Анна Козлова - Превед победителю (сборник)
— По-моему, ты живешь вполне свободно, — сказала я.
— Ты имеешь в виду, он знает, что я трахаюсь на стороне? — переспросила Люба. — Знает, конечно, но, если бы хоть раз увидел, он бы тут же выпер меня к такой-то матери.
После этого конструктивного разговора я пошла к Хамизу просить его телефон, а когда вернулась, Любы не было. Уже начался танец живота, и я, не в силах видеть его — смотреть танец живота после того, как ты два года подряд танцевала его каждый вечер, все равно что работать в школе учителем пения, а по вечерам играть на рояле, — направилась в сортир. Он представлял собой все тот же бамбуковый домик, к которому была придвинута ширма с рукомойниками. Уже стемнело, а единственный фонарь висел за ширмой. Я кралась по песку в полной тьме, чувствуя, как под ногами проносятся ящерицы, и до последнего момента не видела, что в туалете кто-то есть.
Я остановилась.
К двери сортира приник очередной шофер, и я услышала, как он говорит:
— Are you Luba?[45]
— Yes, — донесся пьяный Любин голос.
— Are you busy now?[46] — поинтересовался он.
— No, — ответила Люба.
Когда шофер спросил: «Should I come in?»[47] — я поняла, что пописать мне не удастся, и вернулась к шатрам.
— Два — это лучше, чем один, — говорила Люба на обратном пути (нас вез тот же самый иранец, и теперь Люба сидела впереди, на правах женщины, которая с ним спала).
— Так не честно, — отозвалась я сзади.
— Честно, — возразила Люба. — У тебя есть Дауд.
Но Дауда у меня уже не было.
Кто бы мог подумать, но, когда я вернулась домой, переполненная нежным чувством вины, я застала Дауда трахающим мою сестру в нашей спальне. То, что с нее начала слезать кожа и на белье оставались обгоревшие лоскуты, его, видимо, не смущало.
Несколько секунд я стояла в дверном проеме, а потом пошла собирать свои вещи. Боже правый, если бы он переспал с кем угодно другим, кого я не знаю и никогда не узнаю, я бы слова ему не сказала — ведь это было бы то же самое, что несколько часов назад сделала я, но как я могла оставаться с ним после того, что увидела? Спать с моей сестрой, с этой жирной неблагодарной сукой, даже не думая о том, что я могу прийти домой (оказалось, она сказала ему, что я уехала к Любе и буду очень поздно), — это превышало меру моего отчаяния.
Дауд вскочил с кровати и, не потрудившись даже надеть трусы, бросился за мной. Я бегала по всему дому, вытаскивая барахло из ящиков, и швыряла его на диван в dinings.
— Что ты делаешь? — крикнул он, зачем-то пытаясь обнять меня.
Я отшатнулась от него и точно так же крикнула:
— Я ухожу от тебя, сука!
— Ничего не было! — Дауд бегал за мной и вырывал вещи у меня из рук.
— Ты что, охуел? — спокойно спросила я. — Неужели ты думаешь, я останусь и у нас все будет как раньше после того, что я здесь увидела?
Все это время моя сестра, затаившись, сидела в спальне.
— Но я тебя люблю, — сказал Дауд.
— Ты не любишь меня! — взвизгнула я и как-то совсем уж жалко разрыдалась (никогда бы, черт возьми, не подумала, что известие о столь же неизбежной, сколь закономерной измене Дауда станет для меня таким потрясением). — Ты вообще ничего обо мне не знаешь, кроме моего имени, и тебя ничего не интересовало все эти годы, которые я угробила с тобой!
— Нет! — заорал он и преградил мне дорогу к шкафу, где у нас лежали сумки.
— Да пошел ты! — Я схватила какую-то грязную, обконченную простыню из бельевой корзины и начала бросать на нее свою одежду, обувь и бесчисленные флаконы духов (ничего другого у меня не было).
— Куда ты пойдешь? — спросил он в бешенстве.
— Это уже тебя, сволочь, не касается, — ответила я, взваливая на плечо свой непотребный баул и направляясь к двери.
Дауд затрясся и, догнав меня у порога, ударил по лицу — это стало своего рода точкой в наших отношениях.
— Чтоб ты сдох, ебаный ублюдок! — крикнула я, убегая вниз по лестнице.
Слава богу, в сумке у меня нашлись ключи от машины. Рыдая, я бросила свои тряпки на заднее сиденье и поехала к Любе. Я ехала по ночному шоссе, вытирая слезы, с парусящими на ветру рукавами и штанинами, которые торчали из развязавшейся простыни, и думала о том, что еще два года моей жизни закончились полной хуйней и я снова, как это часто со мной бывало, оказалась одна, с голой жопой, без малейших надежд на то, что в туманном будущем со мной может случиться что-то хорошее. У каких-то безмозглых сук, посвятивших свою жизнь уборке помещений, были мужья, которые их любили, и дети, о которых они заботились, и почему-то только в моей жизни с самого начала царил абсолютный пиздец — я не знала, что делать дальше, если даже такого человека, как Дауд, я не смогла удержать. Я поняла, что крах моей души будет страшен, и, поскольку моя никчемность уже вышла за рамки даже того омерзительного дна, где я существовала, я подумала, что лучше мне будет вернуться в Россию, поселиться там в провинциальном городе, преподавать этикет в школе для девочек и переехать жить к военруку. Все это было уже невыносимо.
Люба встретила меня паническим криком.
— Что эта сука с тобой сделала? — заорала она так, что бутылки задрожали в баре.
Она, естественно, не знала, что я ворвусь к ней среди ночи, и проводила время за новой бутылкой водки и телефонным разговором с шофером-иранцем.
Люба потащила меня в ванную, и, взглянув на себя в зеркало, я пришла в ужас, потому что мой правый глаз затек, а переносица распухла и почернела. Я бессильно сползла на пол и зарыдала. Люба почему-то тоже зарыдала, но потом сказала, что нужно что-то делать, и, рыдая, отвела меня в dinings, усадила там на диван и сунула в руки стакан с водкой. Сама она куда-то ушла, и я только слышала, как вдалеке что-то то и дело падает, а Люба нервно матерится. Я выпила водку, закурила и немного успокоилась. Телефон разрывался, но я сказала Любе, чтобы она не брала трубку.
Через несколько минут она принесла мне лед и мазь от синяков («Очень полезная штука, — сказала Люба, — ее лучше иметь под рукой — ты ведь не знаешь, когда тебя изобьют в следующий раз»), которой я сразу намазала всю морду.
— Что случилось? — Люба тоже закурила. — Он узнал про сафари?
Я махнула рукой, потому что по сравнению с тем, что случилось, сафари уже казалось мне какой-то детской шалостью.
После моего эмоционального рассказа о финале сегодняшнего вечера Люба долго поливала мою сестру и Дауда грязной бранью, а потом спросила:
— И что ты хочешь делать?
— Ну, не жить же с Хамизом. — Я захохотала, так как слезы всегда сменяются у меня смеховой истерикой. — Я… я поеду домой, — вдруг решила я, хотя не думала об этом всерьез. — Да, я так и сделаю. У меня есть деньги, у меня есть гребаная однокомнатная скворечня, уж на какую-нибудь работу меня, я думаю, возьмут, и я буду жить, проклиная этих сволочей.
— Почему ты должна уезжать? — взорвалась Люба. — Эта срань припирается сюда неизвестно за каким хуем, ломает всю твою жизнь, и ты еще должна уезжать. Пускай она катится ко всем чертям!
— Я не должна уезжать, — сказала я. — Я сама этого хочу, мне надоела эта параша, в которой я живу здесь. С этим надо покончить.
— А я? — мрачно спросила Люба.
— Не могу же я вечно жить у тебя и работать в борделе, вертя каждый вечер жопой перед долбаными арабами? — сказала я. — Мне нужно начать какую-то другую жизнь, все это уже осточертело.
На следующее утро я позвонила в аэропорт Дубая, и мне сказали, что в восемь вечера есть рейс на Москву. Я купила билет, мстительно назвав номер кредитной карточки Дауда (мне не верилось, что он успел ее заблокировать). После этого я кое-как привела рожу в порядок, нацепила темные очки и поехала в банк, чтобы снять все свои деньги, честно заработанные проституцией и танцем живота. Когда я вернулась, Люба была в пьяной истерике, потому что ей только что позвонил Дауд и, несмотря на то что она три раза его обматерила, бросала трубку и уверяла, что меня у нее нет, сказал, что скоро приедет.
Мы понеслись в гараж, чтобы отогнать куда-нибудь джип Дауда, на котором я приехала, ведь если б он увидел его, весь мой план полетел бы к чертям. Наверное, лишь предельное нервное возбуждение помогло Любе вести машину в том состоянии, в котором она меня встретила, но тем не менее нам удалось доехать до какого-то гребаного отеля и припарковать там джип (ключи я выбросила в море на глазах целой толпы загорающих туристов, после чего села в Любину машину, и мы понеслись домой).
Дауд, к счастью, опаздывал, и я успела спрятаться в шкаф, куда Люба принесла бутылку виски, — подумав, мы решили, что в шкафу лучше не курить, потому что это может меня выдать. Баул с моими вещами Люба затолкала под кровать в спальне, и в этот момент раздался звонок в дверь.
Я затаила дыхание — на секунду у меня в голове промелькнула мысль: «Боже, чем я занимаюсь? Мне ведь уже тридцать два года, а я сижу в шкафу, с бутылкой виски, которое скоро, наверное, начну пить, и все закончится тем, что я просто вывалюсь, пьяная, из этого шкафа, а Дауд, увидев меня в таком состоянии, поймет, что ему не составит большого труда заставить меня вернуться и еще, возможно, извиниться за свои последние слова», — а Люба тем временем открыла дверь.
