Михаил Елизаров - Госпиталь
В окне, под которым они устроились, вспыхнул неяркий свет. Анатолий Дмитриевич выудил из кармана шинели маленький браунинг. В другом кармане он, к своему удивлению, обнаружил финский нож с наборной рукояткой. Кажется, он подобрал его во время какого-то налета на губернскую ЧК.
Держа браунинг наизготовку, поручик осторожно заглянул в комнату.
По краям широкого письменного стола чадили две керосиновые лампы. Между ними помещалась громоздкая, как банковский сейф, грудь комиссара. Склонив бычью голову, он медленно водил толстым указательным пальцем по строчкам какого-то донесения, шевеля при этом губами, – читал по складам. Потом он ненадолго задумался – осмысливал прочитанное, потянулся к ящику, вытащил лист бумаги, придвинул чернильницу и принялся писать ответное донесение. Это занятие настолько его поглотило, что Анатолий Дмитриевич, не опасаясь быть замеченным, с откровенным любопытством осмотрел обстановку комнаты: софа в дальнем углу, туалетный столик, продолговатое старинное зеркало, картина во всю стенку в золоченой резной раме – голая красавица, лежащая на фруктах.
– Поистине, странное стечение обстоятельств, корнет, – с горечью сказал Анатолий Дмитриевич, присаживаясь, – я ведь жил именно в этой комнате, где сейчас комиссар. Кто бы мог предположить, что так жизнь обернется…
В десяти шагах от притаившихся офицеров протопал, громко гогоча, красноармейский патруль. К ним присоединилась какая-то подвыпившая девка. Они остановились и, перемежая речь бранью и жеребячьим смехом, начали, очевидно, договариваться о цене. Первый – деревенский ловелас, ухватил девку за увесистый зад и восхищенно воскликнул:
– Ну до чего же вы, Мусенька, приятная и пышная, так и хочется вас скушать!
– Я не Мусенька, я – Марусенька, – притворно надувшись, отвечала девка.
– А чего бы ей не быть жирной и вкусной, – взъелся второй, – с офицерами царскими тело нагуляла, а красный солдат последние гроши выкладывать должен! Привыкла, блядь, в кабинетах мадеру попивать! Тащи ее, Ванька, на конюшню, будет ей там и кабинет, и мадера, и биде с розовой водой!
Бедная потаскуха пьяно завопила, вырываясь из цепких мужицких рук, но солдаты, не обращая ни малейшего внимания на крики, похохатывая, расторопно поволокли ее, точно демоны грешную душу в ад. Улица снова погрузилась в тишину.
Анатолий Дмитриевич, наблюдавший всю эту отвратительную сцену с каким-то каменным спокойствием, повернулся к корнету:
– А теперь пора, уходим.
– А что с этим? – сочувственно спросил корнет, указывая на силуэт в окне. – Угостим его пулей на прощанье?
– Не стоит, корнет, – Анатолий Дмитриевич решительно тряхнул головой и спрятал браунинг, – встретимся в бою – так честнее.
Обратную дорогу корнет хранил деликатное молчание. Поручик шагал быстро, не оглядываясь, засунув руки в карманы шинели.
– Ради Бога, – не выдержал корнет, – извините за бестактный вопрос, господин поручик, это была она?
– Не знаю, – зло бросил Анатолий Дмитриевич.
– Я понимаю ваши эмоции, – со значением произнес корнет, – я могу представить, что испытываешь в такой момент. Наверное, хочется выхватить нож и засунуть его под ребро продажной шкуре в женском обличии…
– Да, пожалуй, – как-то невнимательно ответил Анатолий Дмитриевич.
Наконец до него дошел смысл сказанного. Он изумленно посмотрел на корнета и рассмеялся:
– Дорогой мой, да вы рассуждаете как завзятый каторжник. – Он помрачнел. – Оставим эту тему. Наверное, я должен извиниться перед вами – я подверг вас неоправданному риску, и самогона мы не достали.
– Помилуйте, господин поручик, – с горячностью сказал корнет, – я с огромной радостью….
«Бред, полный бред, – думал Анатолий Дмитриевич. – Все ненастоящее, чужое: слова, поступки, даже вещи», – он брезгливо вытащил из кармана явно бандитский нож и зашвырнул подальше.
Их уже разыскивал эскадронный ординарец, молоденький хорунжий лет восемнадцати.
– Поручик, где вы пропадали? – спросил он Анатолия Дмитриевича с отчаянием в голосе. – Ротмистр десять раз справлялся, эскадрон выступает, а ни вас, ни корнета!
– Мы были в разведке, – сухо сказал Анатолий Дмитриевич, – в городе красные.
– Ах, это уже известно в штабе! – вскричал, убегая, хорунжий.
– По ко-о-о-ням! – разнесся переливающийся железными обертонами приказ ротмистра.
Анатолий Дмитриевич с чувством, которое испытывает каждый пехотинец, волею войны переведенный в кавалерию, вскочил в седло аргамака.
Эскадрон летел вдоль берега. Река в ночной туманной дымке выглядела угрюмо и грозно, как тусклое лезвие древней половецкой сабли. Показался острый шпиль колокольни, и величавый басовитый звон, будто пролитая медь, растекся по глади вечно хмурых вод.
«Вот она, бескрайняя Россия-матушка, – попробовал умилиться Анатолий Дмитриевич, – настоящая, неподдельная, за которую и жизнь отдать не жалко. Русь моя, православная, единственная навеки невеста, жена и мать…»
– Поручик! – бесцеремонно прервал его возвышенные мысли неизвестно откуда взявшийся ротмистр. Поравнявшись с Анатолием Дмитриевичем, он придержал лошадь. – Не забудьте патроны раздать, – напомнил он, как нечто само собой разумеющееся, и унесся вперед.
Анатолий Дмитриевич очнулся от грез, расстегнул прилаженный к седлу подсумок. К нему стали подъезжать один за другим бойцы его эскадрона, и он каждому выдавал по две винтовочных обоймы.
«Неужели нельзя было сделать это раньше? – досадовал Анатолий Дмитриевич. – И ротмистр – хорош командир, нечего сказать».
Рядом гарцевал корнет. Получив свои обоймы, он старательно привинчивал к нагрудному карману кителя Георгиевский крестик.
«Странно, – поручик уже устал удивляться, – такой юный, откуда орден, не с покойника же он его снял…»
Корнет справился с «Георгием» и начал цеплять на себя Владимировскую звезду.
– Эскадрон, шашки на-а-го-о-ло! – прокричал невидимый ротмистр.
Застучали сразу несколько пулеметов, ударили десятки винтовочных стволов, и воздух наполнился карнавальным грохотом разрывающихся веселых петард. Взорвалась близкая бомба, и огненное лезвие резануло поручика по затылку.
Последним усилием он попытался ощупать рану, и ему показалось, что пальцы не просто зашли, а заглянули в глубокую трещину в черепе, за которой простиралась бесконечность, и из нее кто-то звал поручика по фамилии: «Голицын! Голицын!»
В образовавшейся трещине между мирами жизни и смерти ему привиделся Бог. Длинноволосый, похожий на дьякона-сатаниста с гнусным рябым лицом, Бог пел, скандируя каждое слово: «Поручик Голицын!.. Корнет Оболенский!.. Поручик Голицын!»
«Наконец-то», – успел подумать Анатолий Дмитриевич, соскальзывая с коня в неизвестность.
Испепеляющий свет не переставал терзать его даже под закрытыми веками. Он открыл глаза и тут же прикрыл их ладонью – прямо в лицо ему било огромное русско-японское солнце. Потом Анатолий Дмитриевич увидел море. На волнах покачивался прекрасный белоснежный корабль. По борту змеилось золотом название: «ИМПЕРАТОРЪ». Чистая лазоревая стихия бушевала вокруг него, с сумасшедшей скоростью проносились мимо потоки ветра в немыслимых облаках, отчего создавалось обманное оптическое впечатление, что корабль застыл в непрекращающемся полете.
«Это корабль, который перевезет меня на тот свет», – с мертвящим ужасом понял Анатолий Дмитриевич и ощутил всем своим существом, как не хочет умирать. Он с тоскою оглядывался, и повсюду ему открывался бескрайний простор в апокалипсических молниях. Сам он полулежал на древней гранитной плите – единственном участке суши, сохранившемся от прежнего мира.
На палубе появились матросы со светящимися лицами ангелов. Кто-то помахал ему крылатой рукой, приглашая подняться на корабль. Далеко-далеко расступились створчатые тучи, и выступили небесные контуры восточного города с башенками и минаретами.
Чужая земля на миг поманила, душа поручика сделала робкий шаг, оступилась, и новая волна страха захлестнула ее.
– Господи, – исступленно взмолился Голицын, – прости меня, Господи! Безумец я, как и всякий постигающий и хулящий Тебя! – Он сбился и торопливо забормотал «Отче наш».
И, словно внимая его мольбе, в небесах наметилось какое-то таинственное круговращение. Огненное светило, пульсируя, набухло, заполнив собой все обозримое пространство. Солнечная плеть стеганула Анатолия Дмитриевича по глазам, выбивая и разум, и память.
На какое-то мгновение он ослеп, выпустив из рук бинокль. Несколько минут Анатолий Дмитриевич массировал веки. Когда он прозрел, солнце уже ушло за набежавшие тучи и заморосил редкий дождь.
Четвертые сутки пылают станицы,Потеет дождями донская земля.Не падайте духом, поручик Голицын,Корнет Оболенский, налейте вина.
Мелькают Арбатом знакомые лица,Шальные цыганки заходят в дома.Раздайте бокалы, поручик Голицын,Корнет Оболенский, налейте вина.
А в сумерках кони проносятся к «Яру».Ну что загрустили, мой юный корнет?А в комнатах наших сидят комиссарыИ девочек наших ведут в кабинет.
Над Доном угрюмым идем эскадроном,На бой вдохновляет Россия-страна.Поручик Голицын, раздайте патроны!Корнет Оболенский, надеть ордена!
Ах, русское солнце, великое солнце…Корабль «Император» застыл, как стрела.Поручик Голицын, а может, вернемся?Зачем нам, поручик, чужая земля?
Фридель
