Лидия Раевская - Билет на вчерашний трамвай
Ловлю губами его пальцы.
– Ты что, Ксень? – отдергивает смущенно руку.
– Ничего. Просто люблю.
– И я тебя люблю. Пристально смотрю ему в глаза.
– Не бросишь?
– Никогда. Буду беречь, охранять. Частью тебя стану…
– Зачем?
– Будет тебе больно – заберу твою боль, будет страшно – и страх заберу, устанешь жить – возьмешь мою жизнь и заживешь по-новой.
– Без тебя?
– Зато с чистого листа. И гораздо лучше. Я тебе дерьмо не подарю, поверь.
– Дурак ты, Генри! – сержусь. – И говоришь ерунду. Тьфу на тебя еще раз.
– Всего уж заплевала. Верблюд.
– Да, я такая. Спинку потрешь?
– Обязательно. Где там наш любимый железный скребочек?
– У Петросяна! Ну, достал уже, Дим…
– Все-все, молчу. Вставай и поворачивайся. Можешь чуть наклониться и закрыть глазки.
– И это у меня нет выключателя?!
– У меня тоже есть, я ж не спорю. Хочешь, покажу?
– Потом покажешь.
– Потом – уже за деньги, Ксенечка.
Встаю в полный рост и швыряю в Генри мочалкой.
– Как ты мне надоел, паразит… Делай уже из меня королеву, как обещал. А то одни слова…
– Эх, как же вы мне надоели, бабы.. Все хотят быть королевами, а Генри-то один. Рук не хватает…
И хохочет в голос.
Обнимаю его мокрыми руками и целую в щеку.
– Ненавижу…
– Любишь, врушка.
– Немножко совсем. Не обольщайся.
– Верю. Я тебя вообще терплю только потому, что ты умеешь борщ варить вкусный.
Прищуриваюсь хитро и затаскиваю Димку к себе в ванную. Прямо в одежде.
А он и не сопротивляется…
В пятницу вечером я собиралась к Генри в гости.
Мы встречались уже полгода, но домой я к нему заходила очень редко. И никогда не оставалась на ночь. Не знаю почему, но мне там было не по себе. Мне не нравилась Димкина чистая, уютная двушка, не нравился подъезд, не нравился лифт… Ничего мне не нравилось.
– Что тебя так плющит? – как-то поинтересовался Генри, когда я заскочила к нему домой после работы, чтобы занести лекарства от простуды.
– Не знаю. Мне тут душно. И как-то не по себе… До вас тут кто жил?
– Никто. Мой папа эту квартиру получил, когда дом только построили. И пожить в ней не успел…
– Почему?
– Умер.
– Прости…
– Ничего. Он под Новый год умер. Тридцатого декабря. Я маленький был, почти ничего не помню уже… Мама бегала по соседям, плакала… В общем, тут он и умер.
– Тогда понятно…
– А ты что, прям чувствуешь, если в квартире что-то не так?
Я посмотрела Диме прямо в лицо и ответила вопросом на вопрос:
– А ты – нет?
Он поднялся с кресла, вышел на кухню, и я услышала, как он щелкнул зажигалкой. Я посидела с минуту и пошла к нему. Генри стоял у окна, свет не горел. Я подошла сзади, прислонилась лбом к его плечу:
– Я что-то не то ляпнула, да? Он выпустил струйку дыма.
– Нет. Просто я тоже ненавижу эту квартиру. Тут отец умер. А потом еще Джерри. Моя собака. Дог. Мама после смерти отца только один раз попыталась вновь создать семью. Жил тут у нас мужик один…. Военный. Ничего был. Хороший. Только недолго они с матерью прожили. Что там, да как – не знаю. Но ушел он. А мне собаку подарил. Джерри у нас девять лет жила. Умерла, когда мне семнадцать было. Впервые плакал навзрыд… В общем, права ты. Нехорошая квартира.
Я осторожно поцеловала Димку в висок.
– А продать ее не думали?
Генри затушил в пепельнице окурок и тут же прикурил новую сигарету.
– Давно хотим. Но еще четыре года ничего нельзя сделать. Я ж от армии кошу. Мне щас паспорт светить нигде нельзя. Выписываться отсюда как буду? Прямо в паспортном столе и заберут. Так что, пока двадцать семь не стукнет, – придется тут жить. Я легонько куснула его за мочку уха.
– А ты… А ты переезжай ко мне. Насовсем. Навсегда… Он медленно повернулся ко мне..
– Зачем я тебе? Я ж никчемный алкоголик…
– Неправда.
– Сама так говоришь. И зарабатываю копейки…
– Ну и что?
– Ты меня выгонишь.
– Обязательно. Но не сейчас.
– Подумай, Ксюш. Хорошо подумай.
Я сделала шаг назад и нажала на выключатель. Генри зажмурился от резкого света, а я посмотрела на него твердым взглядом.
– Уже подумала. Завтра же переезжай. Я тебя тут не оставлю. Он посмотрел на меня, улыбнулся и снова выключил свет…
Димка скучал по дому, я видела. Не любил его, но все равно скучал. В конце концов, от одной ночи у него дома меня не убудет.
Я вытащила из шкафа новую кофточку, тщательно накрасилась, накрутила на голове немыслимые вавилоны и набрала Дим-кин номер.
– Да, моя зайчушечка? – икнули в трубке.
– Пошел ты в пень, Генри! – Я бросила трубку. «Зайчушечка»! «Зайчушечка» – это значит шесть бутылок
пива. Просто «зайка» – это еще пять. Самое худшее – стадия «моя малышка». Это уже пиво и водка, и это уже до воскресенья…
Зазвонил телефон.
– Что? – рявкнула я, одной рукой выдирая из волос шпильки.
– Малыш, ну не ругайся…
– Малыш?! – сделала стойку я. – Так, уже водка в ход пошла?
– Какая водка, Ксеня? Два пива с Сашком, екарный бабай… Я нажала на клавишу сброса звонка. Телефон мелодично
выключился. Я подошла к зеркалу, шмыгнула носом.
Екарный бабай – это хуже, это гораздо хуже «моей малышки»… Бабай – это цветы в четыре часа ночи, это крики под окнами: «Ксюша, прости мудака, я ж тебя люблю, пусти меня домой, очень в тубзик надо!», и это бессонная ночь.
Запищал домашний телефон. Не глядя на определитель, я выдернула его из розетки и полезла в аптечку за валерьянкой. Если я все рассчитала верно – действовать она начнет как раз вовремя.
Плакать было бесполезно. Меня никто не заставлял влюбляться в Генри. Сама такого выбрала.
А какого – такого ? Он запойный? Нет. Тащит вещи из дома? Нет. Приходит домой под утро в бабском халате с яйцом, продетым в нижнюю петлю, и говорит: «Отвали, я за гитарой зашел»? Нет.
Так что тебе не нравится? Кто отводит по утрам в садик Андрюшку? Кто по субботам вылизывает всю мою квартиру? Кто, когда у меня начался артрит, воспалились все суставы и я дуром орала от боли, месяц носил в ванную и в туалет на руках? Кто на горбу таскал меня по врачам?
Кто оббивал пороги больниц, размахивая моим рентгеновским снимком и требуя выписать мне самое действенное лекарство?
Кто поставил меня на ноги, вопреки прогнозам районного ревматолога о том, что инвалидность мне практически обеспечена? Генри.
А его срывы по пятницам я возьму на себя.
Как он когда-то взял на себя мои.
Все у нас будет хорошо. Обязательно будет.
Вот только бы валерьянка поскорее подействовала…
В Москве бушует май. Он размахивает своими ярко-зелеными листьями и пахнет весной. На улицах уже появилась пыль…
Уличная пыль – это первый признак лета. Не замечали?
Иду по улице, гордо выпятив номинально существующую грудь, и смотрю по сторонам: вот грузин Гиви, который продает китайские трусы под железнодорожным мостом у станции метро «Дмитровская», кричит мне: «Привет, Ксюша!», вот знакомая продавщица из табачного киоска, завидев меня, уже протягивает в окошко две пачки «Золотой Явы», а вот чешет на работу Мартынов с неизменными сосисками в прозрачном пакете.
Догоняю Сережку и шлепаю его по плечу.
– Ваши документы?
Мартынов роняет сосиски, оборачивается, видит меня.
– О, приветики! Ты чего такая довольная?
Отрываю целлофановую ленточку с пачки сигарет и улыбаюсь.
– А что, должна быть веская причина? Я весну люблю. Я ж весенняя девочка.
Мартынов подбирает свой пакет с полуфабрикатами и смотрит с недоверием.
– Девочка? Ты себе не польстила?
– Дурак. Нет бы промолчать. Все равно я весну люблю. Мама наверняка подгадала мое зачатие. Знала, что мне приятно будет. Хотя могла бы меня и в мае родить. А то на мой день рождения вечно дождь и дерьмо собачье по улицам размазано. Апрель – это еще не настоящая весна.
Сережка останавливается у ларька, протягивает в окошко полтинник.
– Бутылку пепси и шоколадку вон ту. Иду по весенней улице, жую шоколадку. Жизнь налаживается!
Ровно в шесть вечера я закрыла дверь офиса и вышла на улицу. Подошла к дороге и, в ожидании зеленого человечка на светофоре, набрала номер Генри.
– Привет, а я уже освободилась. Ты где?
– Возле своего дома.
Настроение стремительно начало падать:
– С Сашкой?
– Нет, с Алексом.
– Пьете?
– Ксень, хватит, а? Просто стоим, разговариваем.
– Я ж пойму, Генри. Я ж за километр учую.
– Слушай, что ты как моя мама, а? Сказал: просто общаемся. Тебя у метро встретить?
– Через пятнадцать минут. И убираю телефон в карман.
На светофоре появился зеленый человечек, и я перешла на другую сторону.
За спиной посигналила машина и кто-то крикнул:
– Ксень!
Обернулась. В зеленом «вольво» сидел человек и улыбался.
Человека я опознала сразу. Витя. Виктор Шубин. Когда-то
давным-давно, лет эдак……. ну, не помню, сколько назад, мы с
Витей пытались изобразить что-то вроде бурного романа. Не изобразилось у нас ничего интересного, да и неинтересного тоже было мало. Мне тогда было лет пятнадцать, Шубину – около двадцати, и, кроме прогулок за ручку вокруг моего дома, лично мне больше ничего не было нужно. Желания Вити на тот момент меня интересовали меньше всего. Потом я вышла замуж, Шубин куда-то переехал, и до сегодняшнего дня я вообще о нем не вспоминала.
