелось мне спросить, но я промолчал. Еще у них в запасе имелся автобус на Уэстворд-Хо! но он мне не годился, потому что оттуда никуда уехать нельзя, да и перспектива провести ночь в столь восклицательном селении меня не привлекала. Поблагодарив, я удалился.

Остановившись снаружи в мучительных сомнениях, я думал, как мне быть. Все мои тщательно продуманные планы пошли насмарку. Я удалился в отель с затейливым названием «Ройял энд Фортескью», где заказал безмолвной и безликой официанке кофе и сэндвич с тунцом и раскопал в рюкзаке свое расписание. Оно сообщило мне, что у меня осталось двадцать три минуты, чтобы выпить кофе, съесть сэндвич и домчаться до станции, если я хочу успеть на поезд в Эксетер, откуда можно начать все сначала.

Я почти не жуя проглотил поданный сэндвич, в два глотка выхлебал кофе и бросился к станции, в ужасе от мысли, что мне придется провести ночь в Барнстепле. Я успел в последнюю минуту. Прибыв в Эксетер, я первым делом прошествовал к табло в решимости уехать первым же поездом, куда бы тот ни шел.

Так я оказался в руках судьбы, а она отправила меня в Уэстон-Сьюпер-Мэр.

Глава одиннадцатая

Я вижу три причины никогда не быть несчастным. Первая — вы родились. Это само по себе замечательное достижение. Знаете ли вы, что ваш отец при каждой эякуляции (а у него их было немало) производил этак примерно двадцать пять миллионов сперматозоидов — достаточно, чтобы за пару дней удвоить население Британии? И вам, чтобы родиться, нужно было не только оказаться среди немногочисленных выбросов спермы, у которых вообще был шанс преуспеть — уже неплохо, — но и выиграть гонку у 24 999 999 извивающихся шустрых претендентов, пустившихся вплавь через Английский канал вагины вашей матери в стремлении первыми достичь плодородного яйца Булони. Очень может быть, что рождение — главное достижение в вашей жизни. И не забывайте — вы вполне могли бы уродиться плоским червем.

Вторая — вы живы. На кратчайший миг вечности вам дарована волшебная привилегия — существовать. Бесконечные эпохи вас не было. Скоро вас снова не будет. То, что вы сейчас, в этот неповторимый во веки веков миг сидите, читая эту книгу, закусывая леденцами, мечтая о жаркой ночи с той стильной особой из кредитного отдела, задумчиво обнюхивая свои подмышки или чем вы там сейчас занимаетесь — просто существуете, — уже чудесно до невероятия.

Третья — у вас вдоволь еды, вы живете в мирное время, и песенка «Завяжи желтую ленточку на старом дубе» уже никогда больше не станет хитом номером один.

Если вы примете все это во внимание, то никогда не будете по-настоящему несчастным — хотя, по чести должен заметить, что, оказавшись в одиночестве в Уэстон-Сьюпер-Мэр в дождливый вечер вторника, вы можете сильно приблизиться к этому состоянию.

Было всего лишь начало седьмого, когда я сошел с эксетерского поезда и отправился в город на поиски приключений, но весь Уэстон, как видно, уже сидел по домам, задернув шторы. Я прошел от станции по бетонной площадке рынка и дальше, к набережной, под которой вздыхало невидимое черное море. Почти все отели на набережной стояли темными и пустыми, а те, что были открыты, выглядели не особенно заманчиво. Я прошел не меньше мили, пока не оказался перед кучкой из трех стоящих бок о бок и ярко освещенных заведений на дальнем конце прогулочной набережной, и наугад выбрал одно под названием «Берч-филд», довольно простенькое, но чистое и с умеренными ценами. Бывает хуже, и у меня бывало.

Я наспех почистился и снова побрел в город в поисках пищи и развлечений. У меня возникло странное чувство, будто я здесь уже бывал, чего наверняка не могло быть. Мое знакомство с Уэстоном ограничивалось тем, что Джон Клиз как-то рассказал мне (я не хвастаюсь знаменитыми знакомыми: я просто брал у него интервью, и между прочим, он очень даже славный парень), что они с родителями жили в квартирке в Уэстоне и что когда они переехали, на их место вселился с родителями Джеффри Арчер. Мне это показалось весьма примечательным: мальчики в коротких штанишках встретились и разошлись, и один из них отправился прямиком к величию. А если Уэстон казался знакомым, так это, конечно, потому, что он был совершенно на одно лицо со всеми остальными. Были в нем и «Бутс», и «Маркс и Спенсер», и «Диксонс», и «У. Г. Смит», и все прочие. Я с ноющей болью в сердце понял, что не увижу здесь ничего, чего не видел бы миллион раз до того.

Я зашел в паб под названием «Британия-Инн» — его неприветливость не доходила до настоящей враждебности — и в одиночестве выпил свою пинту, потом поел в китайском ресторане — не потому, что мечтал о китайской кухне, а потому что он единственный был открыт и я оказался единственным посетителем. И пока я тихо засыпал скатерть рисом, сластями и соусом, послышался рокочущий голос грома, а в следующий миг небеса разверзлись — именно разверзлись. В Англии мне редко доводилось видеть ливень такой силы. Дождь хлынул на улицы как душ Шарко, через минуту ресторанное окно залило водой, словно кто-то окатил его из шланга. До моего отеля было далеко, поэтому я как мог растягивал ужин в надежде, что погода разойдется, но так и не дождался, и пришлось в конце концов выйти в дождливую ночь.

Я стоял под навесом соседней витрины и ломал голову; как быть? Ливень бешено барабанил по навесу и потоками хлестал в сточных канавках. Стоило закрыть глаза, и легко было представить себя на каком-то безумном конкурсе чечеточников. Натянув куртку на голову, я шагнул под потоп, метнулся через улицу и инстинктивно нырнул в первое освещенное укрытие — зал игровых автоматов. Протерев очки кончиком банданы, я огляделся. Передо мной была большая комната, полная светящихся и мигающих машин, и некоторые из них наигрывали электронные мелодии или издавали самопроизвольные гортанные звуки, однако кроме смотрителя, сидящего за прилавком с сигареткой в зубах и журналом в руках, в зале никого не было, и казалось, автоматы ведут игру сами с собой. Если не считать тех штуковин с кранами, которые дают вам микросекунду, чтобы попытаться ухватить плюшевую зверушку, и у которых управление никогда толком не работает, я вообще ничего не понимаю в игровых автоматах. Для начала мне обычно не удается даже вычислить, куда вставлять деньги и как запустить игру. Если каким-то чудом я одолею эти два препятствия, мне никогда не удается уловить момент, когда игра уже началась, и я трачу драгоценные секунды, отыскивая щель возврата монет или кнопку «Старт». Затем я тридцать секунд недоуменно гляжу на сумятицу в окошке, не в силах разобраться, что там происходит, а мои дети вопят: «Глупый ты дуралей, ты же взорвал принцессу Лейлу!» — а потом появляется надпись «Конец игры».

Более или менее то же самое повторилось и теперь. По некой причине, которой я не могу придумать никакого разумного объяснения, я сунул 50 пенсов в автомат, который назывался «Крутой кикбоксер», или «Вышиби ему ногой мозги», или еще как-то в этом роде, и целую минуту жал на красную кнопку и крутил джойстик, пока мой герой — мускулистый блондин — лягал занавески и швырял в пустоту магические диски, а орава не менее мускулистых, но нечистых на руку восточных людей пинала его по почкам и швыряла на ковер.

Я провел странный час, блуждая как в трансе, скармливая автоматам деньги и играя в непонятные для меня игры. Я загонял гоночные машины в стога сена, уничтожал войска союзников лазером и невольно способствовал мутантам-зомби вытворять не поддающиеся описанию вещи с ребенком. Наконец у меня кончились деньги, и я вышел в ночь. У меня была ровно секунда, чтобы отметить: дождь почти перестал — а потом красная «фиеста» пронеслась по луже у самого края тротуара и выплеснула всю эту лужу точно на меня.

Слова «я промок до нитки» слишком слабы, чтобы описать мое состояние. Я вымок так, словно свалился в море. Я стоял, откашливаясь и отплевываясь, а машина притормозила, три стриженные головы, высунувшись в окна, приветственно провопили что-то, звучавшее как «Нья-нья-нья!», и укатили дальше. Я угрюмо зашагал по набережной, хлюпая на каждом шагу и дрожа от холода. Не хотелось бы вводить в эту жизнерадостную хронику трагические ноты, но я только недавно встал на ноги после довольно серьезной пневмонии. Не стану утверждать, будто стоял на краю могилы, но я был достаточно болен, чтобы смотреть «Утро с Ричардом и Джуди», и мне безусловно не хотелось возвращаться к этому состоянию. К моему возрастающему негодованию, «фиеста», описав триумфальный круг, пронесла мимо меня своих падких до развлечений пассажиров, торжествующе разразившихся новым «Нья-нья-нья!», и умчалась в ночь, со скрежетом тормозов вильнув хвостом, увы, не задевшим фонарный столб.