Фредерик Бегбедер - "Windows on the World"
Я не был по-настоящему предусмотрен в программе, все так, но это не так уж важно, тысячи людей как-то с этим разбираются. К тому же раз уж я появился, то дальше все шло как по маслу: со мной носились, меня окружали заботой, баловали, портили, так что грех жаловаться. Впрочем, дети всегда недовольны. Либо им слишком мало любви, либо чересчур много. В конце концов, не сетовать же мне, как Ромен Гари, что меня слишком любила мать! Очень важно получить травму от родителей. Нам это необходимо. Мы все – травмированные дети, которые будут травмировать своих детей. Лучше уж травма от родителей, чем от чужих людей!
Ладно, и все-таки я – нежданный гость. У меня нет законного места в жизни. Я сам себя пригласил на эту планету. Для меня пришлось ставить лишний прибор, сожалею, вам достанется меньше десерта. С тех пор меня всегда преследует странное чувство, что я мешаю другим. Отсюда страсть к паразитизму: моя жизнь – вечеринка, на которую меня никто не звал.
В телевидении я нашел средство сделать себя желанным. Я хотел, чтобы коленопреклоненные толпы молили меня жить. Я хотел, чтобы орды влюбленных людей желали, чтобы я пришел. Я хотел быть избранным, почитаемым, знаменитым. Не правда ли, смешно, что такие дурацкие мелочи заставляют нас непрерывно работать, вместо того чтобы нормально жить?
9 час. 27 мин
Почему так хорошо было с Кэндейси? Потому, что бывшая лесбиянка лучше знает свое тело и точно знает, где ее трогать, чтобы доставить наслаждение. Женщины, не спавшие с другими женщинами, не так хороши, равно как и мужчины – не бисексуалы. Почему я думаю о сексе вместо того чтобы спасать наши шкуры? Потому что это тоже способ спастись. Покуда я буду озабоченным, я буду. Если я буду думать о другом, значит, меня больше не будет. Джерри смотрит на меня так же, как на жизнь вообще: с неоправданной доброжелательностью. Может, это и есть любовь? Ни на чем не основанная доброта?
– Что будем делать, папа?
– Не знаю. Подождем здесь, спускаться бесполезно.
– С минуты на минуту, – говорит Лурдес, – они высадят команды спасателей на крышу. Они выломают эту дверь, и мы выйдем первые.
– Думаешь? может, слишком много дыма, невозможно сесть?
– Им незачем сажать вертолеты, достаточно спустить несколько копов на веревке и пожарных с необходимыми инструментами, черт подери, их ведь готовили к таким миссиям…
К Лурдес возвращается надежда, это главное. Обязательно нужно, чтобы кто-нибудь проявил способность к самовнушению, когда одолевает клаустрофобия в этом поганом углу. Надежда – как свидетель, как кислородный баллон, который мы передаем друг другу.
– Они будут прыгать на крышу в черных костюмах, и в масках, и во всем прочем? – спрашивает Джерри.
– Ну да, не переодеваться же им в Микки, Динго и Дональда, – говорит Дэвид.
– Крутые парни с газовым резаком, они тебе в три секунды вскроют эту дверь, даже если замок полетел.
– Может, они сумеют подсоединиться к электронной системе запоров, вроде как Том Круз в «Миссия невыполнима».
– Bay! Вися на тросе головой вниз! Суперкласс!
Нам нужно во что-то верить. Лурдес и Джерри снова начинают молиться, бормочут «God save us, please save us»,[89] сложив руки и глядя в грязный потолок нашей тюрьмы. На данный момент мы по-прежнему живы.
9 час. 28 мин
Катастрофы полезны: после них хочется жить. Нью-Йорк 2000-х – словно Париж 20-х, после резни 1914–1918 годов. Безумные годы крестили шампанским, американцы приезжали в Париж отрываться. Сегодня, после Одиннадцатого сентября, Безумные годы настали в Нью-Йорке и французы приезжают сюда нарываться на оскорбления. Впрочем, лично я покоя ради изображаю испанца:
– Ole! Esta magnffico! Muy muy caliente! Si si si senorita![90]
Нью-йоркские грогги принимают меня за союзника. Большое Яблоко – запретный плод, который грызут ослепительно-белыми зубами все Евы мира. Самолеты воздвигли гигантский бордель. Может, я чересчур оптимист? Город по-прежнему в трауре; наверно, поэтому все ходят в черном. Только отдельные неподдающиеся забывают горе в праздниках и живут так, словно ничего не изменилось. Но изменилось все, я это очень скоро пойму. Просто я вижусь с одними строптивцами.
Например, в баре «Idlewild», в Нижнем Ист-Сайде, в 9.28 вечера все парни и девушки голые до пояса. У девиц на сосках нарисованы цветы. Это направление называют swinging lite – легкий свинг. Все ласкаются, целуются, трутся друг о друга, но трахаться нельзя. В таком стиле организуют многие вечеринки, самая знаменитая – «Cake».
– Это не оргия! – говорит хозяйка. – Просто секс-вечеринка. Часто парочка уезжает с кем-нибудь третьим, все равно какого пола, и потом ему пару дней не дозвониться… Но многие мужчины просто любят смотреть, как жена лижется с подружкой, и все. Записаться на такие вечеринки можно по адресу: www.cakenyc.com, есть еще www.oneleupnyc.com для тех, кто любит погорячее (скажем, на последней вечеринке пароль был: «Eat me»[91]). Вход: $50 с пары, $15 с одинокой женщины. Учтите: вечеринки кончаются рано, потому что все довольно быстро разъезжаются потрахаться. Цель этих новых празднеств – вырваться за пределы верности, брака, изобрести способы любить иначе, не жертвуя своим желанием.
Нью-Йорк – единственное место в мире, где еще встречается исчезающий вид: девицы в босоножках посреди зимы, пьющие розовые коктейли из треугольных стаканов, покачиваясь под Крейга Дэвида. Рецепт «Космополитена»: смешать лимонный «Абсолют», «Куантро», клюквенный сироп и лайм в стакане для мартини. Этот коварный напиток напоминает мне «Тониос» в Ируне времен моей молодости (джин, водка, гранатовый сироп, апельсиновый сок): первые попойки, сладковатая смесь в жилах, страшно вспомнить. Я заказываю один стакан или пять. Бен Ладен желает этим девочкам зла. А я хочу только добра их твердым сиськам в слишком тесных топах. Алкоголь – он как любовь: до чего же хорошо вначале… И тут-то меня озарило. МЕЖДУНАРОДНЫЙ ПЛЕЙБОЙ сегодня – это женщина. Это Бриджит Джонс, или Керри Бредшоу, героиня «Секса в большом городе». Это их боятся исламисты, и я их понимаю! На меня их тяжелая артиллерия тоже наводит страх: тушь, блеск, восточные ароматы, шелковое белье. Они объявили мне войну. Они пугают – что-то подсказывает мне, что соблазнить их всех не удастся. Обязательно свалится на голову еще одна, новенькая, и ее шпильки будут еще выше, чем у предыдущей. Сизифов труд. Даже если они будут обрушивать на этот город по чартерному рейсу в день, им не удастся остановить поток опасных красоток, сексуальный империализм роскошных поблядушек с надписью на майках I ESCAPED THE BETTY FORD CLINIC,[92] силу их разрушительных декольте и порхающих ресниц, когда они награждают вас презрительным жестом.
– You're not on my «to do» list. Отвали, мужик. Сегодня вечером охочусь я. Scram! Beat it![93]
– Кофе и такси, пожалуйста. (Да нужны мне твои сиськи! Одна эрекция, а больше ничего. Так что катись со своими сандалиями. Меня не колышет.)
Может, удовольствие вытесняет страх? Интегристы дезинтегрированы. Действие их угрозы оказалось прямо противоположным тому, на какое они рассчитывали. Гедонизм достиг предела. Вавилон жив! Ни одна женщина не закрывает лица – наоборот, все бегут в ресторанные стриптизерши, играют в жмурки, ласкают коллег по офису и целуют первых попавшихся мальчиков на вечеринках. Новые Безумные годы стартуют разгулом, покуда кто-то где-то бомбит дальние страны. Люди ласкаются, смеются, и террор разлетается вдребезги. Терроризм никого не терроризирует; он придает силы свободе. Секс пляшет со смертью. Здесь нет победителей, только проигравшие вроде меня. Когда я возвращаюсь в китайское кабаре транссексуалов («Lucky Cheng»), они запевают трогательную песню на мотив «Happy birthday to you»:
– Happy blow job to you! Happy blow job to you![94]
Бородатые многоженцы, обкуренные гашишем, вознамерились учить нас добродетели? ОК, парни, вы выиграли, будем жить как вы: все будем многоженцы и наркоманы! Разочароваться всегда успеем. Мы хохочем как одержимые и тут же впадаем в тоску. Вот так и живем.
9 час. 29 мин
Самолет горел под нами уже три четверти часа, и тут Джерри сказал, что хотел бы стать мухой.
– Ты спятил? – завелся Дэвид. – Ты когда-нибудь видел муху на стекле? Бьется во все стороны как полоумная, а вылететь не может.
– Он прав, Джерри. Незачем тебе становиться мухой. Ты уже муха, и я тоже. А Дэйв у нас комар. Ну, давайте жужжать и биться о «Windows»!
И я начинаю гудеть как оса и метаться во всех направлениях. Ошарашенное лицо Лурдес. Растерянная физиономия Джерри. А потом наконец награда: смех Дэвида, он делает себе на лбу усики из белой салфетки. Лурдес хлопает, Джерри присоединяется к нам, и мы жужжим хором, налетая на стены. Энтони удачно выбрал место. Это помещение более или менее изолировано от остальной башни, покуда все отверстия заткнуты. Лурдес приникает ухом к выходу на крышу. Время от времени она велит нам помолчать и слушает, не высаживают ли с вертолета спасателей. Но все, что мы слышим, – это скрежет плавящихся стальных балок, рыдания обожженных и глухой, гнетущий рокот пожара. И тогда Дэвид-москит снова заводит свое ж-ж-ж, и жалит брата пальцем, и хоровод начинается снова.
