Джеймс Болдуин - Современная американская повесть
Анна взяла корзину с бельем, которая стояла в лимонно-желтом квадрате света, падавшего из кухонного окна. Теперь весь двор затянуло влажным, сырым туманом. Мэйзи, выскочившая из дому, чтобы позвать Анну с Белом, окаменела, изумленная, испуганная. Мать, двигаясь будто во сне, ходила по двору, поставив себе на голову бельевую корзину, и то возникала, то исчезала вновь в гонявшихся за ней клочьях тумана, появится — исчезнет; Бен, словно зачарованный, ходил за ней. Голос ее звучал мечтательно, и почему-то казалось, будто это кто-то другой, а не она говорит.
— Да, вот так они и носят белье, Бенджи, на голове корзинка да еще руки в боки — я так не умею. Как королевы выступают, и серьги в ушах, большущие, словно браслеты. Попуган там умеют говорить и цветы растут большие, с лохань, пахнут все по-разному и разных-разных цветов.
— А где это, мама, где такое место?
— Я не знаю. Я там сроду, Бенджи, не была. Видела только в книжке на картинках. — Поставила корзину, стремительно наклонилась к нему: — Книжки читать нужно, тогда все узнаешь. Там все есть, в книжках: разные места, где ты не бывал и никогда туда не доберешься. Что у разных людей в голове, тебе вовек не узнать, а в книжке прочитаешь. Есть такое место — библатека, туда Элси ходит книжки брать, я попросилась, чтобы и нас туда пускали. Там можно книжки на дом брать, с картинками дадут, если ты еще читать не умеешь.
— Я хочу на большие серьги поглядеть, с попугаями хочу говорить, которые разговаривают. Трамвай туда доедет?
— Это очень далеко, Бенджи. Чтобы туда добраться, нужно быть богатым, ехать поездами, пароходами. Или, когда вырастешь большой, сможешь поехать, как твой дядя Ральфи, ты его никогда не видел, он служит на корабле. Мальчикам это можно, — задумчиво произнесла Анна. — Девочкам — нельзя. Ральф где только не был. Сколько чудес повидал!..
Анна подняла корзину, снова поставила ее себе на голову и снова скрылась во мгле.
— Все чудеса мира. — Ее голос опять стал мечтательным. — Ничегошеньки нет! Малюсенькой полоски света и то не видать. А, вот есть одна — слабенькая, жалостная. И где наш дом, не видать, и где обрыв кончается. Угодишь в речку — и сам не заметишь; не свалишься — уплывешь. Словно тут весь свет кончается, мы будто в западню попали; я да ты, Бенджи, да корзина… Да не свалимся мы в речку, дурачок… Правда, ветерок какой приятный? Свежий. В дом мы не пойдем. Я как цыганка стала, бродить бы мне, жить в таборе, все на вольном воздухе делать, ночью закутаться и спать, а в дом никогда не входить.
— Мама, пойдем в дом! — С внезапным испугом Бен потянул за собой мать. — Нужно в дом войти. Пора ужинать. И не надо больше такое говорить. Мамы все в домах живут.
Внесли арендную плату (в доме одна картошка да мука), Анна оставила маленькую на миссис Крикши, сама же, взяв с собой Мэйзи, Бена и Джимми, пошла бродить по улицам, выискивая пустующие участки, заросшие одуванчиками. (Режим питания: не меньше раза в день свежая зелень.)
— Страсть как хочется чего-нибудь зелененького пожевать, — сказала она детям. — Давно у нас в доме ничего такого не было.
Она объяснила Мэйзи, что нужно выбирать одуванчики со свежими, ярко-желтыми цветами или же те, на которых недавно раскрылись бутоны, что обрывать нужно только молодые и сочные листья, которые блестят, как лакированные, и нежны на ощупь. Но большинство уже пошли в семена, вместо желтых цветов — белые пушистые головки, листья жесткие, как щепочки. Хотя Бен тоже помогал, листьев в их бумажных мешках собралось на самом донышке.
Они шли все дальше, дальше. Нежная утренняя теплота и свет волнами разливались в воздухе.
— Я уж не помню, когда я в последний раз выходила вот так просто погулять, — сказала Анна. Губы ее приоткрылись, лицо запрокинулось к голубому, без единой морщиночки небу. Мэйзи чувствовала: матерью завладевает что-то странное, не болезнь, что-то другое.
На одном участке Анна набрала целую пригоршню высохших одуванчиков с семенами, не предупредив ни словом, дунула что есть сил, и вокруг них заклубилось облачко белого пуха.
— Ты сто желаний выдула, — вскрикнул потрясенный Бен. — Ты выдула сто желаний. Что ты задумала, мама?
— Если скажу, то не сбудется. — Она наклонила голову к бумажному пакету, надула его, как воздушный шарик, а потом резко прихлопнула руками, и он с треском разорвался; Анна засмеялась. Джимми, испугавшись, заревел.
— Ой, прости, я не подумала, Джимми. У нас пакетов куда больше, чем листьев, — стала объяснять она. — Теперь будет в самый раз, наверное… Хочешь, мама тебя немножко на ручках понесет? Нет, этот пакет не надо надувать. Он понадобится, Бен, вот увидишь. Мы наберем три полных пакета.
На другом участке она принялась сплетать стебли цветов. Мэйзи смотрела на нее удивленно и осуждающе.
— Мы сейчас сплетем цепочку в квартал длиной. Клевер бы лучше, да где возьмешь клевер?
Бен и даже Джимми побежали рвать цветы, тщательно ощупывали, как велела мать, пальчиками стебли до самого корня, чтобы выбрать самые длинные.
— Ну что, получается уже с квартал длиной? С квартал длиной уже получается?
Но вдруг Анна прервала свое занятие, швырнула в Мэйзи недоплетенную цепочку, та снова отшвырнула ее матери; Анна обвила цепочкой Джимми, еще раз обвила, потом еще.
Теперь они попали на какую-то совсем незнакомую улицу. Газоны и клумбы, обведенные бордюрами, детишки на велосипедах. Мэйзи пришлось бегать за Джимми по пятам и оттаскивать его от детей и от разных предметов, приводивших его в восхищение.
— Вот хорошо-то, что у нас такая улица есть по соседству, — можно стирку на дом попросить, — сказала Анна.
Мэйзи стало почему-то стыдно, сердце защемило от неприятного ощущения, что они не такие, как все, что с ними что-то не так.
— Мамочка, я хочу пипи, — сообщил Бен.
Анна продолжала шагать все так же беспечно, словно во сне, не замечая Бена, который цеплялся за ее юбку одной рукой, а другую прижимал к своим штанишкам, не замечая Джимми, который ныл, что он устал, устал, устал, а Мэйзи плохая, и он не хочет больше ходить.
Навстречу им шли две девочки, они уставились на них во все глаза и захихикали, а потом обернулись и поглядели им вслед.
— Бен, где ты держишь руку? — прошипела Мэйзи, затем с яростью повернулась к Джимми: — Заткнись, пожалуйста, тогда я тебя понесу. — В силу каких-то непонятных обстоятельств она сказала это шепотом.
— На закорках?
— Да, если ты только заткнешься. Мама, мы не туда идем.
— Почему у меня нет велосипеда на трех колесиках? — спросил Бен. — Мне купят такой велосипед? — и он замедлил шаг, с тоской уставившись на красовавшийся посреди газона трехколесный велосипед, а тем временем Анна, которую он продолжал дергать за юбку, ничего не замечая, шагала с прежней быстротой, так что юбка сползла вниз и показалось голое бедро. Из красивого дома вышла женщина и, натягивая белые перчатки, с улыбкой смотрела на странных прохожих. Мэйзи быстро встала между ней и Анной, будто хотела защитить мать от опасности.
«Сама себе корчи рожи, дамочка, — мысленно с негодованием пробормотала она. — Ципа-Дрипа барахляная».
— Бен! — распорядилась она материнским голосом. — Перестань тянуть маму за юбку, иди как следует. Мама, мы не туда идем.
— Какая славная у тебя лошадка, — обратилась дама к Джимми. — Но седок тяжеловат немного, а? Вы заблудились? — спросила она Анну.
— Н-но, лошадка! — гаркнул Джимми.
Мэйзи припустила галопом, стремясь поскорей скрыться за углом. Там она сняла Джимми с плеч и, держа его перед собой, яростно прошептала:
— Ты большой мальчик. Большие мальчики ходят сами.
— Нет. Джим-Джим устал. — Он ласково поглаживал ее лицо, нежно прижимался к ней. — Шибче скачи, лошадка, шибче скачи. Хорошая моя лошадка.
В конце улицы, где домов уже не было, лишь высокая проволочная изгородь тянулась по обе стороны булыжной мостовой, они вышли на обрывистый берег реки, вдоль которого раскинулась широкая лужайка, вся пестрящая желтым, зеленым и белым, — здесь росли и трава, и цветы — бездна одуванчиков, махровых, свежих. Воздух был пропитан густым и пряным ароматом.
— Их здесь тысячи! — возликовал Бен после того, как они с Джимми сделали малые делишки.
Мэйзи уже собирала листики на самом краю обрыва, удалившись, сколь возможно, от остальных.
— Здесь, видно, хороший хозяин жил, — сказала Анна, низко нагнувшись к земле и внимательно вглядываясь. Она велела Бену обрывать листики настурции: — Только самые крохотные, Бен, не больше цента, — затем и сама принялась за работу, быстро, сноровисто, без напряжения, ритмично.
Жужжали пчелы, двигаться приходилось осторожно. Там и сям в траве виднелись белые колокольчатые цветы.
— Катальпа[5], - вдруг сказала Анна, собрав их полную пригоршню, — самый лучший запах у этих цветов. — Она выпрямилась и указала рукой на растущее неподалеку высокое дерево. — Мэйзи, подойди сюда. Вот отсюда, где сужается, высоси сок. И ты попробуй, Бенджи. Загляните в середку, видите — там и черное, и золотое, и синее… до чего красиво. И такие стеклянные ниточки торчат пучком, словно они тоже маленький цветок. Да, Бенджи, он совсем как бархатный внутри. Приложи себе к щеке.
