Владимир Микушевич - Будущий год

— Конечно, дай ей десять тысяч, — ответил он. — И потребуй, чтобы она тебе вернула двенадцать, и не через полгода, а через два месяца. За каждый месяц сверх двух бери с нее по пятьсот рублей.

— Как это так?

— Очень просто. Тебе звонила директор обувного магазина. У нее обнаружилась недостача. Ей нужны деньги, чтобы перевернуться. С твоими десятью тысячами она выйдет сухая из воды и за два месяца наторгует достаточно, чтобы вернуть тебе долг.

— Откуда ты знаешь?

— Да я сам дал ей твой телефон. Можешь даже не снимать деньги с твоей несчастной сберкнижки. Можно выдать ей десять тысяч из любого саквояжа.

Сразу же после смерти кинорежиссера Тейк принес мне на сохранение первый саквояж. На самом деле это был просто дипломат. Тейк не скрыл от меня, что дипломат набит деньгами.

— Так целее будет, знаешь, — сказал он задумчиво. — Как-никак ты неутешная вдова знаменитости. К тебе просто грех соваться с обыском. Это просто безнравственно, полагаю. А если и сунутся, ты все легко объяснишь. Почему бы тебе не держать вдовьи денежки в саквояжике?

Таких саквояжиков накопилось у меня в квартире немало, и число их неуклонно увеличивалось. Я уже боялась выходить из квартиры за покупками, но в этом не было нужды: Тейк привозил мне всё, в чем я нуждалась, и сверх того… Что-то очень похожее на ревность шевелилось в моей душе, когда я поджидала мою завтрашнюю посетительницу. С недобрым любопытством я всмотрелась в нее и сразу успокоилась: едва ли бы Тейк польстился бы на такую квашню.

Прогоревшая директриса взяла у меня десять тысяч и через два месяца, действительно, вернула двенадцать. При этом она была искренне мне благодарна и даже подарила импортные туфли. Впрочем, за эти два месяца я уже понаторела в таких делах. Я уже ссужала и сто рублей, и двести, и триста, и тысячу, и три тысячи. Среди моих клиентов были писатели, профессора, кандидаты наук, артисты. Кто покупал машину, кто квартиру, кто норковое манто. Клиентов мне поставлял Тейк, но проценты я назначала сама, интуитивно и почти всегда безошибочно. Когда со мной начинали торговаться, я твердо и решительно отказывалась от сделки. Со временем я осмелела. Помню, как я давала взаймы пятьдесят тысяч сроком на два года. Я потребовала, чтобы мне вернули девяносто тысяч, а когда клиент засомневался, напомнила ему об инфляции; он согласился, и мы с Тейком получили через два года сорок тысяч сверх пятидесяти.

В тот первый год я спросила Тейка, по старой советской привычке, не пора ли мне устроиться на работу. Тейк засмеялся:

— Повторяю, ты вдова знаменитости. Ты можешь не работать весь век. Для своего спокойствия считай, что ты у меня в штате. Тысяча рублей в месяц тебя устроит?

Я согласилась, хотя тысяча рублей уже не казалась мне крупной суммой. Но деньги были мне попросту не нужны. Тейк привозил всё, что я могла только пожелать для себя и Ланы. Делал он мне и подарки. У меня были головокружительные шубы, туалеты, туфли, сапоги. Мне некуда и незачем было выходить. Мои должники и должницы заискивали передо мной, но никому не приходило в голову пригласить меня, скажем, в гости. Неуловимая незыблемая грань отделяла меня ото всех остальных, даже от моей дочери по мере того, как она подрастала. Я была ростовщица, процентщица. Я принадлежала к наинужнейшим людям, но была изолирована даже среди них. Кроме того, я не смела отлучиться из квартиры, где деньги лежат. В магазинах я бывала только тогда, когда Тейк уезжал по делам. Подозреваю, что он кутил и в Ялте, и в Сочи. Я знала эти города лишь понаслышке и, так сказать, по наводке, по телефильмам и видеокассетам. Телевизор и впоследствии видео скрашивали мой досуг. Библиотека покойника тоже пригодилась. До сих пор я оставалась прилежной читательницей.

Между тем дела Тейка расширялись, углублялись, ветвились. Кроме квартир, он теперь торговал дачами и земельными участками. У него уже была целая картотека, которую приводила в порядок я. Помню, как Тейк смеялся, читая в газетах, что земля у нас не продается:

— У нас продается и покупается всё, как в любой нормальной стране. Вместе с домом обычно продается и участок земли, иногда достаточно большой по старинке, 40, 50 соток. За участок-то зачастую и платят деньги, а ветхий домишко ломают и строят новую современную дачу. А государство любезно берет на себя борьбу с нашими конкурентами. Если бы продажа земли была узаконена, наши конкуренты обрели бы свободу действий, и наш бизнес стал бы менее выгодным. Пришлось бы заняться иконами или наркотиками. Но, кажется, в ближайшее время нам это не грозит.

И вдруг что-то в лесу сдохло. Тейк пригласил меня за город. На несколько дней.

— О чем ты беспокоишься? — настаивал он. — Лана? Девчонке восемнадцатый год, она отлично обходится без тебя. Деньги? Дверь в твою квартиру не так-то просто открыть, замок с секретом. Да и, в конце концов, деньги — дело наживное.

Я сентиментально назначила ему свидание на том же месте, где мы с ним познакомились. Оказалось, что он тоже помнит это место, но Тейк не был сентиментален; он просто еще раз доказал, что память никогда не изменяет ему. Садясь в его машину, я много ждала от этой поездки. Может быть, поэтому мне кажется, что я уже тогда решилась, хотя, честно говоря, я еще не решилась ни на что.

Тейк давно уже не работал таксистом. Мы ехали на его собственной машине. Теперь он числился юрисконсультом на совместном российско-финском предприятии, но фактически занимался прежним бизнесом, подыскивал особняки и земельные участки для кооперативов и совместных предприятий. Я была настроена по-прежнему сентиментально. Меня волновала прозрачная весенняя зелень деревьев. Почти восемнадцать лет я видела деревья только из окон моей квартиры да у себя во дворе. Меня трогали до слез маленькие подмосковные прудики, по которым плавали утки. Потом начались хвойные леса. Я забыла, когда видела их в последний раз. Среди этих-то лесов на маленькой полянке возникла двухэтажная дача за невысоким, но глухим забором.

Тейк вышел из машины у ворот, отпер их своим ключом, скрылся за забором, высадил меня, потом поставил машину в гараж. Ворота были снова заперты. Тейк выгружал из багажника бутылки, консервные банки, баранину для шашлыка.

— А где хозяева? — спросила я.

— Хозяин здесь один — я, — ответил Тейк. Он привык не церемониться со мной и не заметил, какой удар мне нанес. Я так надеялась, что он скажет: «Это твоя дача» или «Хозяева здесь мы, ты и я». Конечно, он обошелся бы и без моей лихвы, но неужели я сама так мало для него значила? А он водил меня с этажа на этаж, показывал березовые веники, предназначенные для бани. «Завтра попаримся, — вслух предвкушал удовольствие он, — а хочешь, устроим сауну». Я молчала. Я все ждала, когда он спохватится, когда он подумает, каково мне. Но он был слишком занят. Он таскал дрова с улицы, собирался жарить шашлык. На дворе посвежело, пошел холодный дождь. «Май холодный, год плодородный», — сказала я. А он растапливал камин. Дрова были сырые и не хотели гореть. Он выругался, выбежал во двор и вернулся с канистрой бензину. «Ладно, шашлык будем завтра жарить», — буркнул он и плеснул бензину в камин. Пламя вспыхнуло. Канистра осталась около горящего камина. Тейк откупорил виски, налил себе и мне. Он подчеркнуто спешил, и я была польщена, предчувствуя дальнейшее. За окнами сгущался мрак.

— В окно никто не залезет? — непритворно передернулась я, осушая третью рюмку.

— Не беспокойся, — ответил Тейк, — а вообще береженого Бог бережет.

Он закрыл ставни, закрепил их особыми болтами. Поднялся на второй этаж, проделал там то же самое.

— Ну вот, теперь нам никто не помешает, — страстно сказал он и деловито задрал мне юбку. Дальнейшим я наслаждалась, как молоденькая. В конце концов, он единственный мужчина в моей жизни, слюнтяя, первого мужа, я не считаю. Сделав свое дело, он заснул. Я увидела, что на стене над нашим ложем висит медвежья шкура. Я лежала на тахте рядом с ним и представляла себе, как несколько дней назад на этой же тахте, под этой же медвежьей шкурой он то же самое проделал с моей дочерью.

Лана не ночевала дома, утром впорхнула в квартиру и сама призналась мне во всем, раздеваясь перед зеркалом. Она нисколько не стеснялась, она гордилась собой. «До сих пор ты с ним жила, теперь буду жить я», — прощебетала она. Лана окончательно обнаглела после бабушкиной смерти. Бабушка почти не говорила, но оставалась как бы моей союзницей. Теперь я была одна, и девчонка брала надо мной реванш. Я лежала на тахте и подводила итоги, как настоящая ростовщица. Весь вечер я ждала, что он сделает предложение мне или попросит руки моей дочери. Не знаю, как повела бы я себя во втором случае. Наверное, всплакнула бы и смирилась. Но он использовал мою дочь, как использовал меня, и намеревался продолжать в том же духе. Я вздрогнула от отвращения и вскочила с тахты, боясь, что меня вырвет. Канистра с бензином стояла в опасной близости от камина, я схватила ее и бросилась к двери. Минуты три я отпирала дверь. Секретное устройство было такое же, как в моей квартире; видно, Тейк считал его самым надежным. Наконец, я выскочила на холодную террасу и опрокинула канистру на порог.