Амритрай - Современная индийская новелла
— Но ни одна девушка к тебе и близко не подойдет, — вмешался в разговор какой-то рабочий, — можешь уж мне поверить.
— Но что интересно, — заметил другой, — у Пореша нет недостатка в предложениях, но он так изображает себя в письмах к претенденткам, что они все отказываются.
Поглаживая бороду рукой, ты с усмешкой сказал:
— Мне совсем не хочется, чтобы жена убежала от меня сразу после свадьбы. Поселившись в моем логове, она наверняка скажет: «Ад настоящий! Я этого не вынесу».
— Ну пойдем, взглянем на логово художника, — заинтересовавшись, предложил я.
В Бхилаи было 118 градусов по Фаренгейту. К счастью, у меня был зонтик. А ты невозмутимо шагал с непокрытой головой. Я подвинул к тебе зонтик, но ты отмахнулся:
— Не надо, в этом нет необходимости. Под кабиной крана, в которой мне приходится работать, температура тысяча шестьсот градусов. Так что эта жара меня не так уж и беспокоит.
Я подумал об иностранных специалистах, приехавших с Севера работать в Индию. «За какие грехи, — думал я раньше, — должны они страдать от пашей жары?»
Теперь же я понял, что им и у себя на родине приходится все время работать рядом с огнем.
— И как только ты ухитрился сохранить ясную голову при такой жаре? — спросил я.
Ты мягко улыбнулся.
— В этой жаре я прочитал всего Галиба. В своей кабине я могу думать и писать. По крайней мере я там один, не то что в общежитии.
Я не знал, что на это сказать. Чего только не бывает на свете! — подумалось мне.
— Ну хорошо, — снова заговорил я, — но какие мысли могут приходить в голову, когда все время занимаешься тяжелым физическим трудом? Приятное местечко для чтения стихов! Ничего не скажешь! Не могу себе представить, как там можно еще и писать. Ты меня озадачил. Правду говоришь?
Ты пожал плечами.
— Конечно! В свое время Чарли Чаплин в фильме «Новые времена» показал, как человек превращается в машину. Я думаю, что, если бы Чаплин имел подобный опыт, он показал бы это по-иному. Когда привыкаешь делать одно и то же, перестаешь об этом думать. О многом можно размышлять. Человеческая мысль не знает пределов. Просто к этому надо привыкнуть.
— Все, что ты рассказываешь, поразительно! — восхитился я.
Твое лицо помрачнело, ты тяжело вздохнул.
— Действительно, чего только со мной не бывало! Иногда я задаю себе вопрос: больше ли испытал в своей жизни Горький?
— Ты читал Горького?
— Читал, что попадалось в руки.
Внезапно меня осенило.
— А не пробовал ли ты писать? Почему бы тебе не рассказать людям о своей жизни?
— Да, уж лучше писать о своей жизни, — сказал ты, — чем читать глупые рассказы, которые сейчас печатают. Какие-то они вялые и безжизненные. А в газетах то и дело читаешь: «В трущобах Калькутты в одной комнате ютятся двенадцать человек, беженцам негде жить и нечего есть, люди не имеют работы, не могут получить образования, учителя бедствуют». Стоит раскрыть газету, только это и видишь. Все твердят о том, какие ужасные лишения им приходится переносить. И они называют это горем и мукой! И поэтому сидят сложа руки. Никто из них не умирает от жажды в безлюдной пустыне, никто не тонет в бескрайнем море. Их не бросили в джунгли на съедение диким зверям. Так что же валяться в постели и ждать смерти? Ты встань! Беги! Борись с бедой! Вот это я понимаю!
— Все-таки ты подумай о моем предложении, — сказал я.
— Но кому интересна история моей жизни? Кто я такой?
— Ты человек из народа. И раскрыть красоту и ценность жизни простого человека — это великое дело. Если подумать, то все сегодняшние проблемы кажутся нам столь сложными еще и потому, что простой человек не знает себе цены. Ну ладно, не буду читать тебе лекций.
— Да и что писать-то? — сказал ты.
— Кто ж, если не такие, как ты, напишет новую Махабхарату?
— Какую Махабхарату?
— Да о Бхилаи! О Бхилаи и о многом другом! Неужели ты не понимаешь, каким благодарным материалом располагаешь? Содружество тружеников двух стран, когда народ Индии вместо с народом страны социализма создает гиганты национальной промышленности, — это ли не тема для творчества? Может быть, ты считаешь, что люди, подобные тебе, работая у домны или в кабине крана, выполняют свой долг до конца? Или вы надеетесь, что об этом напишет кто-нибудь другой, непричастный к вашей жизни?
Ты внезапно оживился.
— И правда, сколько всего можно написать про этих русских. Как-то раз пригласили их на праздник. Они пожаловали точно в назначенное время с женами и детьми. А вы ведь знаете, как у индийцев все делается — не спеша. В помещении ни одного стула не поставили, только циновки постелили. Просто стыд. И кто-то вдруг возьми да и скажи: по индийскому обычаю садятся прямо на землю. Ах, индийский обычай! Хорошо, хорошо! И все уселись на грязные циновки! Индийский обычай — для них закон. Боятся, как бы не обидеть кого.
— Это все мелочи, — сказал я. — Ты пиши о главном.
— Все-таки я напишу и о мелочах. Как-то раз у них не ладилось со сборкой машины, и они попросили меня прийти ночью помочь, чтобы никто не видел и не знал. А чего здесь стыдиться? Написать об этом?
— Пиши обо всем, — сказал я.
Ты увлекся и остановить тебя было уже невозможно.
— Иногда они ведут себя ну совсем как дети! Если провинится кто-нибудь из индийцев, они не скажут ни слова, только надуются от обиды и сами примутся за чужую работу. Поэтому, когда работаешь с ними, уже не можешь не поддаться всеобщему энтузиазму. Тогда не думаешь о заработке и о возможной безработице. Все рабочие испытали это на себе. Русские много едят, зато и работают как! «А если не есть, — говорят они, — откуда возьмутся силы?» Их жены выполняют всю домашнюю работу, ходят на базар, воспитывают детей. И слуг не держат. Ни одного. Вот уж сколько времени прошло, и никто не видел в Бхилаи слуги хотя бы в одном русском доме. У нас же у самого низкооплачиваемого служащего-индийца в доме не обходятся без слуг. А однажды…
— Помилуй, — остановил я его, — я больше не стану слушать. Вот напишешь, тогда и прочитаю.
Немного помолчав, ты мягко проговорил:
— Я подумаю, я постараюсь. Но почему вы предлагаете это именно мне? Ведь здесь столько людей работает.
Я долго тогда говорил с тобой. Ты знаешь, я от всего сердца желаю, чтобы из среды рабочих вышел большой художник слова. Конечно, это не так просто. Ведь для литературного творчества необходим и талант, и опыт, и образование. А в тех неблагоприятных условиях, в которых приходится жить нашим рабочим, сочетание этих трех факторов почти невероятно. Но сейчас, когда в стране создается крупная индустрия и условия жизни рабочих постоянно улучшаются, разве мы не можем надеяться, что кто-то из рабочих возьмется за перо?
— Но это не ответ на мой вопрос, — возразил ты.
— Дай мне договорить, — сказал я. — Писателю совершенно необходимо еще одно: я имею в виду свободу творчества. В общем-то, эта мысль стара, как мир. Нельзя сказать, что в Бхилаи совершенно нет никакой литературной деятельности, да ты это и сам знаешь. Работает литературное общество, выходит журнал. Но стоит предложить местным литераторам написать о том, что они видят вокруг, как тут же слышишь: «Что вы, что вы. Для этого нужна свобода творчества!» А почему ее нет? Кто их лишил этой свободы? Прямого ответа на этот вопрос не получишь. Грозная тень «начальства» преследует их, парализует и творческое воображение и волю. И не только в Бхилаи. Повсюду. А ведь именно рабочие много могли бы порассказать и о своем труде, и о конфликтах с начальством. Если они не могут об этом написать, то для них не существует и свободы творчества.
— Это очень верно, — сказал ты, — но…
— Страх потерять работу гложет людей днем и ночью. От него необходимо избавиться. Но пока он есть. Я вижу здесь человека, обладающего свободой, необходимой для творчества, который не страшится потерять работу, и к этому человеку я обращаюсь.
— Это вы правильно заметили, — согласился ты. — Страха потерять работу у меня нет. Я имею столько специальностей, что работа сама ищет меня по свету.
Пока мы шли к твоему дому, я заметил, что многие рабочие с тобой здороваются.
— Они меня любят, — сказал ты.
— За что?
— Должно быть, за хорошее отношение, — уклончиво ответил ты.
Тогда я и понятия не имел, что означают эти слова. Потом я узнал, что одних ты научил управлять краном, другим помог получить работу.
Наконец мы добрались до твоего дома. Там был такой беспорядок и запустение, что невольно в голову приходила мысль, что прикосновение руки Лакшми совершенно необходимо, и без всякого промедления!
— Да вы бы посмотрели, что здесь было раньше! — заметили твои друзья.
— А вы-то куда же смотрите?
— А что мы можем поделать? Люди приходят, живут здесь, едят, спят, опять уходят! Когда строительство только начиналось, никаких общежитий и в помине не было. А людей понаехала уйма. Куда же им было деваться? Они так и располагались на обочинах дорог. А прослышав о гостеприимстве нашего Пореша, люди целыми группами стали являться к нему. Каждый, когда хотел, готовил еду, поставив на пол керосинку. Если бы вы все это только видели! Чад стоял такой, что глаза щипало. Порешу хоть бы что. Ну как мы могли помешать этому?
