Эрик-Эмманюэль Шмитт - Одетта. Восемь историй о любви
Портье вздохнул и, расслабившись, облокотился на стойку.
– Конечно, я ее помню. Роза… Она работала здесь официанткой. Ее отец, Пепино Ломбарди, мыл посуду в ресторане. Несчастная была так молода, а у нее обнаружилась лейкемия – знаете, болезнь крови. Мы все ее очень любили. Нам было так жаль эту девушку, что мы старались выполнять все ее желания. А потом Розу забрали в больницу. Бедняжка, сколько ей было тогда? Лет восемнадцать, не больше. Она с детства разгуливала по деревне босиком. А мы ради смеха звали ее босоногой принцессой.
Самая прекрасная книга на свете
Когда Ольга появилась в бараке, в них вспыхнула надежда.
Сухощавая, долговязая, держалась она, прямо скажем, не слишком доброжелательно. Темноватая смуглая кожа резко подчеркивала очертания скул и подбородка, локти остро торчали. Не удостоив взглядом никого из находившихся в бараке, она опустилась на отведенные ей нары, убрала свои нехитрые пожитки в деревянный ящик. Надзирательница проорала ей лагерные правила – Ольга восприняла их так, будто та пользовалась азбукой Морзе, – лишь когда та указала ей на парашу и рукомойник, чуть повернула голову. Затем после ухода надзирательницы вытянулась на нарах и, хрустнув пальцами, погрузилась в созерцание почерневших балок на потолке.
– Видали, какие у нее волосы? – прошептала Татьяна.
Заключенные не поняли, что она имела в виду.
У новенькой была густая грива курчавых упругих здоровых волос, из-за чего ее голова казалась в два раза больше. Обычно такая мощь и природное здоровье достаются африканкам… Однако в смуглом лице Ольги негроидных черт не было, и скорее всего она была уроженкой одной из южных республик, раз оказалась в этом женском лагере, куда режим отправлял тех, кто отклонился от линии партии.
– Ну да, волосы, что такого?
– Наверное, она с Кавказа.
– Ты права. Иногда у кавказских женщин на голове просто стог.
– У нее жуткие волосы.
– Да нет же, они великолепны. Вот у меня тонкие и прямые, а мне бы хотелось, чтобы они были такие, как у нее.
– Да я лучше умру. Волосы, как щетка.
– Нет, как волосы на лобке!
Заглушённые смешки последовали за замечанием Лили.
Татьяна нахмурилась и, заставив всех замолчать, пояснила:
– Может, тут кроется решение.
Покоряясь Татьяне, которая считалась у них за главную, хотя была такой же заключенной, как и они, женщины попытались сосредоточиться на том, что от них ускользнуло: какое решение, способное изменить жизнь политических отщепенцев, отправленных на перековку, могло быть связано с этой незнакомкой? В тот вечер пурга плотно замела лагерь снегом. Снаружи уже стемнело, буря пыталась погасить тусклое свечение фонаря. Стояла стужа, что вовсе не облегчало их размышлений.
– Ты хочешь сказать…
– Да. Я хочу сказать, что в такой шевелюре можно много чего спрятать.
Все почтительно смолкли. Наконец одна из заключенных догадалась:
– Думаешь, что у нее есть…
– Да!
Пышногрудая светловолосая Лиля, которая, несмотря на тяжелую работу, климат и скверную еду, оставалась такой же упитанной, как на свободе, позволила себе усомниться:
– Она должна была об этом подумать заранее…
– А почему бы и нет?
– Я, например, при аресте никогда бы об этом не подумала.
– Вот именно, я говорю о ней, а не о тебе.
Зная, что последнее слово, как всегда, останется за Татьяной, раздосадованная Лиля принялась подшивать обтрепанный подол своей шерстяной юбки.
Снаружи завывала метель.
Покинув товарок, Татьяна двинулась по проходу к нарам новенькой и встала в ногах, ожидая знака, что та ее заметила.
В печке едва горел огонек.
Реакции не последовало, и Татьяна решилась нарушить молчание:
– Как тебя зовут?
Низкий голос произнес «Ольга», хотя губы, казалось, остались неподвижны.
– Ты здесь за что?
Лицо Ольги не дрогнуло. Восковая маска.
– Похоже, ты, как и мы все, была любимой невестой Сталина, а теперь надоела вождю?!
Это была обычная шутка, почти что ритуал, с которым здесь обычно встречали вновь прибывших; но фраза, ударившись о ледяную броню незнакомки, отскочила.
– Меня зовут Татьяной. Хочешь познакомиться с остальными?
– Ну, времени у нас навалом.
– Это точно, время у нас есть… мы в этой дыре застряли на месяцы, годы, может, здесь и похоронят…
– Значит, время есть.
С этими словами Ольга закрыла глаза и отвернулась к стене, обхватив худые плечи.
Поняв, что больше из новенькой ничего вытянуть не удастся, Татьяна вернулась к подругам.
– Она не лыком шита. Это внушает доверие. Есть надежда, что…
Все – даже Лиля – решили подождать. Всю следующую неделю новенькая выдавала не больше фразы в день, и ту приходилось тянуть из нее клещами. Это поведение укрепляло надежды видавших виды заключенных.
– Уверена, что ей это могло прийти в голову, – сказала наконец Лиля, которая с каждым часом все больше верила в это. – Она точно из тех, кто все предусмотрит.
День принес немного света, но из-за тумана все казалось серым; когда он рассеялся, над лагерем навис непроницаемый щит темных гнетущих облаков, напоминающий армию часовых.
Поскольку никому не удавалось войти в доверие к Ольге, они понадеялись, что сумеют во время очередной помывки узнать, не прячет ли чего новенькая, – но было так холодно, что никто не делал поползновений раздеться; обсохнуть и согреться было невозможно, пришлось ограничиться быстрым умыванием. Как-то утром они обнаружили, что благодаря густоте Ольгиных волос капли скользят по ее шевелюре, не проникая внутрь, словно это непромокаемый головной убор.
– Ну что ж, – решила Татьяна, – придется рискнуть.
– Ты хочешь прямо просить у нее?
– Нет, показать.
– Представь, вдруг она донесет? Что если ее подослали, чтобы устроить нам ловушку?
– Непохоже, – сказала Татьяна.
– Совершенно непохоже, – подтвердила Лиля, завязав узел и оборвав нитку.
– Очень даже похоже! Разыгрывает тут суровую дикарку, глухонемую, которая ни с кем не водится: недурной способ втереться к нам в доверие!
Это выкрикнула Ирина, удивив других женщин, впрочем она и сама была поражена логичностью своих доводов.
– Вот если бы мне поручили разузнать что-то в женском бараке, – продолжила она, – я бы не нашла лучшего способа за это взяться. Держаться букой, ни с кем не заговаривать и таким образом со временем вынудить пойти на откровенность. Это ведь гораздо хитрее, чем вести задушевные беседы. Может, среди нас сейчас один из лучших агентов СССР.
Лиля, заслушавшись и вдруг поверив Ирине, вонзила себе в палец иголку. Она с ужасом глядела на выступившую капельку крови.
– Я хочу, чтобы меня немедленно перевели в другой барак!
Татьяна вмешалась:
– Ирина, ты здраво рассуждаешь, но это всего лишь твои догадки. А мне интуиция подсказывает другое. Этой можно доверять, она такая же, как мы. Может, более стойкая.
– Давай подождем. Потому что если нас застукают…
– Да, ты права. Подождем. И главное, попробуем довести ее. Надо перестать с ней разговаривать. Если Ольга доносчица, специально подосланная к нам, то она запаникует и попытается сменить линию поведения. Сделав это, она себя выдаст.
– Неплохо придумала, – поддержала Ирина. – Давайте вести себя, будто ее здесь нет, посмотрим, как она отреагирует.
– Это ужасно… – вздохнула Лиля, лизнув палец, чтобы тот поскорее зажил.
В течение десяти дней ни одна из заключенных барака номер тринадцать не заговорила с Ольгой. Та, казалось, этого сначала не замечала, потом, когда наконец до нее дошло, ее взгляд стал жестким, почти каменным; но она ни словом, ни жестом не нарушила молчание. Она приняла свою изоляцию.
Похлебав супу, женщины собрались вокруг Татьяны.
– Доказательства налицо, разве нет? Она не сдалась.
– Да, просто ужасно…
– Лиля, тебе все внушает ужас…
– Согласитесь, это кошмар: понимать, что все тебя отвергли, и не двинуть мизинцем, чтобы помешать бойкоту! Это почти не по-человечески… Да есть ли у нее вообще сердце, у этой Ольги?!
– Кто тебе сказал, что она не страдает?
Лиля на минуту перестала шить, воткнув иголку в ткань: она об этом не подумала. Ее глаза тут же наполнились слезами.
– Она чувствует себя несчастной из-за нас?
– Да она такой прибыла сюда и вряд ли здесь стала еще несчастнее.
– Бедняжка! Это по нашей вине…
– Мне все же кажется, что на нее можно рассчитывать.
– Да, ты права! – воскликнула Лиля, вытирая слезы рукавом. – Давайте поговорим с ней поскорее. Мне так больно при мысли, что она такая же заключенная, как и мы все, а мы лишь усугубляем ее горе, делая ее жизнь невозможной.
Посовещавшись несколько минут, женщины решили рискнуть и открыть свой план; Татьяне предстояло вступить в переговоры.
Лагерь вновь погрузился в сон; снаружи стоял мороз, в снегу между бараками порой проскакивали юркие белки.
