Александр Чуманов - Брат птеродактиля
Отслужил благополучно, а вот штатская жизнь как-то не заладилась. На первой же «давалке» — а такие с незапамятных времен любят охотиться за выпущенными из воинской неволи несмышленышами — еще ни на какую работу не поступив, жениться хотел, и родители бы, наверное, не смогли отвертеться, отгрохали бы свадьбу со старорежимным размахом. Еще и потому безропотно отгрохали б, что сами некогда женились, не обременяя пустые тогда еще головы мучительными гамлетовскими сомнениями. Отец так даже и погордился бы — в него сыночек благородством пошел, не в дядьку.
Но, к счастью, у той мадамы уже штампик в паспорте был, а избавляться от него — дело хлопотное и не очень быстрое, так что она сама отказалась от белого невестиного платья и всего прочего. Мол, по нынешним временам для полноценного семейного счастья и «гражданского» брака вполне достаточно. Мол, лучше денежные средства, предусмотренные «свадебной» строкой семейного бюджета, потратить более рационально.
Забавно, что нынче пятнадцатилетние шлюшки, дававшие всем без разбора и понятия не имеющие, кто конкретно их осеменил, убежденно, веря самим себе, утверждают, что беременность случилась в результате «гражданского» брака, который затем распался из-за несовместимости характеров. Однако с выбором отчества для младенца затрудняются, поскольку руководствуются исключительно теми же пристрастиями, которые определили выбор имени. А врать системно пока не выучились…
А помимо несомненной рассудительности, Женькина избранница имела на руках дочь-пятиклассницу, уже вне школы открыто курившую, имела, таким образом, возраст, превышающий Женькин на шесть лет, само собой, смолила по-черному и сама, так что мама Мария, побывавшая в их комнатенке с ознакомительными целями, утверждала, будто на той жилплощади молекулы саркомы легких, видимые невооруженным глазом, в несметном количестве плавают прямо в воздухе. Ну, мать же, а всем матерям присуща склонность к подобного рода аллегориям.
Конечно, Мария с Михаилом втайне очень рассчитывали, что сын охотку сорвет да и займется поиском истинной, достойной его судьбы. Ведь где-то же приуготовлена каждому такая. А потому всеми правдами-неправдами оттягивали выплату действительно предназначавшегося сыну стартового капитала. Квартиру, машину, дачу, работу, чтоб ни черта не делать и кучу денег огребать, они, в отличие от некоторых соотечественников, обеспечить сыну, понятно, не могли, но все же сумму, притом в долларах, скопили очень приличную по меркам хронически советского человека.
Однако бесконечно врать да изворачиваться такому человеку тем более невмоготу. Невыносимо раз за разом, обмирая от стыда и пряча глаза, говорить сыночку про то, что срок срочного вклада еще не подошел и жалко терять солидные проценты, хотя это было чистой правдой; про временное отсутствие средств в банке, что было чистейшим враньем; про ожидаемый со дня на день резкий скачок курса инвалюты, что действительно случилось и было названо словом «дефолт», однако несколькими годами позже, когда долларов уже и в помине не было. Ни на руках, ни на счетах…
Так что довольно скоро предки раскошелились. Но еще лелеяли надежду, что сын одумается, когда промотает со своей хищницей все до копейки. Черт уж с ними, с деньгами-то, «не жили богато — не стоит начинать». И сперва вроде бы события именно в этом направлении развивались — сняли сын с сожительницей двухкомнатную квартиру с газом и горячей водой, уж про остальное не говоря, девчонку прибарахлили по стандарту, установленному ее одноклассницами, сама Натаха — так эту профуру звали — разоделась принцессой и работу в ларьке бросила. Действительно, если такая шуба и сапоги такие во сне не снились твоей работодательнице, то как тебе сохранять неизменное, но осточертевшее почтение к ней?
А вот у Гени новых носильных вещей мама Мария не заприметила. Хотя они от пристрастного взгляда уж никак бы не ускользнули. И первый раз, во время очередной плановой инспекции, с «врио» невесткой поцапалась. Только дома потом благодаря валокордину да молчаливому Мишкиному поглаживанию по голове насилу отошла. И больше — никаких инспекций, себе дороже. Та, соответственно, тоже — ни ногой к «врио» свекровке.
Но сын продолжал часто к родителям забегать. Он наконец устроился на работу, правда, не в ДРСУ, где вакансий не нашлось, а водителем «бычка». Правами-то еще в колледже обзавелся — какой же дорожник без прав. Собственно, сын заезжал каждый божий день, а не забегал. На обед. Якобы в связи с местоположением базы, на которой он вкалывал, ему удобней обедать у родителей. Хотя, вообще-то, какая разница, если — на машине. Да и весь город из конца в конец промахнуть — пять минут.
Но сыну родному кто отказывает. Наоборот — самое свеженькое, самое вкусненькое. Да и мать, опять же, не столь обостренно чувствует второстепенность, в лучшем случае, своей должности.
Конечно, внушали сыночку и так, и сяк. Обрабатывали. «Окучивали», как говорится. И Мишка жене неизменно поддакивал. Причем, не потому, что полагается всегда с женой, так сказать, — единым фронтом, а по глубокому внутреннему убеждению. Хотя столько всяких книжек прочитал, в том числе и про любовь, что во всем без исключения сомневался уже, как бы автоматически. Но близко коснулось самого, так куда только рефлексия вся подевалась — собственноручно бы придушил волчицу ту позорную.
Но сын в ответ — одно и то же: «Люблю, люблю, люблю, люблю, люблю…» Как его дядюшка некогда на суде. Правда, дядюшка, наоборот, изо всех сил отбивался от попыток склонить его к сомнительному сожительству, а Женька что есть мочи избранницу свою выгораживал, убеждал родителей присмотреться к ней повнимательней, тогда, мол, отношения сами собой наладятся, уверял, что порочная пятиклассница любит его, как родного отца, и он тоже в ней души не чает, делился явно сомнительными прожектами о некоем щедром кредите в некоем щедром — не то что мамин — ипотечном банке, на который они приобретут шикарную квартиру в областном центре. О том же, как будет кредит погашаться, нес совсем уж несусветную, по крайней мере, для специалиста по дорожным механизмам, чушь.
Мишка еще интересовался у сына насчет продолжения их колобовского рода, как-никак Женька — единственная надежда такого сорта, и сын даже с большим энтузиазмом, чем «утопию про ипотеку», рассказывал не об одном, а целых двух запланированных продолжателях. Дескать, уже, на основе изучения их с Наташей генеалогических древ, анализов крови и посредством мощного компьютера, вычислен, за сумасшедшую плату и с точностью плюс-минус единица, день, наиболее подходящий для зачатия. Так что — вот-вот…
Но молва, извечно являющаяся в захолустном городке самым достоверным средством массовой информации — желтоватым, конечно, — доносила до Марии и Мишки нечто иное: Натаха в шикарной шубе и таких же сапогах, пока Женька на работе, а дочка в школе, то и дело садится в навороченные иномарки, не стесняется водить мужичье кавказской национальности домой, то есть гуляет по-черному; а за квартиру несколько месяцев не плачено, и сквозь дверь квартиры, помимо, само собой, табачного смрада, постоянно доносится лишь одной-единственной еды запах — жаренной на сале картошки. Ибо только за картошку и сало можно деньги не платить — Женькины родители снабжают бесплатно и ненормированно.
А потом Натаха вдруг исчезла. И эту новость Мишка с Марией узнали непосредственно от сына. Сын, прямо скажем, рыдал у мамы на груди, а она гладила его по прическе и приговаривала: «Ну, Геня, ну, Генечка, сыночек, ну, не убивайся ты так, все к лучшему, все пройдет, как дурной сон, ты еще встретишь…»
Отец же не утерпел и спросил о том, что его больше прочего интересовало. Спросил, по правде сказать, не без невольного ехидства, поскольку ситуация была достаточно банальной и прозрачной: «А близнецов-то хоть зачать успели, наследников-то? Или же она вместе с ними от тебя свалила?»
Вместо ответа Женька разревелся с новой силой, мать с новым приливом нежности принялась его утешать, делая отцу недвусмысленные, исполненные крайнего негодования знаки. Мол, у парня — и так, а ты — еще. Соль, понимаешь, на раны…
Женька с квартиры съехал, задолженность, естественно, родители погасили, на работу он ходить перестал, с горя в запой ударился, хотя — уж отец-то видел это более чем отчетливо — запой был не настоящий, а вымученный, чтобы разбитому сердцу еще пуще все соболезновали, тогда как до настоящего запойного алкоголизма парню, слава богу, было пока далеко.
А потом, украв у родителей деньги, какие только в доме нашлись, Евгений отправился на поиски своей сбежавшей возлюбленной. Ладно, хоть записку оставил. Родители чуть было на поиски не бросились, но рассудительная дочь Татьяна их вовремя остановила. Мол, дайте же ему наконец повзрослеть. Мол, жизни учиться, это ведь как плавать учиться. Мол, сами виноваты, что вырастили нас идеалистами, к такой жизни совершенно не подготовленными. «Мне, — это уже Татьяна про себя говорила, — чисто случайно повезло, что идеалы хотя б чуть-чуть с реальностью совпали, Женьке пока не повезло — пока не совпали. Однако, — выразила уверенность весьма взрослая уже дочь и сестра, — уверена — не пропадет братик. Закалится зато…»
