Михаил Тарковский - Тойота-Креста
– Олег… такой уверенный… – говорила она уже в такси.
– А как тебе Таня?
– Ну, она его, по-моему, как-то… идеализирует… Но у них, я думаю… всё хорошо будет…
– Ты прямо «ниссан-эксперт».
– А ты как-то увлёкся… этой водкой…
– Пол-литра вкусовых нюансов… Да нет, я совершенно не увлекся и во всём отдаю себе отчёт… хехе… Знаешь, я не согласен, что говорят: пьяный чело век, у него одна муть в голове… Нет! Вот я перед тобой сижу, как на ладони, ты меня знаешь… Ты меня знаешь?
– Знаю… Ты как-то очень с жаром говоришь…
– О. Как раз в точку. Никакого жара. И никакой мути. Наоборот, полная, такая симфо-ническая, я бы сказал, ясность… хорал для органа с гармошкой… Да… А красиво всё-таки, посмотри… Какая подсветка! Светка-подсветка… Слушай, а мне вот эта Таня даже понравилась… Знаешь, своей мягкостью… и у них какой-то покой, уважение дома… Мир… Понимаешь, мир. Я наблюдал, как она на Олега смотрит, как голову ему на плечо склоняет… и мне так обидно стало… Слушай, ну почему, почему ты-то… так не можешь?
– Так, – сказала Маша, и всё обрушилось. Смолк хорал для органа с гармошкой, и стало тихо, как над пропастью. Звенело в ушах, где-то вдали снаружи грохотал тоннель, и проносились машины в жёлтом тумане. Спицы на дисках сливались в сияющий круг, и колёса плыли недвижно и тихо вращались в обратную сторону. И полосато мелькали фонари. Тоннель кончился, и стало ещё тише. Тогда Маша отсекла острой и холодной сечкой четыре слова:
– Ты
можешь
меня
содержать?
Всё было сказано, а слова продолжали досыпаться. Рушились, падали, катились глыбами базальта, шершавыми ядрами. Допадали серыми плитками, ломтиками сланца…
– Всё! – упала последняя плитка. Всё и замерло.
Надо было тихо-тихо, не дыша и не тревожа снега-камнепады, отойти и спуститься, осторожно дожить… до долины, до юрты… До волнистого мягкого ложа, где она, усталая, шепчет стихающим голосом… и рука движется от шеи к плечу, к логовине талии, и рот её ищет его губы, и лицо трепещет навстречу, судорожно, спасительно, словно всплывая из бездны. И шевелит волосы степной ветерок, и шепчут хакасские ирисы:
– Что ты со мной делаешь? Не говори ничего… Ты всё правильно чувствуешь… Я же бешусь, бросаюсь на тебя… Потому что я… Потому что у меня всё… У меня… были мужчины… Потому что дико, когда к человеку прикоснуться не можешь… А здесь всё родное… Я… не могу… потому что… потому что всё… потому что… ты только сейчас мой…
– Ты мне что-нибудь расскажешь? На ночь… Про что-нибудь хорошее…
– Про наш фильм…
– Да… Как он ехал…
– Он ехал… Но там, чтоб он доехал, должна ещё какая-нибудь особенность… быть… у героя.
– Откуда ты знаешь? – говорила она расслабленно…
– Я знаю…
– И какая у него особенность? – шептала она всё тише.
– Рука… хм… да, так. Неужели я сегодня буду спать… Я так люблю засыпать… с тобой… и что?
– И у главного героя такая особенность, что он может спать, только когда рядом кто-то живой. Когда кто-то ходит, шумит, гремит посудой…
– Я тоже так люблю… Когда ты ходишь, гремишь посудой… когда что-то делаешь… по хозяйству…
– И эта особенность с годами усиливается… и он почти не спит, а утром всегда в дорогу. Правда, у него полно родных и друзей в разных городах, но все считают его… огромной свиньёй. Даже мать говорит, что двух слов не сказал со мной, приехал и захрапел… в три дырочки…
– Она так и сказала «в три дырочки»?
– Так и сказала. И ему пришлось учиться спать, потому что нельзя не спать перед дорогой. И он стал запускать собаку с щенками… Они обегали весь дом, топали, а потом засыпали, ну конечно, сначала излизавшись, исчесавшись… и он засыпал жадно и благодарно, а под утро начинал просыпаться, терять свой сон, уходящий, как туман, полями, клочьями… А он всё старался не отпустить, хоть как-то продлить… короткий отдых… А собаки всё понимали по смене его дыхания и начинали стучать хвостами, зевать, чесаться. И он таился, а они знали, что он не спит, и лезли… носами, лапами… стучали хвостами… По тумбочке…
– Хм… А какие у них были носы? – бессильно спрашивала Маша.
– Такие суховатые и тёплые…
– А мокрые были?
– И холодные… Были. У некоторых…
– Хорошо… А как он ещё спал?
– Сейчас расскажу… Дома он бывал редко… А в пути мог поспать только где-нибудь в лесу или на берегу… Он хорошо засыпал, когда деревья шумели, знаешь, как в кедринах шумит ветер? Так густо, мощно… Но они шумели не всегда, и он научился их слышать, когда они просто стояли, без ветра. Но вода и деревья были не везде, и однажды ночь поймала его в каменистом месте. Стояла полная тишина, но он так настроил слух, что услышал и камни. И едва он услышал камни, зазвучало всё – и земля, и небо, и звёзды… и он смог спать при них, как сначала спал при собаках.
– А ты спал… при собаках?
– Я спал при собаках.
– Ты меня научишь?
– Научу… Ещё у него была женщина, при которой бы он очень хотел заснуть…
– А у тебя была такая женщина? До меня…
– До тебя я и так мог… заснуть… Ну вот, появляется женщина, и ему удаётся поспать при ней так крепко и счастливо, как не спал никогда в жизни… Она была очень капризная, и они часто ссорились… Один раз она так обиделась, что ушла… и он чуть не погиб, потому что больше не смог спать при собаках, деревьях и звёздах. Потому что у этой женщины было очень сильное… усыпляющее свойство… и она ему сбила все настройки… Он оглох и ослеп. Он потерял и её, и все деревья с собаками.
И тогда… он её догнал и принял такой, какая есть… и она кивала, улыбалась, словно всё поняла. А потом принеслась к нему со своими пакетами, и лицо у неё было такое холодное, раздражённое…
– Это была я?
– Это была не ты. Но если ты захочешь, то ты сможешь её сыграть. В нашем фильме…
– Я не захочу…
– И она что-то говорила и всё с таким, знаешь… прó… визгом, да… А он ждал, пока прогонит сквозь неё всю эту непогодь. Пока она вычистится… как белка…
– Почему как белка?
– Ну это про мех… так говорят. Когда перелиняет белка в зимний мех или ещё кто-нибудь пушной, говорят, что она вычистилась. И она вычистилась и легла под одеяло, потому что тоже устала, а он пошёл мыться в баню. Он очень любил баню, но сейчас торопился. Когда он пришёл, оказалось, что она спит. Он не огорчился и осторожно лёг рядом, собираясь по обыкновению заснуть… жадно и даже как-то плотоядно… и вдруг испытал совсем новое чувство. Он увидел, услышал, как приблизились-подошли деревья, собаки и звёзды, и понял, что сам поразительно не хочет спать. А хочет бодрствовать, слушать, думать… Потому что все они – приняли его к себе… взяли в братья, под свой кров… За его любовь… и терпение. И одарили силой. Тебе понравилось?
Маша спала на его плече. В окно глядели звёзды. Пальцы её чуть пошевелились, царапнули ему лицо…
Глава 2
1
Город привык. Больше не склонялась к Жене стеклянная дудка, хрустальное быльё, не слепили подсвеченные лица фасадов, не холодила река, заплутавшая в ледоставах. И не вгоняла в тоску белесая травка, потерявшаяся во времени и растущая будто при сварке.
Ненадолго выпадал снег, и ночью город гляделся другим – пустым и пригодным к разговору. Будто дневной свет чересчур обнажал его, небо холодило и лишь теперь, смыкаясь туманной защитой, рыжим потолком, хранило от застуды. Дома стояли как старая мебель. Снег светил с дорог и деревьев, стены обступали светло, и самим людям теплей и проще было в этом сомкнутом своде.
Отвозя сонную Машу домой, Женя накатал свою дорогу, по-ночному короткую и понятную, со светофорами и стрелками, знакомыми наперечёт. Особенно домашними казались люк у бульвара и ямка, которую все объезжали с послушным усердием.
В районе, где он жил, не было ни мебели, ни деревьев и стояли плоские прямоугольные сейфы, цирком окружая оставленную для эффекта церковь. С Машей они ходили на службу. Был праздник и так много народу, что беременной женщине стало нехорошо, и её, теснясь, пропускали к дверям. Машу прижало к Жене, она стояла послушно и тихо, и он крепко продержал её за плечи до самого конца.
На улицу пала изморозь. Сквозь сырую плёнку мутно глядели фонари, корочка оливала спящие машины. Было скользко, Маша цепко держала его под руку и вдруг остановилась:
– Поцелуй меня…
– Тебе так платок идёт…
– Мм…
– У тебя губы в помаде…
– Всё… Пойдём…
– А ты знаешь, что, «приходя в храм, женщина должна свести до минимума декоративную косметику, а губную помаду вовсе не использовать, – иначе нельзя будет приложиться к иконам, на которых помада оставляет следы, катастрофически разрушающие красочный слой»?…
– Правда?
– Да, это из одной книги… Я её читал ещё, помню, в какой-то суете… и вот сосредотачиваюсь, настраиваюсь с таким трудом и почти настроился, дошёл до этих слов… и представил твои губы…
– И всё пошло насмарку…
