Лишний в его игре - Филипенко Алена Игоревна
— Блин, чуваки, я столько раз за вас платил…
— Ну, Рик, ну что нам сделать? — разводит руками Фиалкин. — Были бы лишние, так без вопросов бы дали.
Маша близко подходит ко мне, кладет руки на плечи:
— Рик, извини. Можешь меня одну проклинать, я очень хочу на «Эффект бабочки»! В следующий раз все вместе сходим.
— Ну, Рик, лапочка, прости нас! — Лена треплет меня по голове, как ребенка. — Мне завтра денег дадут, и я тебе в школе извинительную булочку куплю.
— Слойку. Две. И компот, — бурчу я.
— Ура, мы прощены! — радуются девчонки.
— Холодно стоять. Пойдемте! — Маша переступает с ноги на ногу.
— Уверен, фильм окажется унылым дерьмом, — ворчливо говорю я на прощание. — Не усните там! Адьос!
Ребята идут к кинотеатру, я — в сторону дома. В груди словно разрастается черная дыра, настроение падает. Почему-то раньше, если у кого-то не хватало денег на развлечения и никто не мог добавить, мы просто никуда не ходили. Это было чем-то вроде негласного закона: один не может — не идут все. А сейчас — впервые! — без денег оказался я, и про этот закон почему-то все забыли.
Бесцельно слоняюсь по дому. Скучно, тошно, хоть вешайся. Ненавижу оставаться один. Одиночество — полное дерьмо. Как было бы здорово сейчас смотреть со всеми кино…
Звонят в дверь. Кого еще принесло? Открываю. На пороге стоит Антон. Под курткой — футболка со «Звездой смерти», и традиционный рюкзак-гроб тоже на месте.
— Йоу! — Я удивлен его появлению, и традиционное приветствие вырывается как-то само.
— Я к Катерине Николаевне на занятие, — смущенно говорит он, вцепившись в лямки рюкзака с такой силой, будто это крепления безопасности на американских горках.
— А ее нет, — объясняю я. — Она сегодня весь день в универе.
— А, наверное, дни перепутал, — спокойно говорит он будничным тоном, видимо, он регулярно путает дни. — Ну я пойду.
Он разворачивается и начинает спускаться по лестнице. Я пару секунд смотрю на его рюкзак с космическими кораблями и надписью: «May the Force be with you», думаю, какой же он все-таки задрот, и вдруг выдаю:
— Слышь, чел? Не хочешь киношку глянуть?
Он удивленно оглядывается. В школе мы за все время учебы и словом-то не перебросились. Думаю, я едва узнал бы его в толпе без этого приметного рюкзака.
Смущенно потоптавшись в раздумьях, Антон все-таки решается подняться.
Пока на сковородке лопается попкорн, мы перебираем диски с фильмами.
— Вот это из новенького, вот это и это тоже. — Я откладываю диски в сторону. — Вот эти уже смотрел, но пересмотрел бы еще раз.
Антон смотрит молча. Устав от неловкого молчания, спрашиваю:
— А какой у тебя любимый фильм?
Конечно, глупый вопрос.
— «Форсаж», — говорит он.
Я удивляюсь:
— Э-э-э… «Форсаж»? Я думал, «Звездные войны»!
Он вдруг морщится, как если бы съел лимон, и мотает головой. Ничего не понимаю.
— Но ты постоянно в этой задротской одежке, будто ходячая реклама звездной саги! Участвуешь в задротских ролевых играх и все это дерьмо…
— «Звездные войны» любит моя девушка, — вздыхает он.
Девушку знаю. Симпатичная и чересчур активная предводительница задротского звездного клуба.
— А ты сам? — допытываюсь я.
— А я вообще фантастику не перевариваю. Обожаю тачки и гонки. Скоро на права пойду учиться и на «пятерку» коплю с подарков. Исполнится восемнадцать — сразу куплю.
Вот это новости!
— А чего тогда изображаешь из себя звездного задрота?
— Так Ксюша хочет, — мямлит он.
Понятно. Марионетка в руках бойкой девчонки.
— И в клуб меня она тащит. А по мне, так сходки старворцев ужасно скучные, — снова морщится он. — Мы там изучаем структуру почвы на Альдераане и вычисляем скорость «Тысячелетнего сокола».
— Вижу, ты очень сильно любишь свою девушку, — говорю я утвердительно со смесью усмешки и восхищения.
Он грустно кивает.
— А что случится, если ты скажешь ей, что тебе все это не нравится? Снимешь всю эту гадость и купишь себе брутальный прикид?
Он мотает головой:
— Тогда я ей буду не нужен. Она, кажется, любит меня, только пока я Энакин.
— Но ты же не Энакин! — возмущаюсь я. — Ты не какой-то там джедай! Ты Антон… — И тут надо бы добавить какие-то крутые его качества, но я ничего не знаю об этом парне, вот блин. Поэтому с удвоенным воодушевлением говорю: — Будущий крутой и отбитый на всю голову гонщик!
Антон робко, с надеждой, улыбается:
— Ты правда так думаешь?
— Конечно! — энергично киваю я и подвожу итог: — Получается, любишь «Форсаж» и гонки, но скрываешь это от своей Ксюхи?
— Ага.
— И она ничего не знает?
Антон мотает головой:
— Не знает. Думает, что мой кумир — Энакин Скайуокер, а на самом деле это Доминик Торетто. Он ужасно крутой, сильный, справедливый. Для него семья — самое важное в жизни. За семью он всех порвет. А еще он верный друг!
Антон тараторит все воодушевленнее, с большой гордостью за своего идола. В этот момент он сам на себя не похож, глаза горят живым огнем.
— Он ничего не боится. Ему плевать, что о нем подумают. Он всегда добивается своего и не отступает…
— Так в чем проблема? Бери пример с Доминика! Он делает то, что хочет!
— Но он ценит семью и друзей, — хмурится Антон. — Он бы не бросил Летти!
— Разве он остался бы с Летти, если бы она в один день вдруг сказала: «Не хочу, чтобы ты был гонщиком, хочу, чтобы ты стал пианистом»? — резонно уточняю я. — Да он бы послал ее ко всем чертям. Будь собой, чел, и делай, что тебе нравится!
Улыбка Антона гаснет:
— Не могу… Боюсь… Боюсь ее потерять.
Тут я уже сержусь:
— Есть у тебя гордость вообще или нет?
Он неопределенно пожимает плечами.
Тему я заминаю. А посмотреть мы решаем «Такси». Садимся на диван с огромной миской ароматного попкорна. Я почти счастлив: какая-никакая, но у меня все же компания!
Антон сегодня открылся мне с другой стороны. Жалко его: на что, наверное, не пойдешь ради любви. Но мне это пока неизвестно, я никогда не любил. И если любовь способна сломать человека так, как она сломала Антона, может, лучше и не влюбляться?
* * *
Теперь я реже хожу в кино, боулинг, игровые зоны в торговом центре — где мы раньше пропадали с компанией. Даже пропускаю пару важных вечеринок. Я коплю, а у друзей никогда не оказывается лишних денег. Зато в марте у меня уже новый стафф. Конечно, со старым не сравнить — ни по количеству, ни по качеству, — но хоть что-то.
Рюкзак со всем стаффом теперь держу у Башни. Мама по-прежнему сует нос в мою комнату: то убирается, то устраивает обыски. Естественно, ничего не находит. Вроде успокаивается и даже немного ослабляет контроль надо мной. Наверное, думает, что ее методы сработали и я завязал с «преступными делишками».
Она даже меня поощряет: когда я прошу, не раздумывая дает пять тысяч на новые кроссовки. А раньше бы стала жадничать: зачем, почему так много, у тебя и так десять пар, куда тебе новые и все в таком духе. Теперь я снова могу ходить с одноклассниками куда угодно. В первый же день я радостно оплачиваю всем пиццу и аэрохоккей.
Я привыкаю к простеньким краскам и кэпам, граффити получаются ничего. Так как теперь приходится выбирать, на что тратить деньги, я решаю обойтись стаффом попроще, зато не пропускать важные тусовки. Но моя крю недовольна. Когда теперь месим, парни ворчат: это дерьмо, все сопливит, все не так, и когда уже ты, Рик, купишь что-нибудь зачетное? Я посмеиваюсь над их ворчанием, оно меня забавляет.
Но когда мне кажется, что все наконец-то более-менее наладилось, случается новая неприятность.
— Ма, дай денег! — как-то кричу я, собираясь гулять. Мама не отвечает. — Мам! Ма-а-ам!
Я выхожу. Мама в гостиной, сидит перед двумя стопками каких-то листов — наверное, проверяет домашние работы.
— Ты чего, не слышишь? — ворчу я.
