Ежи Косинский - Пинбол
– Герр Джимми, как поживаете? – пробормотал Бруно и растянул губы в любезной улыбке, обнажив неровные зубы, желтые от никотина. Редкие проявления искренней сердечности Бруно приберегал для Джерарда Остена и его молодой второй жены. – Ваш отец и мадам на боковой веранде, – чопорно заключил он.
Прокашлявшись, Остен заговорил измененным голосом:
– Спасибо, Бруно.
Пересекая холл, главным украшением которого служила статуя Баха в натуральную величину, он постарался унять волнение, которое всегда испытывал при встрече с мачехой. Ему никогда не удавалось думать о ней как о родственнице, и ее присутствие здесь ужасно стесняло Остена.
Веранда была залита солнечным светом, из проигрывателя неслись звуки генделевского «Израиля в Египте». Отец и Валя были заняты чтением, но при появлении Остена как по команде отложили газеты. Отец пригладил седые волосы и, держась за поясницу, встал, чтобы поприветствовать сына. Валя поспешно застегивала пуговицы на халате.
– Привет, отец. Как поживаешь, Валя? – сказал Остен, шагнул навстречу и крепко обнял отца.
Джерард Остен, смутившись, неловко высвободился из объятий и похлопал сына по плечу. Валя протянула руку, словно для поцелуя, и Остен, неуклюже подскочив, пожал ее.
– Как у тебя дела, Джимми? – спросил отец, вновь усевшись и жестом предлагая сыну занять место рядом. Критически оглядев заплатанные джинсы Остена, его синюю рабочую рубаху и выцветшую замшевую куртку, он обратился к Вале: – Он похож на ковбоя, не правда ли?
Валя улыбнулась:
– Но, дорогой, Джимми и есть ковбой.
Хотя она попала в Штаты шестнадцатилетней, лет за десять до того, как стала миссис Остен – и за это время успела, где-то в Колорадо, выйти замуж и развестись – русский акцент у нее был по-прежнему довольно сильным. Несмотря на полноту, она все еще оставалась очень хорошенькой. Ее бледно-голубые, с чуть расширенными зрачками глаза, опушенные густыми ресницами, задумчиво смотрели из-под темных бровей.
– Ну, рассказывай, с чем пришел на этот раз, Джимми? – спросил отец, в то время как Бруно разливал кофе.
– Просто захотелось увидеть вас обоих, вот и все, – ответил Остен и сделал глоток. – Донна просит извинить ее за то, что не смогла приехать со мной. Что-то там случилось в Джульярде, и ей пришлось остаться в городе. Она передает вам обоим сердечный привет. – Кофе обжег ему губы, но он улыбнулся, стараясь говорить непринужденно: – Ты выглядишь превосходно, отец. И ты тоже, Валя. – Последовала неловкая пауза. – Что у вас нового?
– Все как обычно, – сказала Валя, вытягиваясь в кресле. – Немного играем в гольф…
– Она стала заядлым игроком, – сообщил отец. – Тебе надо приехать посмотреть, как она играет.
– Я был бы счастлив. – Он попытался сказать комплимент: – Уверен, что Валя – прирожденный игрок в гольф.
– Ты не был бы счастлив, – капризно протянула Валя. – Ты не любишь гольф. – Она повернулась к мужу: – Джимми не любит гольф.
– Джимми не любит многие вещи, – саркастически заметил отец. – Во-первых, работу. Во-вторых, музыку.
– Мое обучение и есть работа, отец, – возразил Остен. – И я люблю классическую музыку.
– Нет, не любишь, – с обидой ответил отец и обратился к Вале с объяснениями: – У Джимми нет склонности к музыке. Годдар Либерзон делил всех музыкантов на тех, кто лупит по клавишам, и тех, кто играет. Ну, а Джимми никогда не умел играть на фортепьяно, вот именно просто лупил по клавишам. – Обращаясь к сыну, он добавил: – Ты сам себя убедил, что предпочитаешь музыке языки или что ты там изучал в Калифорнии все эти годы.
– Литературу, отец, – мягко заметил Остен. – Вспомни, что говорил X.Л.Менкен: «После музыки проза изящнейшее из искусств». Мой отец забыл, что клавиатура имеется и у рояля, и у пишущей машинки, – чуть улыбнулся он Вале.
– Я хорошо помню, как ты заявил, что музыка холодна и ничего не выражает, – настаивал отец.
– Я лишь цитировал Стравинского.
– Совершенно его не поняв. Стравинский явно перефразировал Гёте, который назвал архитектуру застывшей во времени музыкой. Стравинский видел в музыке архитектуру времени.
– На днях я слышал по радио о последних проектах «Этюда» – новых выпусках классики, – Остен попытался сменить тему разговора. – Хочу сказать, что это просто великолепно…
– Что это за новые выпуски? – перебила его Валя, изображая живейший интерес.
– Произведения, созданные для одного вида инструментов, а теперь записанные на другом, – объяснил отец, тут же успокоившись.
– И насколько точно они следуют оригиналам? – поинтересовался Остен.
Лицо Джерарда Остена просияло:
– Даже пуристы вынуждены признать, что и гармоническое, и мелодическое соответствие безупречно. Это в высшей степени изощренная трансформация. Нередко бывает так, что, освободившись от всех умственных наслоений, присущих изначальному солирующему инструменту, музыка начинает звучать даже чище, чем прежде.
– Это что-то вроде перевода? – спросила Валя.
– Именно так, – с воодушевлением подтвердил Джерард Остен и добавил, обращаясь к сыну: – Валя права. – Он посмотрел на нее, словно учитель, с гордостью демонстрирующий своего ученика. – Это почти так же, как переводить Пушкина на современный английский. Здесь главное быть уверенным, что текст не будет исковеркан. Больше всего нас заботит сохранность великих произведений. Наша новая серия является продолжением единственного в своем роде эксперимента, который мы начали более тридцати лет назад и результаты которого весьма обнадеживают. Похоже, мы действительно на пути к тому, чтобы сделать великие произведения еще более великими.
– Выходит, дела у «Этюда» идут неплохо? – спросил Остен, сделав очередной глоток.
– Лучше и быть не может, – подтвердил отец. – «Ноктюрн Рекордз» только что продлил соглашение о распространении нашей продукции по всему миру. «Ноктюрн» понимает, что к чему. Мы занимаем ведущие позиции на рынке классической музыки.
– Твой отец сам вел переговоры, – сообщила Валя.
– Ну разумеется, – кивнул отец. – Последние несколько лет наши продажи стремительно росли, а процент возврата оставался самым низким в отрасли. – Он помолчал. – Вот почему я могу вести переговоры с «Ноктюрном» с позиции силы. А ведь у Оскара Блейстоуна, президента «Ноктюрна», репутация одного из самых несговорчивых дельцов. Но оба мы знали, что ему придется принять мои условия.
– Твой отец так увлечен этим делом, что я его ревную, – замурлыкала Валя. – Я заставила его доказать, что и мною он увлечен не меньше. – Она повернула к Остену свое кукольное личико и кокетливо улыбнулась. – И он доказал это. Не правда ли, дорогой?
Джерард Остен смотрел на нее с обожанием.
– Ну-ну! Ты не можешь ревновать к «Этюду», – запротестовал он. – Я основал его задолго до твоего рождения.
– Знаю, – очаровательно надув губки, протянула она. – С музыкой у тебя отношения куда более давние, чем со мной.
– Ну, Валя, это нечестно, – с укоризной проговорил старик. Он встал и принялся с чувством декламировать, так что его тяжеловесный немецкий акцент стал еще заметнее:
– «Не дай унынью победить, ведь несмотря на седину, любить еще ты можешь». Это Гёте, – объявил Джерард Остен. – «В опочивальне женщины своей он ловкие выделывал коленца под звуки похотливой лютни». А это Шекспир, – чрезвычайно гордый своей памятью воскликнул он, глядя при этом на Валю со столь явным обожанием, что Остен отвернулся, чтобы скрыть охватившие его стыд и гнев. Как мог его отец – один из самых выдающихся мировых авторитетов в музыке и основатель «Этюд Классик» – столь безрассудно преклоняться перед этой безмозглой грудой плоти? Просто потому, что он стар и увядает, а она молода, цветет и полна энергии? Или его вдохновил пример любимого им Гёте, в семьдесят один год сделавшего предложение семнадцатилетней? Сантаяна заметил, что музыка, будучи наиболее возвышенным из искусств, одновременно служит примитивнейшей из страстей. Наверное, то же самое можно сказать и о музыкантах. Поймав на себе суровый отцовский взгляд, он испугался, что старик мог прочитать его мысли.
– Я прекрасно понимаю чувства Вали, – с неожиданным воодушевлением заговорил Остен. – Я испытываю то же самое с той поры, как познакомился с Донной. Для нее тоже музыка превыше всего.
Валя покачала головой:
– Если так, то это твоя вина, Джимми. Черная или белая, молодая или старая, уродливая или прекрасная, каждая женщина в глубине души хочет одного, и только одного. – Она сделала драматическую паузу, прежде чем сообщить, чего же хочет каждая женщина, но тут Джерард Остен перебил ее:
– Донна – поразительная девушка. Никто и представить себе не мог, что она выкажет такое понимание классики. На том моем приеме она играла великолепно! – Поразмышляв, он продолжил: – Если она займет первое, второе или даже третье место на будущем Международном конкурсе имени Шопена в Варшаве, я непременно оформлю ее отношения с «Этюдом».
