Михаил Веллер - Легенды Невского проспекта (сборник рассказов)
И вот брел откуда-то маленький плачущий мальчишка, кутаясь от холода в большой не по росту ватник. Завидев часового, он жалобно просил: «Брот, камарад, брот!..» и показывал золотые карманные часы – отдает, значит, за кусок хлеба. Часовому делалось жалко замерзшего голодного ребенка... и, похоже, часы были дорогие. Он оглядывался, чтоб не было начальства, подпускал мальчика подойти, и брал часы рассмотреть. Мальчик, качаясь от слабости, на миг прислонялся к нему и через карман ватника стрелял в упор из маленького дамского браунинга.
Приглушенный одеждой хлопок был почти неслышен. Пистолетик был маломощной игрушкой. Крохотную никелированную пульку требовалось загнать точно в центр солнечного сплетения. Поднимать руку до сердца – долго и мешкотно, немец мог успеть среагировать.
Часовой оседал, убитый наповал. Надо было придержать его каску и автомат, чтоб не брякнул металл при падении.
И этот десятилетний (через год войны – уже одиннадцатилетний) мальчик снял таким образом двадцать восемь часовых. Не у всякого орденоносца-снайпера на передовой был такой счет.
Лишь раз рука его дрогнула. Немец был немолодой, очкастый, из тыловых охранных частей. Не снимая правой руки с ремня карабина за плечом, левой он отвел часы и вытащил из кармана шинели завернутый в вощаную бумажку кусок шоколада. На левой руке не было мизинца. Мальчик невольно задержал взгляд на этой беспалой руке с шоколадом, и выстрел, кажется, пришелся не совсем точно. Глаза немца, вместо того чтобы сделаться неживыми, закрылись, он сложился и упал. Но лежал без движения, а партизаны из укрытия уже подбегали беззвучно, и сознаться в своем сомнении, править контрольным выстрелом мальчишке было стыдно, мешало бойцовское самолюбие профессионала: нечистая работа.
В сорок четвертом – Десять Сталинских Ударов! – Советская Армия освободила Белоруссию; при расформировании отряда командир представил его к ордену Красного Знамени. Но наверху сочли, что это – жирно пацану будет, и ограничились медалью «За Боевые Заслуги».
С этой медалью он пришел в детский дом, чтобы после трехлетнего перерыва пойти в школу, в третий класс.
3. Курсант
Он навсегда привык чувствовать себя совершенно раскованно в любой аудитории – равный среди первых, партизан, а не тыловая крыса. Учиться хуже кого бы то ни было не позволяла гордость, детский мозг наверстывал упущенное: после семилетки он окончил десять классов.
Военрук же в нем просто души не чаял и прочил в отличники военного училища: прямая дорога!
Он ступил на прямую дорогу – пробыл в военном училище неделю, нюхнул казармы, побегал в кирзачах на зарядку, собрал свой чемоданчик и известил начальство, что эта бодяга – не для него. Воевать – это да, с радостью, пострелять – всегда пожалуйста. А уставы пусть зубрят и строем в сортир маршируют те, кто пороха не нюхал. Ему не нравится.
– А что тебе нравится? – спросил бравый полковник, с сожалением листая его личное дело.
– Стрелять, – откровенно сказал Тарасюк.
– В кого ж ты нацелился сейчас, в мирное время, стрелять?
– Ну... нашлось бы. Мне вообще оружие нравится.
– Так может, тебе надо учиться на инженера и идти работать на оружейный завод? Так, что ли?
– Оно мне нравится не в смысле быть оружейным мастером... еще не хватало! я бойцом был, а не ремонтником. Вообще нравится... дело с ним иметь.
– И как же ты хочешь иметь с ним дело?
– Вы стрелять умеете?
Задетый фронтовик-полковник повел зарвавшегося молокососа в тир, довольный случаю. И там из своего вальтера в генеральском хромированном исполнении (трофейные пистолеты у офицеров еще не изъяли) исправно выбил 29.
– Хорошие у немцев машинки, – заметил воспитуемый курсант. – Но для дела я предпочитал чешскую «Шкоду» – в руке удобнее, и скорость у него выше: через пряжку ремня навылет бил! Пуля стекло проходит – даже трещинок нет, ровная такая дырочка. – Он принял поданный рукоятью вперед, по правилам хорошего тона, вальтер, и оставшиеся в обойме пять пуль посадил одна в другую.
– Ну ты бля ничо, — сказал полковник.
– У американского кольта-32 скорость самая высокая, – продолжал Тарасюк. – Что входное отверстие, что выходное. Через бумагу стреляешь – лист не шелохнется, кружочек как вырезан. Хотя король точности и боя, конечно, маузер, но стволина такая, и магазин, – громоздок слишком.
– Подкованный курсант, – признал полковник. – Все, или еще что имеешь доложить?
Поощренный Тарасюк вольно расстегнул воротничок гимнастерки.
– Вот это, к примеру, не нож, – охотно вел он лекцию, ткнув пальцем в штык-нож, болтающийся на поясе сержанта-дежурного.
– Разрешите обратиться, товарищ полковник? – сказал сержант. – Дайте мне молодого для уборки помещения – к подъему верну как шелкового! умный...
– Сталь у штыка отпущенная, мягкая – чтоб в теле не сломался; поэтому лезвие жала не держит, резать им невозможно, – убыстрил речь Тарасюк. – Рукоятка неудобная и в руке скользкая, а в работе кровь попадет – будто вообще как намыленная. И не уравновешен нисколько, кидать его вообще без толку.
– В советники Генштаба аттестовать тебя не уполномочен, – сказал полковник. – Ты б им, конечно, объяснил, каким должен быть нож.
– Чего объяснять – такой, как у финнов. Клинок треугольного сечения, закаленный, согнется – не сломается: закал только поверху, а внутри мягкое. Ручка деревянная, с насечкой – легкая, и в полете как стабилизатор. Лезвие – шесть пальцев, а больше никому и не надо.
– А штык? – презрительно опустился до вопроса сержант.
– Штык старый был хорош – четырехгранник: входит легко, в теле не сломается, рана от него не закрывается, и доставать в фехтовании длинным легче.
– Тебя прям в университет надо, – съязвил сержант.
– А что, есть такой университет, где по оружию учат? – простодушно спросил Тарасюк.
Мысль о возможности отсутствия такого университета полковника возмутила.
– Главное в государстве – что? – наставительно сказал он: – армия! Главное для военного – что? – оружие. Как же в нашей стране может не быть такого университета?!
4. Абитуриент
И первого сентября 1952 года Тарасюк приехал на исторический факультет Ленинградского университета.
В руке у него был тот же маленький «футбольный» чемоданчик. В чемоданчике лежали: чистая рубашка, бутылка коньяка, медаль «За Боевые Заслуги», парабеллум и книга В. Бейдера «Средневековое холодное оружие». Полный джентльменский набор.
Он проследовал в деканат, где задал сакраментальный вопрос:
– Это правда, что у вас по оружию учат?
– В университете многому учат, – с туманным достоинством ответили ему. – Но приемные экзамены давно окончены.
– А может, мне к вам еще не надо поступать, – успокоил посетитель. – Так учат? Или нет?
– А вас что, собственно, интересует?
– Меня, собственно, оружие, – терпеливо повторил он.
– И какое же именно оружие? – вежливо поинтересовался замдекана по студентам.
– Именно – всякое. Огнестрельное, холодное... легкое, тяжелое, осадное, современное, средневековое, античное тоже, в общем.
– М-угу. Так современное, или античное? Есть, знаете, разница... особенно в применении. У вас, позвольте полюбопытствовать, чисто научный интерес к оружию, или есть и иной? – с корректностью петербургского интеллигента уточнил замдекана.
– Научно-практический, – сказал Тарасюк. – А разницы иногда никакой нет. Фракийский меч начала нашей эры, скажем, ничем не отличается от артиллерийского тесака восемнадцатого века. А средневековый рыцарский кинжал для панцирных поединков – от современного испанского стилета.
– М-угу, – невозмутимо сказал замдекана. – У нас при кафедре медиевистики действительно есть семинар истории холодного оружия. Приходите через год, первого августа, и сдавайте экзамены.
– А зачем тянуть, – возразил посетитель. Он раскрыл свой чемоданчик и предъявил аттестат за десятилетку, выписку с оценками приемных экзаменов в училище и справку об участии в партизанском движении. Сверху положил медаль, а сбоку поставил бутылку коньяка.
– М-угу, – развеселился замдекана. – Как это поется? – «собирались в поход партизаны»... У вас там автомата нет с собой?
– Только парабеллум, – сказал Тарасюк.
С этими документами он был без звука зачислен на первый курс, вселен в Шестое общежитие на Мытнинской набережной и обеспечен стипендией.
5. Студент
Семинары начинаются на третьем курсе. Первокурсник Тарасюк пришел на первое же занятие вольнослушателем. На втором занятии он сделал научное открытие. Акинак – меч древних скифов – был не колющим оружием, как утверждала дотоле историческая наука, но рубяще-колющим.
Прежняя точка зрения основывалась на античной росписи по вазе, где один скиф собирается заколоть акинаком другого. Из чего явствует, что историческая наука и относительно древних времен не всегда затрудняет себя поиском весомых аргументов.
