Петр Алешковский - Институт сновидений
– Надо было нам сразу позвонить, гражданка Гофф, но коли затаили, так и ладно – нам все равно известно. Давайте здесь же и оформим сдачу, завтра я приеду, скажем… после четырех с бухгалтером. Доллары мы ваши примем под расписку, конечно, и обменяем вам их на полнокровные пять тысяч советских рублей по нынешнему курсу – пятьдесят инвалютных копеек – один доллар.
А от остального наследства правильно вы отказались – гражданке СССР собственность за границей даже и не к лицу.
Тут, видно, переиграл он – Эльза умная – почуяла подвох, знала их породу – если подстаканники латунные забирали, где уж от машины с домом отказаться. Но виду не подала, а внутри аж похолодело. Проводила гостя до калитки, отметила, что приехал он на воронке да с мигалкой, и совсем засомневалась.
Ну да Бог не оставил – забежал к ней сосед Гришка Панюшкин, одногодок ее Андрюшки, десятку забежал стрельнуть на бутылку, а заодно и поинтересоваться, что у нее сейчас мент с «Двойки» делал.
– Какой мент, Гришка, с какой двойки?
– Тетя Эльза, за кого меня держишь? Я ж только что оттуда – два года эту рожу в проходной видал – не спутаю.
– Что за двойка, Гриша?
– Тюрьма, теть Эльза, – городская тюрьма.
– Ладно, Гриша, дам тебе десятку, но когда ты пить бросишь?
А сама нарочно долго в кошельке роется – думает: рассказать – не рассказать? Парень он был хороший, Андрюшка его любил, только связался с ворьем, за то и погорел. Но делать нечего – других заступников не сыскать – рассказала.
– Ну ты, теть Эльза, даешь, значит: один к двум с половиной теперь доллар, а он – пятьдесят копеек, ой, ну и козел, и форму где-то раздобыл, ой, теть Эльза, он же сержант вонючий, а тут вызвездился! Это ж подарок, теть Эльза, эт, значит, денег мало ему показалось, что братки за пронос платят, ой, ну дает, давай-ка мы с ним сыграем…
И договорились.
На следующий день, как условились, после четырех, к Эльзиному дому подъехал газик, из него вышел лейтенант, но один, без бухгалтера.
Вошел, сухо извинился, что бухгалтер приехать не смог, выложил на стол кейс, достал из него какие-то документы, печатку «Уплочено», разложил все аккуратненько на столе. Не забыл и пачку с банковской перевязочкой – пять тысяч.
– Ну, гражданка Гофф, давайте оформлять!
– Это точно, пора оформлять, давай, Кацо! – это уже Гришка из шкафа. А из другой комнаты соколом – Кацо – дружок Гришкин – сам со шкаф тетки Эльзин. Скрутили бедного «кагебешника», тряханули как следует, вытрясли из кармана эмведэшное удостоверение.
– Видишь, тетя Эльза, а ты боялась! И на улицу его, голубу.
А там переполох: цыганята, Гришкой заранее подученные, народ созвали. Вытащили, значит, горе-инспектора на улицу, заголили ему одно важное место и лицом к скамейке приторочили. Под общий гул вкатили ему сотню хорошеньких – тут Гришка с Кацо постарались. После объяснили ему диспозицию, чтоб натурально молчал, иначе тюрьма – свидетели имеются, и в предостаточном количестве. Дали под зад коленом, а кейс его Гришка как «вещественное доказательство» себе забрал. Да, видно, и пять тысяч тоже.
Затем шито-крыто обменял Кацо тете Эльзе ее доллары на двадцать пять тысяч полнокровных рубликов (пять-то она тут же Гришке отдала, как договаривались) и был таков. Никто никогда его больше и не видывал.
Гришка, конечно, по городу прославился. С «Двойки», говорят, письмо ему пришло одобрительное. Лжекагебешник уволился и срочно из города укатил – проходу ему тут не стало. Даже девке из банка, что с ним гуляла, долго эту историю поминали. А умная Эльза денежки поскорей в дело пустила – поставила дом на новый фундамент, провела в него горячую воду, теплицу построила отапливаемую, гараж, купила сыну «Днепр» с коляской и магнитофон «Сони». Андрюшка, правда, как из армии пришел, на мать наорал – ведь доллар по тем временам уже один к пяти – один к семи шел, но после успокоился – Гришка ему не раз поставил «с прибытием», и они как следует на мотоцикле поколесили, с полгодика эдак. Затем Андрюшка одумался – немецкая кровь, видно, пересилила, – сдал в Политех экзамены и взялся за ум. Гришка тоже остепенился – он теперь на рынке мясо рубит.
А Эльза? На то она и умная Эльза – постаралась поскорей все деньги растратить, тысячу только и отложила – на похороны, и три – на памятник (на срочный вклад), и живет, как и жила – припеваючи.
– Четыре тысячи пускай забирают – этого не жалко, – так она говорит соседям.
А про перстень? Откуда про перстень стало известно? Да кто тут знает наверное, но не зря ж говорят, что земля слухом полнится. Не так ли?
Старгородская вендетта
Вл. Салимону
Все мельчает. Все абсолютно. Нет в старгородском Озере уже знаменитой в прошлом провисной плотвы, что одна оттягивала руку до коленки, нет дубравы перуновых дубов на Скиту – выдрало их с корнем налетевшим ураганом. Остался как память истерзанный огнем пень – ежегодно жгут его и сжечь не могут любители воскресной музыки и шашлыка. Не стало на нашей земле и богатырей: где хитроумный Алеша, могучерукий Добрыня, копьебранец Пересвет, озорной Соловушка, где Тарас, где Бульбенко Остап? Нет даже подобных Опанасу Перебей-Горе, попавшему к нам из уездного Градижска, в коем в гоголевские времена любой казак мог запросто доказать свое происхождение от знаменитых атаманов и полковников Запорожской сечи. Всеукраинский голод и последовавшие за ним годы разметали остатки лихой днепровской вольницы. Семья Опанаса в числе первых освоила позабытый путь из варяг в греки, проделав его ровно наоборот, и прочно осела в нашей слободке. Отец занялся кузнечным ремеслом, а сын, благодаря гранитному кулаку, по-хохлятски музыкальной натуре и длинным белым кудрям, вмиг стал первым верховодом на Копаньке. Дружить с ним почитали за честь даже приблатненные городские, но Опанас всех больше выделял тихого Василия Панюшкина, через неразливную дружбу с которым в конце-то концов и скончал свой героический век. Впрочем, была та смерть в некоей мере нагадана заезжей цыганкой в блаженной памяти довоенные времена.
На окрестной Никольской ярмарке увидав, оценив и по мере сил одарив златокудрого богатыря, вещунья предсказала Опанасу смерть не от пули-штыка, а от обыкновенного дерева, посему, утратив всякий уже страх, наделенный недюжинной силой и сноровкой, стяжал он в последней войне славу беспощадного и неуловимого партизана. Опанас был правой рукой наводившего на фрицев ужас Ваньки Грозного, дошел позднее с регулярными частями Красной Армии до Берлина и вернулся домой – грудь в медалях, торба, полная зажигалок, серебряных ложек и знаменитых столовых ножей фирмы «Золинген», где два сцепившихся близнеца на клейме отплясывают ихний краковяк.
Погиб же сечевик под стать всей своей краткой жизни: бесшабашно, но героически. В тихий воскресный полдень энкаведэшная полуторка прибыла в копанькскую слободку за ложнооклеветанным Панюшкиным Василием. Опанас, в ту пору уже изрядно хлебнувший браги, лежал, как водится, под цветущей антоновкой около своей кузни. Услыхав причитания Марии Панюшкиной и толком не разобравшись что к чему, а, возможно, приняв тени в небесных околышках за дьявольское полчище, Опанас Перебей-Гора поднял свой тяжелый молот и отправился громить полуденных татей. Энкавэдэшники попервой опешили при виде грозного казака, даже отпустили несопротивлявшегося Василия. Грозным окриком пытались они уразумить потомка славных малороссийских сечевиков, но что был их шип змеиный, грай вороний для партизана, принявшего изрядную меру медовой браги на грудь? Опанас ударил молотом раз, ударил второй, и два энкавэдэшных байстрюка отправились в самое адово пекло. Головы их разлетелись как спелые тыквины, нечистая кровь залила многострадальную землю и отполированные до блеска хромовые сапоги. Молот поднялся по третьей – щепки брызнули от борта полуторки. Белый от ужаса юнец шофер дал по газам, и перекособоченная машина рванула вперед и увязла в панюшкинском заборе. Руководивший задержанием лейтенант наконец опомнился, вырвал из кобуры прославленный в песнях и кинофильмах «ТТ» и всадил всю обойму в героя-казака. Но так велика была сила Опанаса, что и пробитый насквозь, мало что уже понимающий от боли, поднял он свой молот и ударил еще раз по борту застрявшего в изгороди грузовика.
Почему сражался Опанас с неодушевленным грузовиком, с невинной как бы машиной, почему не достал в последнем броске злого лейтенанта? Видно, урчащая, вонючая полуторка показалась ему злом реальным, видно, почуял, что не стрелявшего полубеса следует ему опасаться, а именно эту дрожащую в неистовстве своем гадину. Шофер от последнего удара подпрыгнул на жестком сиденье, с испуга дал задний ход, и… покореженные дощатые ребра колесного исполина впечатали Опанаса в ствол плакучей ивы. Так погиб казак не от пули, не от штыка-молодца, а от дерева, со всех сторон обступившего, застившего последний кусочек вольного света. Душу его приняли ангелы Господни, телом же распорядились изверги – аки вещественное доказательство злодейского нападения исчезло оно навсегда в подвалах их здания. Исчезли и тело героя Опанаса, и его неподъемная кувалда-молот, и непосредственный виновник сражения – тишайший пчеловод Василий Панюшкин. Так сбылось предсказанье цыганки.
