Александр Васинский - Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века
Вернемся же, господа, в гостиную нашей Афродиты. Помните, мы оставили там наших любовников в тот момент, когда хозяйка позвала Уда к столу.
Стол был уставлен салатами, закусками, на отдельных тарелках лежали шарлотки из лангустинов и морской язык «Амбер», тушенный в вермуте. Амбером язык назывался в память покойного повара парижского ресторана «Максим».
Юджин, который натаскивал босса еще накануне его первого свидания с Афродитой, достаточно подробно разъяснял ему, что такое пищевые афродиции. Уд, помнится, изумился, к каким уловкам и приманкам прибегают люди обоих полов для пробуждения либидо. Особенно, говорят, этим озабочены на Западе, там целая индустрия по части плотских наслаждений, дорогостоящая сфера услуг и вспомогательных средств. Уд искренне этого не понимал — это самое либидо у него было наготове всегда, бесплатно и без всяких ухищрений и взбадриваний.
Об афродициях Уд сразу вспомнил, когда увидел, что посередке стола Афродита поставила вазу с белыми лилиями. Именно флоре была посвящена первая получасовая лекция Юджина, он вдалбливал боссу, какие цветы, в какое время года и даже в какое время суток в нашей климатической зоне источают наиболее сильные ароматы возбуждения.
Кстати, за курс лекций Уд отблагодарил Юджина, подарив ему золотую защелку для галстука с большим бриллиантом. Юджин от подарка категорически отказался, выдав неотразимые резоны: он сказал, что, конечно, польщен, но пусть босс подумает, чем обернется для Юджина и его семьи такой прекрасный подарок.
— Первое, что защелка вынудит меня приобрести, — это соответствующий галстук. Галстук — это новый соответствующий костюм. Костюм предполагает совершенно другую квартиру, в другом квартале и т. п. Это, в свою очередь, предполагает другую жену. Новая жена — это новый автомобиль и дача. Новый статус может привести к еще большим переменам — смена работы. Работодателя. Может быть, смена родины. Вы видите, босс, какая цепочка метаморфоз может потянуться за вашим жестом щедрости?
Уд слушал его без улыбки и на этот раз ничего не сказал.
Чтобы сделать хозяйке приятное, Уд, натренированный Юджином, склонил лицо к вазе и, закрыв глаза, втянул в себя воздух с таким видом, как если б, выражаясь слогом Юджиновой лекции, впитал в душу незримо разлитые вокруг флюиды сладостного желанного совращения.
— О! Да ты знаешь в этом толк… — церемонно сказала Афродита и поощрительно ему улыбнулась.
Где-то из-за двери (спальни? второй комнаты?) доносилась негромкая фортепьянная музыка. Они уже закусили, на Уда накатывались, шурша прибрежной галькой, волны легкого расслабления. Вспомнив о том, что продержаться «в форме» следует как можно дольше, Уд дал себе команду аутотренинга думать о чем-то скучном, маловозбуждающем, постороннем… Вы не поверите, господа, но едва он воззвал к своему рассудку с этой целью, как тот подсунул ему — что бы вы думали? — скучную жалкую мысль о своем прежнем хозяине или, точнее сказать, носителе Коле Са-вушкине, этом смешном никудышном уроженце глупого города Реутово, борце с сонмом городских грызунов и бытовых насекомых… (Уд даже поднес ладонь ко рту, прикрывая гадливо-ироничную улыбку, чтобы Афродита не приняла ее на свой счет). После того как Уд вспомнил Колю, он обеспечил себе минимум четверть часа пребывания «в форме», которая не грозила ему никакими эмоциональными эксцессами. Когда этот источник отрезвления стал немного угасать, Уд внушил себе, что фортепьянная музыка играется неспроста и не где-нибудь, а за дверью будуара или даже «кабинета задумчивости», сидит там за инструментом в нише пианист, его наняла Афродита, вероломно украв у него идею с эфесским флейтистом… Досада тоже возымела свое действие. Уд сознавал, что это бред, но таким образом он чинил себе препятствия, чтобы не сразу подпасть под обаяние чаровницы.
— Попробуй, дорогой, вот это, — услышал он ее голос. В руках у нее была чаша с каким-то желтоватым муссом.
— Что это, Афро?
— Это яичный флипп, моего собственного рецепта.
Она глубоко-глубоко посмотрела на гостя, при-щурясь, оглядывала его лоснившийся красивый голый череп, сразу, без посредства шеи переходивший в плотный торс, и силилась понять, кого напоминает ей этот потрясающий любовник, ей стало казаться, что еще секунда — и она поймет, догадается, но ее мысль отвлеклась сменой фортепьянной пьесы и потеряла нить…
Уд заметил этот ее пристальный взгляд, сменившийся рассеянным невниманием. Он дожевывал свою маслину, когда Афродита вдруг одним резким движением сбросила с себя боа и платье, это был какой-то мгновенный конвульсивный вздрог всем телом, — так делают лошади, стряхивая судорогой впившихся в шкуру мух и слепней, — и осталась в дразняще-сексуальном белье, какого Уд никогда нигде ни на ком не видел. На ней были приспущенные ажурные панталоны, бархатные гусеничные гульфики с игривыми кисточками, замочки, пущенные по всему животу и присыпанные хрустальными стразами…
Уд и Афродита оба, одновременно, погружались в транс. Уд, как примитив, впадал в экстаз без всяких афродиций и аутотренингов, просто по страсти, Афродита же владела техникой экзальтации, она иногда даже могла с этим переборщить, так что однажды, говорят, один из ее любовников принял ее экстаз за приступ падучей и бросился, идиот, вызывать неотложку. А техника любовного транса, говорила Афродита, очень проста. «Я вызываю исступление мыслью. Надо просто знать, что не тело, а мозг есть главная эрогенная зона человека, и всё в нем, всё там…»
«Ты запомнил тогда? — Уд услышал ее голос где-то сбоку, над собой… — Сегодня девятая ночь полнолуния, и мы будем делать так, как делали они… древние китайцы… ты меня слышишь?.. Мы будем любить по учению янь — „девять на один…“, девять раз туда и девять обратно… потом замереть, пауза на счет девять, и снова девять… восемь… семь…»
Афродита, простите мне ненужный стёб, полностью тащилась от Уда. Может быть, поначалу ей чуть-чуть не хватало в Уде такой детали, как жесткие плотные усы типа тех, что на момент изложения этих событий носили генералы Руцкой и Аушев, — Афродита сразу теряла самообладание от одного лишь легкого прикосновения этой колкой щеточки мужской шерсти. Некоторые усачи сразу брали ее в плен, если умели уложить свои хорошо подстриженные вторичные половые признаки точь-в-точь в ложбинку над ее собственной верхней губой, то есть делая ее саму как бы парадоксально усатой. Это почему-то невообразимо ее возбуждало.
Все смешалось в любовной игре Афродиты — и древнекитайская техника любви с бесподобными «наездницами», «приколотой бабочкой» и массой других вкрадчивых ласк, и изощренные приемы античных гетер, и разнузданные уловки обольщения, процветавшие во времена незабвенного Джакомо Казановы… У Афродиты был атлас любовных поз из книги Пьетро Аретино, коей не столько зачитывались, сколько засматривались сладострастники галантного века.
Они струились друг в друге, как две змеи, и никто из них не знал, где он, а где другой, и эти сплетенные кольца то почти не касаясь скользили, то завязывались в узлы, и после оторопи слияния, обессилев, они вдруг поняли: чтобы вплестись слитно в немыслимую позу, можно довериться инстинкту, не рассуждать, страсть сама все сделает за них, но чтобы выплестись из этой позы обратно и сделаться двумя отдельными людьми, для этого надо протрезветь и долго и расчетливо ломать все тело… У них с полчаса ничего не получалось. И лишь когда обмякла, опала та его ребристая, как сварочный шов, тянувшаяся вдоль корпуса жила, тело Афродиты рывками вкруговую вывинтилось из него обратно словно бы по незримой резьбе и улеглось рядом — отдельно.
Обоим почудилось, что они час назад умерли и ничто не связывает их с земной жизнью, кроме пережитого слияния в одно.
Лишь самая малость омрачала ее счастливую пустоту, какое-то, впрочем, химеричное нелепое невозможное подозрение, что в миг последних содроганий он оросил ее нутро выбросом резко прохладной жидкости. «У него холодное семя», — мелькнуло у нее, но все тут же смыла в ней горячечная волна подступившего восторга.
2…И женщина, которою дано,Сперва намучившись, нам насладиться.Н. Гумилев. Шестое чувство
К удивлению самого Уда, он не лежал в отрубе, хотя все будто происходило не наяву. В реальность его возвращали звуки фортепьяно. Издалека… ближе… ближе… Будто он мумия и с него кто-то снимает — слой за слоем, оборот за оборотом — пропитанные бальзамами слипшиеся бинты, и вот музыка слышней и слышней, и он уже — моток за мотком — может легче двинуть рукой, пошевелить затекшими членами…
— Ожил? — промурлыкала она и поцеловала его. Уду в самом деле сделалось хорошо. Он был как опьяненный нектаром шмель, уснувший в цветке и вот разбуженный недомоганием новой жажды.
