Филип Дик - Мэри и великан
— Кассирша, — Шиллинг снял пальто. — Как семейство?
— Да как обычно. — Придерживая Шиллинга за плечо, он вел его в гостиную. — Эрл опять хворает; тот же грипп, которым мы все переболели в прошлом году. Как магазин?
— Грех жаловаться.
Они оба остановились, наблюдая за Мэри Энн. Она безошибочно распознала хозяйку и теперь принимала у Эдит Партридж бокал. Непринужденно обернулась, чтобы поздороваться с группой молодых клерков из студии звукозаписи, которые сгрудились за столом. Стол представлял собой выставку звуковой техники: вертушек, картриджей, звукоснимателей. Все это были элементы новой стереосистемы «Диотроник».
— У нее есть такт, — сказал Партридж, — для такой молоденькой девушки это редкость. Моя старшая примерно ее возраста.
— Мэри, — сказал Шиллинг, — подойдите к нам, познакомьтесь с хозяином.
Она повиновалась, и он представил их друг другу.
— А кто вон тот страшно толстый мужчина? — спросила она Партриджа. — Там, в углу, развалился на кушетке.
— Этот? — Партридж улыбнулся Шиллингу. — Это страшно толстый композитор по имени Сид Хезель. Пойдите, послушайте, как он сипит… серьезно, его стоит послушать.
— Впервые слышу, чтоб ты признал это за Сидом, — сказал Шиллинг. Партридж всегда казался ему немного зазнайкой.
— Когда он говорит, ему нет равных, — сухо ответил Партридж, — даже жаль, что он не занялся литературой.
— Хотите с ним познакомиться? — спросил Шиллинг Мэри Энн. — Это интересный опыт, даже если вы совершенно равнодушны к его музыке.
В сопровождении Партриджа они проследовали в угол.
— А что у него за музыка? — нервно спросила Мэри Энн.
— Очень сентиментальная, — объявил Партридж. Его клювастое лицо возвышалось над ее головой, пока он проталкивал их сквозь толпу гостей. — Все равно что тарелка мараскиновой вишни[31] на завтрак.
Поверх гула голосов гремела титаническая Первая симфония Малера, усиленная целой системой рупоров и колонок, наполнявших большую, нарядную гостиную.
— Лиланд имеет в виду, — вступил Шиллинг, — что у Хезеля, в отличие от большинства его соотечественников, еще не иссякли мелодии.
— Ах, когда я слышу тебя, Джо, я как будто переношусь в прошлое, — сказал Партридж. — В те старые добрые времена, когда перед каждой записью выбегал человечек, который выкрикивал название подборки.
Сид Хезель был увлечен беседой. Он сидел, вытянув ноги и примостив трость в тучной промежности, и тыкал в сторону слушателей массивным пальцем. Хезель походил на целый материк плоти; из глубины жировых складок сверкали его черные, острые глаза. Тот самый Хезель, которого помнил Шиллинг; чтобы поудобней устроить огромный живот, он расстегнул две верхние пуговицы ширинки.
— …О нет! — брызгал слюной Хезель, вытирая рот скомканным белым платком, который держал возле подбородка. — Вы меня неправильно поняли; я никогда не утверждал ничего подобного. Франкенстайн — хороший обозреватель, отличный музыкальный обозреватель; лучший в наших местах. Но он шовинист. Если вы местный талант — вы соль земли, а если вас угораздило родиться каким-нибудь Лили Ломбино из Виллинга, Западная Виржиния, то Альф и не взглянет на вас, будь вы даже скрипачом почище самого Сарасате[32].
— Я слышал, что обзоров концертов и выставок ему уже мало, — добавил один из присутствующих, — он собирается выгнать Колтановского и вести шахматную колонку.
— Шахматы, — произнес Хезель. — Вполне возможно; Альф Франкенстайн способен на все, кроме приготовления пищи. — Тут он заметил Партриджа и озорно сверкнул глазами. — Ох уж эти стерео-дел-мастера. Если бы только Малер был жив…
— В стерео, — мрачно вступил Партридж, — Малер смог бы услышать подлинное звучание своих вещей.
— Это аргумент, — признал Хезель, переводя внимание на хозяина. — Мы, конечно, должны помнить о том, что Малер добивался идеального звучания своей музыки. А есть ли в вашей системе рычаг или ручка, которая включала бы идеальное малеровское звучание? Ведь если она есть…
— Сид, — прервал его Шиллинг, зная, что долгие годы дружбы дают ему такое право, — ты отдаешь себе отчет в том, что оскорбляешь Лиланда, при этом поглощая его выпивку?
— Если бы не его выпивка, — мгновенно парировал Хезель, — я бы вообще никого не оскорблял. Что тебя привело сюда, Джош? Все надеешься подписать контракт с Морисом Равелем?
Две мясистые руки, как огромные змеи, потянулись к Шиллингу, который принял их, и мужчины тепло обнялись.
— Ряд видеть тебя, — сказал Хезель; они оба были тронуты. — Все таскаешь с собой в чемодане коробку с контрацептивами?
— То, что ты называешь чемоданом, на самом деле большая кожаная спринцовка, сделанная на заказ.
— Как-то раз, — доверительно обратился Хезель к своей аудитории, — я встретил Джоша Шиллинга в баре… — Он на мгновение умолк. — Боже правый, Шиллинг! Хотел бы я посмотреть на женщину, которой впору такая спринцовка!
Немного смущенный, Шиллинг искоса глянул на Мэри Энн. Как-то она переносит явление великого современного композитора Сида Хезеля?
Она стояла, сложив руки, и ее, казалось, это ни забавляло, ни обижало. Что она думает, было совершенно непонятно. В своих черных шелковых брюках она казалась невероятно стройной, линии ее прямой спины и удлиненной шеи были удивительно гармоничны, а маленькие острые грудки вызывающе торчали поверх скрещенных рук.
— Сид, — сказал Шиллинг, выводя Мэри Энн вперед, — я тут открыл маленький магазин пластинок в Пасифик-Парке. Помнишь, я всегда о таком мечтал? И вот однажды, когда я распаковывал посылку, из коробки выскочил эльф.
— Дорогая, — обратился к ней Хезель, в голосе которого теперь не было ни тени сарказма, — подите сюда и расскажите мне, что заставило вас пойти на работу к этому старику. — Он вытянул руку и сомкнул свои пальцы вокруг ее запястья. — Как вас зовут?
Она назвалась, негромко и с тем врожденным достоинством, к которому Шиллинг уже начинал привыкать.
— Не будьте такой неуловимой, — сказал Хезель, улыбаясь окружившей их публике. — Она ведь неуловимая, правда?
— Что вы имеете в виду? — спросила его Мэри Энн.
Хезель нахмурился.
— В виду? — как будто недоумевал он. — Ну, — воскликнул он чересчур громким, срывающимся голосом, — я имею в виду… — Он повернулся к Шиллингу: — Ты объясни ей.
— Он имеет в виду, что вы очень симпатичная девушка, — промолвила Эдит Партридж, которая появилась, держа поднос с бокалами. — Ну-ка, кто тут засох?
— Я, — пробурчал Хезель, нащупывая себе бокал, — спасибо, Эдит.
Отпустив руку Мэри Энн, он переключился на хозяйку:
— Как детишки?
— Ну и как он вам понравился? — спросил девушку Шиллинг, уводя ее сквозь кольцо слушателей прочь от Хезеля. — Он ведь вас не расстроил?
— Нет, — сказала он, покачав головой.
— Как обычно, слишком много выпил. Он показался вам отвратительным?
— Нет, — сказала он, — он же как Нитц, правда? То есть не такой, как большинство людей… что бы это ни значило. Наверное, это жестокость. То, чего я боюсь. А его я не боялась.
— Сид Хезель — добрейший в мире человек, — отозвался он, чувствуя облегчение и благодарность. — Принести вам чего-нибудь выпить?
— Нет, спасибо, — ответила она и вдруг в приступе внезапного уныния спросила: — Тут ни для кого не секрет, сколько мне лет, так ведь?
— А сколько вам лет?
— Слишком мало.
— Вот и замечательно. Сравните себя, скажем, с нашей компанией — Партридж, Хезель, Шиллинг — трое старикашек, предающихся воспоминаниям о тех временах, когда музыку еще записывали на валики.
— Я бы и сама хотела об этом поговорить, — горячо возразила Мэри Энн. — А что я могу сказать? Только и остается, что повторять свое имя… ну не прелесть ли?
— По мне так очень даже, — сказал он, и это была правда.
— Вот вы знаете, кто такой Мийо?
— Да, — признался он.
Она побрела прочь, и после некоторого колебания он последовал за ней. Притормозив возле группы звукоинженеров, она стала прислушиваться к их разговору. Личико ее сделалось тревожно-хмурым; эту мину он уже видел не раз.
— Мэри Энн, — сказал он, — они сравнивают спады частот у новых усилителей Богена и Фишера. Какое вам до этого дело?
— Да я даже не понимаю, о чем речь!
— О звуке. И временами я сомневаюсь, понимают ли они сами.
Он отвел ее в безлюдный угол и усадил в кресло у окна. Она вцепилась в бокал — сумочку у нее забрала Эдит Партридж — и уставилась в пол.
— Выше нос, — сказал он.
— А что это за жуткий грохот?
Он прислушался. Слышен был только шум голосов и, конечно, симфонический водопад Малера.
— А, вот, наверное, в чем дело. Здесь где-то рядом установлена рупорная колонка.
