Сергей Мирный - Живая сила. Дневник ликвидатора

Я и сейчас себе не верю.

Но я и тогда не поверил.

Я перепроверил.

Перенюхал.

Валера вернулся из Рыжего Леса-1,

И ОТ НЕГО ПАХЛО ЙОДОМ.

Дело было на стоянке в Чернобыле, Валера только что вылез из своего броника.

И от него всего пахло йодом.

Именно йодом — подчеркиваю! — ошибиться трудно: и запах очень характерный, и я все-таки человек тренированный — химик по основной специальности.

Я знал, что при взрыве ядерного реактора наружу был выброшен наряду со всем прочим «радиоактивным семейством» радиоактивный йод-131. Знал я, что это короткоживущий изотоп — период полураспада 8 суток.

Это значит, что через 8 суток от всего йода, что был наработан в реакторе на момент взрыва и был выброшен наружу (или остался в реакторе), осталась половина. Еще через восемь суток — половина от этой половины распалась: осталась четвертина исходного количества. Еще восемь суток — осталась уже осьмушка. Следующие восемь суток — осталась шестнадцатая часть. Еще один период полураспада — и уже только 1/32 исходного количества осталась…

И с момента взрыва до этого приезда Валеры из Рыжего Леса прошло около 3 месяцев — 90 дней. Что составляет приблизительно… 90 суток разделить на 8… - 11 периодов полураспада прошло. 11 раз количество исходного йода-131 переполовинилось.

Какая ж доля исходного йода осталась?

1: (2×2×2×2×2×2×2×2×2×2×2) = 1 / 2048 = 0,0005 = 0,05 %.

5 — сотых долей — процента.

Это — трудновообразимая мизерная (мизернейшая!) часть. Это почти что синоним слова «ноль», и в нормальной жизни никто такие доли в расчет не принимает.

…И вот в это время появляется из Рыжего Леса радиационный разведчик, от обмундирования, волос которого пахнет йодом. Очень внятно. Это сколько ж этого йода должно было при аварии вылететь, если он до сих пор в Рыжем Лесу в таком количестве держится?!

И просто удивительно, как глупость срабатывает как защитный механизм:

я подумал, что йод радиоактивный при распаде переходит в йод нормальный, нерадиоактивный, и что запах именно этого нерадиоактивного, обычного йода Валера на себе из Рыжего Леса привез.

Иначе я и представить себе не мог! Ведь уцелеть должен был практически ноль от исходного радиоактивного йода, это мне и без всяких расчетов было понятно.

(Еще раз: ошибиться я не мог — я химик. И запах йода, согласитесь, очень уж особенный.)

И я успокоился.

Поудивлявшись — это сколько ж до хрена радиоактивного йода должно при аварии было «выброситься», если тут до сих пор йодом (нерадиоактивным, как я думал) пахнет… Чтобы йод, при всей своей летучести, склонности к испарению — да на открытом воздухе, летом! — не рассеялся до неопределяемой (по крайней мере, носом) концентрации… Чертова туча, действительно.

И я успокоился.

То есть в строгом соответствии с законами психологии — и языка — «успокоил себя».

Что было замечательно. Потому что в чернобыле летом 1986-го нам только проблем с йодом не хватало…

…Но червь сомнения меня все-таки точил, и намного позже, дома, через годы! — я заглянул в справочник… И был просто поражен — вторично! — когда узнал, что:

Оказывается,

радиоактивный йод-131 при распаде

преобразуется в совсем другой элемент!

Который, естественно, йодом ну никак не пахнет! — поскольку это совершенно другой химический элемент — не йод…

Значит, то, что я, нюхая, вдыхал на стоянке — а Валера на маршруте, и потом до тех пор, пока йод из его формы не выветрился (одежка-то у нас в чернобыле у каждого была одна на все случаи жизни!) — все это был йод радиоактивный: другому просто неоткуда было взяться…

Это пахли те самые «исчезающе малые» 0,05 % радиоактивного йода-131, который вылетел из реактора 26 апреля и уцелел на описываемый момент…

Сколько ж тогда его вообще взрыв выбросил? А в первые дни летало?…

10 рентген/час

Приступайте к измерениям начиная в положении ручки переключателя «200 РЕНТГЕН/ЧАС».

— А какой самый большой уровень ты мерял?

— 10 рентген в час. Это земля. А фон там был б,б. Ну опять же, что значит — «я мерял»…

И начинается рассказ…

Нужно было проложить новый маршрут. Чистогаловка — АЭС.

Где АЭС — понятно.

Чистогаловка — это село, одно из ближайших к станции — километрах в семи на запад и чуть южней; там я уже был: на ее околице оканчивались два наших маршрута по Рыжему Лесу. А как новый маршрут хотят проложить?…

— Покажите по карте.

Замначальника разведотдела — молодой майор — ткнул в топографическую карту. Острие ручки описало петлю вокруг АЭС и два болтающихся в разные стороны хвоста: дальний оканчивался Чистогаловкой, а короткий ближний начинался на развилке трасс, где от центральной на город Припять отходила вторая дорога на АЭС… Маршрут почти весь перекрывался кусками других наших маршрутов. Непонятно, зачем они его вообще хотят проложить? Наверно, чтоб был один маршрут, который АЭС опоясывает целиком… И на самом близком по сравнению с другими маршрутами расстоянии… Чистогаловка — АЭС. Ладно…

— А кто с нами поедет? Вы?

— Не, я занят… — замразведотдела затруднился.

На прокладку нового маршрута обычно ехал кто-то

из отдела. Ехал в основном из-за карты — секретной карты — как ее ответственный хранитель. (В разведке у нас не было карт — не давали: настоящие карты в СССР секретные, тем более такого района, как Чернобыльская АЭС, тем более в такой момент, когда на него весь мир смотрит… А для прокладки нового маршрута, хочешь не хочешь, карта нужна: нанести точно места замеров, чтоб потом в разведотделе знали, к каким местам на карте относятся те столбики цифр, что мы с маршрутов привозим…) Доверить секретную топографическую карту даже мне — офицеру, но «партизану», из запаса, военному не кадровому, их системе с потрохами не принадлежащему, они не могли. Боялись. И приходилось посылать кого-то из штаба — «картодержателем», так сказать. Ответственным за сохранность карты.

…Майор-«летун» на вид был некрупным — чтоб не сказать мелким — легким, легковесным даже. А лицо морщинистое, как кора на дубе.

«Летуном» его прозвали за то, что, пару раз слетав с вертолетчиками (полеты именовались — «разведка 500-километровой зоны», реально — в прошлый раз генерала после чернобыльской службы домой отвозили, в Одессу, в море искупались; по дороге, говорят, меряли), он достал у них летную эмблему — «краба»[44], присобачил ее на кепи на месте обычной сухопутной офицерской кокарды и так дефилировал, от детской гордости аж раздуваясь — «летун»! Он заменил другого разведотдельского майора; вот тот был пахарь, вечно он сидел за столом в углу — широколобый, плотно сбитый крепыш в очках: обзванивал части (собирал радиационную обстановку), или данные на карты наносил, или на схемы их сводил…

«Летуна» испробовали на всех возможных в разведотделе работах и нашли пригодным к одной-единственной — «невозможной»: возить для штаба бутылки с даровой минеральной водой. Воду раздавали на АЭС (14 км от штаба) тем, кто на АЭС работает. И он там набирал и на весь штаб воду привозил — на даровых колесах, в каком-нибудь нашем специально отряженном бронике. Я как-то видел его «въезд»: лихо восседает наверху, на броне — орел! — «краб» набекрень… Потом из нутра броника начинают таскать ящики минералки в количествах неимоверных. Эта операция, надо думать, сильно повышала авторитет разведотдела в штабе — в Оперативной группе Минобороны СССР…

А следующим пунктом карьеры «летуна» должен был стать Афганистан (напомню: год стоял 1986-й, Союз вовсю воевал в Афгане — «помощь интернациональную» оказывал). У майора уже были готовы документы на эту командировку, он всем сообщал с гордостью: «Из Чернобыля — в Афган!» Вот такой вот он «столп» Советской армии…

…«Столп» в этот момент вошел в комнату и снимал «пидерку» (местное название армейского кепи) с прилепленным спереди «крабом»…

— Вот он с вами поедет, — с облегчением кивнул замразведотдела.

— Па-а-анятно, — протянул я.

— Ты поглядывай за ним, чтоб он там дров не наломал… — добавил замначальника уже потише.

У двери на столе, в куче сваленных «пидерок», я нашел свою, «колхозную» (чтоб ее легче было находить в таких вот кучах из всех одинаковых, я специально к ней кокарды не прикреплял).

Мы с майором-«летуном» вышли из разведотдела.

Сели в броник и поехали.

В разведке майор-«летун» был явно в первый раз.

Ему было неуютно.

Он вертел головой, по сторонам разглядывался, карту на коленях разложил… О — карта! Карта, я заметил, придает таким вот «прикомандированным» уверенности: вроде как есть чем заняться — смотреть по-деловому в карту и на местность, с местности — в карту: все ли находится где положено; типа ориентируется… И пока он сидел и не вякал, все было хорошо.