Лариса Райт - Мелодия встреч и разлук

— Ладно. Я, пожалуй, зайду.

Гальперин сам не знает, что заставляет его ходить по залам, внимательно рассматривать снимки, проводя перед каждой фотографией несколько драгоценных минут. Иногда он смотрит на часы. У памятника Гоголю его ждут, наверное, уже четверть часа. Пятнадцать минут для такой девушки, как Нина, — целая вечность. Даже если сейчас Влад стремглав бросится к месту встречи, прощения придется вымаливать весь вечер, а про само опоздание Нина, несомненно, будет помнить всю жизнь и напоминать о нем Владу при каждом удобном случае. Влад не знает, зачем он терпит Нину подле себя. Ее не любит Димка, не любит Финч, а главное — не любит и сам Гальперин. Но с Ниной удобно. Теперь, когда Влад не только учит уму-разуму нерадивых студентов и пишет статьи для ученых, но и является директором психологического центра для высокопоставленной клиентуры, положение обязывает хотя бы время от времени появляться на приемах, знакомиться с сыном такого-то и вести светские беседы с подругой сякого-то. И все это необходимо проделывать с искренним интересом в глазах, поддакивать к месту, приветливо улыбаться и делать вид, что ты уснуть не сможешь, если не узнаешь, с кем спит муж «вон той дамы в красном платье» и сколько заплатил «этот господин в смокинге от Gucci за свое Gucci». Вот здесь Нина была незаменима. Ей и играть не надо. У нее и интерес неподдельный к таким темам, и улыбка ослепительная.

Улыбка Гальперину нравилась до сих пор, как понравилась и в их первую встречу. На приемах, которые он ненавидел, всегда ошивались красотки, озабоченные поиском спутника жизни. Сначала Влад удивлялся напору желающих познакомиться, думал, что девушки каким-то только им ведомым чутьем угадывают в нем холостяка и поэтому столь настойчиво пытаются вступить с ним в контакт, но несколько появлений на фуршетах в своем старом обручальном кольце доказало ошибочность этой версии. Современным Дианам с острыми стрелами у глаз и туго стянутыми декольте вместо тетивы охотничьего лука не было никакого дела до его семейного положения. Они продолжали так же активно атаковать, провожать голодными взглядами, предлагать телефоны, по которым Влад сможет получить в единоличное распоряжение их накачанные силиконом тела. Все это Гальперина пугало, раздражало и злило, отвлекая от работы. Иногда даже на таких мероприятиях можно было встретить по-настоящему деловых людей, а постоянно напоминающие о себе девицы отвлекали Влада от разговора, сбивали с мысли. Ведь среди них попадались прехорошенькие, а Гальперин все же был мужчиной. Правда, поддаваться на провокации он себе запретил. Не потому, что не хотел заканчивать вечера в постели с женщиной, а потому, что все эти женщины ждали от него слишком многого. Ему достаточно было бы разовой связи, между тем как каждая из них хотела получить его в безраздельное пользование. На такую сделку Гальперин был не готов, для таких условий другая сторона договора должна обладать чем-то большим, чем томный взгляд и длинные ноги. Например, быть Алиной Щегловой. В этом, правда, Гальперин признавался себе редко и всегда был недоволен, когда мысли убегали в неверном, с его точки зрения, направлении. Гораздо приятнее и правильнее было полагать, что его требования к женскому полу отнюдь не завышены. Если принято считать, что интересным для женщины может быть мужчина, внешность которого хотя бы немного превосходит облик обезьяны, то Влад был уверен, что внимания заслуживают те женщины, чьи мозги работают лучше, чем у приматов. Справедливости ради надо признать: он никогда не думал о том, что таких женщин мало. Наоборот, и коллеги по работе, и девочки-студентки, и жены друзей, и даже его собственная бывшая жена убеждали его в обратном. Умными, хорошенькими женщинами были просто наводнены улицы Москвы, они ходили по ним по своим делам, но почему-то забывали заглянуть в двери, где Влад мучился от ненужного внимания тех, кто недалеко ушел в своем развитии от мартышек и ждал, когда же среди сонма необезображенных интеллектом мордашек появится хоть одно отягощенное мыслью лицо.

Нина сначала показалась ему именно такой девушкой: милой, приятной, легкой в общении, плывущей с ним на одной волне. К тому же она была красива, ни в чем не уступала привычной толпе атакующих: высокий рост, длинные, светлые волосы, короткая юбка. Только она не подходила, стояла в стороне и улыбалась своим мыслям. «Раз улыбается мыслям, значит, они водятся в этой хорошенькой головке», — отметил про себя Гальперин, мимоходом взглянув на девушку, и ему почему-то стало приятно и как-то волнительно. Настолько волнительно, что он против своего обыкновения подошел и обратился к ней с чем-то невообразимо ординарным вроде:

— Отдыхаете?

— Скучаю, — искренне, без всякого кокетства.

Влад тоже кокетничать не любил, говорил, что думал:

— Обычно девушки с вашими внешними данными…

Она не дала договорить, улыбнулась уже только ему, произнесла певуче:

— Быть можно дельным человеком…

— И думать о красе ногтей, — закончил Влад известную строчку классика.

Нина действительно оказалась человеком дельным и развела настолько бурную деятельность, что Гальперин стал уставать. То, что радовало первоначально (начитанность, эрудиция, свой взгляд на проблемы), теперь раздражало: Нина сыпала цитатами, не давала договорить, часто перебивала, будто старалась доказать свое превосходство и считала свое мнение единственно правильным. У Гальперина никогда не было комплекса, присущего многим мужчинам: он не переживал, если женщина оказывалась в чем-то успешнее, образованнее, да пусть даже умнее. Влад знал себе цену и дорожил своей репутацией отличного психолога. Он признавал за Ниной, у которой было экономическое образование, право руководить своими финансами, он с благодарностью принимал ее советы о том, что носить, что читать и что смотреть, ибо не сомневался в наличии у нее безусловного вкуса. Но ее указания по поводу того, как следует себя вести с клиентами, его сначала забавляли, а потом стали утомлять. Он заставлял себя сдерживаться, скрывать раздражение, чтобы избежать истерик и слез. Нина оказалась обидчивой, злопамятной и высокомерной. Свысока разговаривала с Димкой, за что тот ее терпеть не мог, каждый день пеняла Финчу за то, что тот однажды резко дернул поводок и уронил ее, говорила Владу, поджав губы:

— Сам гуляй со своей собакой!

А если Гальперин возражал:

— Я же говорил тебе, не надо покупать поводок. Не нужен он ему, — тут же взвивалась:

— С собакой гулять негде! Одни машины кругом. Как без поводка? А если он на дорогу выскочит?

— Нинок, Финч, он — умный, он не выскочит.

— Значит, это я дура? — Нина убегала в другую комнату, громко хлопала дверью и не разговаривала с Владом несколько дней, отчего у него возникало сильное желание сказать ей, что она, конечно, не дура, но таким своим поведением заставляет его сильно в этом усомниться.

Гальперин сам не понимал, как успел за каких-то полгода настолько увязнуть в этих отношениях, что не находил возможности их прекратить. То ли давила сила привычки, то ли слишком свежа была память о докучливых женских взглядах, которые с появлением рядом Нины если и не исчезли вовсе, то, во всяком случае, значительно поубавились. Нина была незаменимой спутницей на светских мероприятиях, и за это Влад мог многое терпеть и закрывать глаза на какие-то вещи. Она была способна и вежливо посмеяться над бородатым анекдотом, и поддержать любой, даже самый скучный разговор, и так разрекламировать профессиональные способности Гальперина, что поток клиентов в «Полиграфе» за последнее время увеличился в два раза.

Работа была главной женщиной в жизни Влада, и все, что хорошо для нее — хорошо для Гальперина. Именно поэтому Нина до сих пор рядом, именно поэтому ждет сейчас, наверное, у памятника и клянет его, и злится, и обижается. Не волнуется, нет, не переживает — негодует, как можно опаздывать к ней: такой красивой, умной, замечательной, самой-самой. Может, добежать до Гоголя, притащить ее сюда, побродить вместе по выставке? Влад даже морщится от этой мысли, представляя, как Нина начнет глубокомысленно рассуждать, что здесь фотограф хотела сказать вот это, а там вон то, что один снимок сделан под влиянием такого настроения, а другой под влиянием сякого. Нет, Владу сейчас не нужны ни учителя, ни советчики, он предпочитает в одиночестве проникнуть в душу автора фотографий, он хочет сам догадаться о чувствах и эмоциях, обуревавших Алину в моменты мелькания вспышки, он жаждет понять эту девочку, от мыслей о которой не может освободиться уже столько лет.

Влад всматривается в снимки, и, если бы его спросили, что он пытается в них увидеть, какую тайну разгадать, он бы, не задумываясь, ответил, что ищет в каждом или хотя бы в одном ответ на вопрос, удалось ли Алине Щегловой заключить согласие с окружающим миром. Гальперин переходит от снимка к снимку и понимает: Оскар Уайльд был как никогда близок к реальности, когда придумал «Портрет Дориана Грея». Конечно, как человек образованный, Влад знает о том, это роман интеллектуальный, сам же он до этой минуты считал это произведение пусть и не классической, но все же фантастикой. Естественно, он понимал, что в книге рассматривались вечные вопросы человечества: о смысле жизни, о силе любви, о власти греха, но разве нельзя встретить подобных тем у Брэдбери, Уэллса или Стругацких? Теперь же Гальперин видит: английский писатель, конечно, воспользовался фантастическим приемом, но на самом деле в том, что снимок, картина, портрет отражают то истинное состояние художника, которое наполняет его в момент сотворения своего произведения, нет, оказывается, ничего удивительного. У Уайльда портрет старел за героя, отражая всю черноту и непривлекательность не только его внешности, но и души, а у Влада работы Алины разговаривают с ним вместо фотографа. Гальперин, конечно, профессионал. Психологу, наверное, легче проникнуть в скрытую суть увиденного, увидеть и прочесть подтекст, понять истинный смысл сделанного, сказанного, произошедшего. Но сейчас Влад уверен в том, что выставке обеспечен успех, а Алине — известность именно потому, что ни один из посетителей не станет теряться в догадках и тщетно размышлять о том, что именно хотел сказать автор той или иной работой. Гальперин поражен: девочка-загадка, поселившаяся в его воображении, — открыта, доступна, прозрачна. Он не решается вступить в контакт, сделать еще один шаг, боится спугнуть, а она ничего не страшится, не стесняется обнажиться, не пугается показаться сентиментальной и грубой, нежной и резкой, романтичной и приземленной, далекой и близкой своему зрителю. Влад всегда старался удерживать дистанцию и с коллегами, и с учениками, и с пациентами, и даже с близкими людьми. Алина шокирует его. Каждым своим снимком она буквально заманивает, затягивает в свою душу, призывает проникнуть в свой внутренний мир. Гальперин увидел это сразу, на первой же фотографии. Он был изумлен и смотрел на стену глазами выброшенной на берег рыбы. Та так же, оказавшись на суше, не понимает, что с ней происходит и почему ей вдруг стало нечем дышать. Влад мог бы остановиться, не ходить дальше, уйти из Дома фотографии и еще застать недовольную Нину у памятника, но он даже не подумал об этом. Что-то подсказывало ему, что путешествие по дебрям Алининой души будет одним из самых увлекательных приключений в его жизни.