Мюриель Барбери - Элегантность ёжика

Летний дождь

1

В подполье

Итак, я нацепила очки и прочитала заголовок:

Лев Толстой. «Анна Каренина».

Приложена карточка:

Мадам!

Позвольте преподнести Вам эту книгу, памятуя о Вашем коте.

Искренне Ваш

Всегда приятно убедиться, что ты не параноик. Мои подозрения оправдались. Я разоблачена. Дикий страх охватил меня. Я машинально встала, снова села. Перечитала карточку.

Внутри у меня произошла — как бы это сказать поточнее — перестановка: возникло странное чувство, будто один стержень заменили другим. У вас такого не бывало? Когда внутри что-то резко меняется, что именно — не передашь словами, и состояние, и обстановка, как при переезде в другое жилище.

… памятуя о Вашем коте.

И вдруг, не веря собственным ушам, я услышала смешок, сорвавшийся с моих же губ.

Конечно, все это тревожно, но до чего забавно!

Повинуясь опасному порыву — для того, кто ведет подпольный образ жизни, все порывы опасны, — я взяла листок бумаги, конверт и шариковую ручку (оранжевую) и написала:

Благодарю, не стоило.

Осторожно, как индеец на тропе войны, я вышла в вестибюль — никого — и сунула письмо в почтовый ящик месье Одзу.

Потом поспешно, пока никто не появился, вернулась к себе и без сил, но с чувством выполненного долга рухнула в кресло.

И тут на меня нахлынуло.

Нахлынуло сама не знаю что.

Дурацкий порыв не только не прогнал страх, а усилил его стократно. Все сделано неправильно. Теперь вот мучайся и жди, что будет.

Достаточно было написать: «Не поняла. Консьержка».

Или так: «Это какая-то ошибка. Возвращаю Вам пакет».

Или еще короче: «Не по адресу».

Хитро и исчерпывающе: «Я не умею читать».

С подковыркой: «Мой кот не умеет читать».

Тонко: «Благодарю, но подарки делают на Новый год».

Или строго формально: «Подтвердите, пожалуйста, возврат».

Я же вместо этого промурлыкала, как в светском салоне: «Благодарю, не стоило».

Я вскочила и рванулась к двери.

Но поздно, поздно!

Мимо окна к лифту прошел Поль Н’Гиен — он вынул почту и держал все в руках. Я пропала.

Остается одно: затаиться.

Что бы ни случилось, меня нет, я ничего не знаю, ни на что не отвечаю, никому не пишу, сижу мышкой.

Прошло три дня настороженного ожидания. Я стала уговаривать себя, что того, о чем я решила не думать, на самом деле и нет, но думаю об этом постоянно и как-то раз даже забыла покормить Льва, который вертится под ногами живым хвостатым упреком.

А сегодня в десять часов раздался звонок.

2

Торжество здравого смысла

Открываю дверь.

Передо мной стоит месье Одзу.

— Мадам, — говорит он, — я очень рад, что мой подарок вас не рассердил.

Я так растерялась, что ничего не поняла и забормотала:

— Ну да, ну да.

А сама чувствую: пот с меня так и льется. Продолжаю говорить с трагическими паузами:

— То есть нет-нет. Конечно, большое спасибо.

Он мило улыбается:

— Мадам Мишель, я пришел не затем, чтоб вы меня благодарили.

— Не затем? — мямлю я, соперничая в искусстве изъясняться «замирающими на губах словами» с Федрой, Береникой и несчастной Дидоной.

— Я пришел пригласить вас поужинать со мной завтра вечером. Мы могли бы поговорить о том, что нам обоим по душе.

— Э-э… — промычала я. Ответ — короче некуда.

— Поужинаем попросту, по-соседски.

— По-соседски? Но я же консьержка! — выговариваю хоть что-то связное, хотя в голове полный сумбур.

— Одно другому не мешает, — отвечает он.

Матерь Божия, Пресвятая Богородица, что делать?

Есть, конечно, легкие пути, хоть я их не люблю. У меня нет детей, я не смотрю телевизор и не верю в Бога, значит, мне заказаны те дорожки, на которые люди охотно сворачивают для облегчения жизни. Дети помогают отсрочить тягостное время, когда приходится остаться один на один с самим собой, а внуки еще больше оттягивают этот срок. Телевидение отвлекает от изнурительной необходимости строить какие-то планы на зыбкой основе нашего ничтожного опыта; оно морочит нас яркими картинками и тем самым позволяет увильнуть от мыслительной работы. Ну а Бог усыпляет животный страх перед неотвратимостью того, что когда-нибудь всем нашим удовольствиям придет конец. Поэтому, не имея ни будущего, ни потомства и ни грана болеутоляющего, чтобы притупить сознание вселенского абсурда, твердо зная, что впереди конец и пустота, я имею полное право сказать, что легких путей не ищу.

Но тут вдруг почувствовала искушение.

Проще всего было бы сказать: «Спасибо, но завтра вечером я занята».

Есть и другие вполне вежливые варианты отказа:

«Очень любезно с вашей стороны, но мое время расписано, как у министра» (не очень правдоподобно).

«Очень жаль, но завтра я уезжаю на горнолыжный курорт» (фантастика чистой воды).

«Увы, не позволяют семейные обстоятельства» (ничего подобного).

«У меня заболел кот, и я не могу оставить его одного» (сентиментально).

«Я больна, и мне лучше никуда не ходить» (наглая ложь).

В конце концов я уже готова произнести «Спасибо, но я жду гостей», как вдруг — причиной тому спокойный, приветливый вид стоящего передо мной месье Одзу — время разверзается, и я проваливаюсь в эту дыру.

3

Вне времени

Белые снежинки опускаются на дно прозрачной сферы.

Это возник в памяти маленький стеклянный шар, который стоял на столе у Мадемуазель, она учила нас в младших классах, пока мы не перешли к месье Сервану. За особые заслуги нам разрешалось взять шар, встряхнуть и держать в ладони, пока последние хлопья не упадут к подножью блестящей Эйфелевой башни. Мне не было еще семи, но я уже чувствовала: это плавное кружение меленьких пушистых хлопьев точно передает то, что происходит в душе в минуты восторга. Время замедляется, растекается, хлопья, не сталкиваясь, застывают в полете, и, когда все они оседают, мы понимаем, что пережили выпадение из времени, сопутствующее ярким озарениям. Будут ли в моей жизни, думала я уже тогда, подобные минуты, доведется ли мне замирать под ливнем медленно и величаво танцующих снежинок, вырвавшись наконец из однообразной суматошной спешки.

Может быть, это чувство наготы? Когда с тела сброшены все одежки, а ум еще отягощают какие-то громоздкие украшения. Приглашение месье Одзу вызвало во мне это ощущение наготы, безоружной наготы одиночества, белые хлопья закружились вокруг меня, и сладко обожгло душу.

Я долго глядела на него.

И бросилась в черный, глубокий, ледяной и манящий омут вне времени.

4

Паутина

— За что, за что мне такое, скажите, бога ради! — взывала я к Мануэле вечером того же дня.

— Как — за что? — сказала Мануэла. — Это же очень хорошо.

— Да вы смеетесь! — простонала я.

— Давайте-ка лучше перейдем к делу. Вам нельзя идти в таком виде. Прическа никуда не годится. — Мануэла окинула меня взглядом эксперта.

Если б вы знали, что такое хорошая прическа в представлении Мануэлы! Хоть душой она аристократка, но шевелюрой плебейка. Волосы надо накрутить, начесать, распушить, побрызгать чем-то липким, как паутина, — прическа сооружается так и никак иначе.

— Я схожу в парикмахерскую, — пообещала я, не вступая в дискуссию.

Мануэла посмотрела на меня подозрительно и спросила:

— А что вы наденете?

Кроме повседневных платьев, точно таких, как положено носить консьержке, у меня есть только насквозь пронафталиненное, похожее на взбитые сливки свадебное платье да мрачный черный балахон, который я напяливаю в тех редких случаях, когда меня зовут на похороны.

— Ну, надену черное платье.

— Траурное? — ужаснулась Мануэла.

— Другого у меня нет.

— Значит, надо купить.

— Это же просто ужин.

— Конечно! — В Мануэле проснулась ревностная дуэнья. — Но вы идете ужинать в гостях. Разве по такому случаю не надо одеться понаряднее?

5

Рюшечки и кружавчики

Первое затруднение: где купить платье? Обычно всю одежду, включая носки, трусы и теплые трико, я выписываю по каталогам на дом. Одна мысль о том, чтобы примерять под взглядом какой-нибудь худющей девицы наряды, которые на мне будут висеть мешком, всегда гнала меня от дверей магазинов. К несчастью, времени так мало, что доставить заказ мне не успеют.

Но: имей одну-единственную подругу, только умей правильно ее выбрать.

На другое утро Мануэла влетела в привратницкую.

В руках у нее одежный чехол, который она протянула мне с победной улыбкой.

Мануэла на добрых пятнадцать сантиметров выше и на десять килограммов легче, чем я. Единственная женщина в ее семействе примерно одного со мной сложения — это ее свекровь, суровая Амалия, которая почему-то обожает рюшечки и кружавчики, хотя всякое легкомыслие чуждо ее натуре. А португальские оборки тяготеют к стилю рококо: ни фантазии, ни воздушности, лишь бы накрутить всего побольше, так что платья напоминают гипюровые комбинашки, а самая простая блузка разукрашена многоярусными фестончиками.