Юрек Бекер - Дети Бронштейна
— Чем ты так расстроен? — спросила Марта; не надо обладать прозорливостью, чтобы задать такой вопрос.
— Ты сама отлично знаешь.
— Что-то произошло, — решительно заявила она. — Ты совсем замкнулся в себе.
Была последняя возможность довериться Марте, а я ее упустил, словно впереди таких возможностей еще сотни. Вместо того я, поковыряв ложечкой мороженое, произнес:
— Тебе померещилось.
К нашему столику подошла рыженькая девушка, обратилась к Марте по имени. Знакомство, как видно, беглое, так как Марта не сочла нужным меня представить. Разговаривали они стоя, потому что третьего стула не было. Вид у рыженькой был нездоровый, на лбу приклеен пластырь. Мне хотелось, чтобы она поболтала подольше и отвлекла Марту от ее подозрений. Хотел даже уступить ей стул, но она ушла, не обращая на меня внимания.
Я знал, что Марта вернется к тому, на чем мы остановились, но все-таки спросил:
А кто эта девушка?
— Зовут Гертрудой, — ответила она. — Так, не отвлекайся от темы.
— Разве у нас есть особая тема?
Она кивнула. И тут же заявила, что готова выложить все начистоту. Итак, странности начались ровно пять дней назад, а именно в прошлое воскресенье, когда мы договорились встретиться на даче. От нее не укрылось, насколько я был тогда растерян. Но вопросов она нарочно не задавала, считая, что я заговорю сам, однако теперь уже в это не верит. И раз я ничего не рассказываю, а, наоборот, молчу как рыба, ей приходится самой додумать всю историю.
В голове моей зазвучал колокольный набат. Впрочем, что она там знает, такую историю не сочинишь, или ты свидетель, или ты заблудишься в потемках.
Итак, ее предположения таковы: в воскресенье я, не чуя подвоха, отправился с дубликатом ключа на дачу, но там меня поджидал отец. Разыгрался скандал, возможно, отец дал волю рукам, она ведь помнит оторванную пуговицу у меня на рубашке. Ну бил или не бил, а вот волшебный ключик ему точно пришлось сдать. Обман, позор, срам! Ясно, как день, что отец забрал у меня ключ. Вот почему я с самого воскресенья беспрерывно плету про гостей, якобы захвативших наш домик.
С облегчением я произнес:
— Предположим, так оно и было. Но можешь ты объяснить, зачем из этого делать тайну?
— Сама не знаю, — ответила Марта. — Тут в моей истории слабое звено.
Я едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Чувствовал себя особо опасным преступником: схватили, но обвиняют всего-навсего в карманном воровстве, которым я отродясь не промышлял.
— В твоей истории есть еще одно слабое звено, — заметил я.
— А именно?
— Она смехотворна от начала до конца.
— Звучит неубедительно.
Я достал из кармана ключ и положил на стол. Марта взяла его, осмотрела со всех сторон и подтвердила:
— Ключ.
— Что значит — ключ? — возмутился я. — Этонаш ключ! Ключ отнашего домика!
— И что это доказывает?
Впечатление было такое, будто она хочет меня подразнить.
— Сначала ты утверждаешь, что ключ у меня забрали. А когда я его предъявил, говоришь, мол, это не доказательство.
— Сама не знаю, зачем сказала.
Марта задумалась, я спрятал ключ в карман. Вместо того чтобы раскрыть тайну и навечно связать себя с Мартой, я все больше замыкался в молчании, сбивая ее с верного следа. Пусть она никогда не докопается до правды, но со мной-то эта правда останется навсегда, — так я думал.
— Где есть один дубликат, там может быть и второй, — не сдавалась она.
Тут и отвечать не надо, теория несостоятельна, Марта вскоре сама от нее откажется. Но с каким упорством она пытается уличить меня во лжи! Лишь это и уловив, я произнес:
— Ну, давай дальше.
— Что?
— Свои еврейские штучки.
Сам уже не знал, что несу. Немедля попытался взять ее за руку, но она не позволила. Пролопотала какие-то сердитые слова, однако я предпочел их не расслышать, и ушла. Из окна кафе я увидел, как она шагает прочь, и подумал: «Вот, свершилось».
Только когда она пропала из виду, я сообразил, что расплатиться мне нечем. Стал следить за официанткой, дождался, пока та скроется за служебной дверью в дальнем зале, и тенью выскользнул из кафе.
Пройдя несколько шагов, я стал себя убеждать, что оказался на улице не из-за Марты, а из-за неоплаченного счета. И тотчас ринулся вслед за нею. Вряд ли я нашел бы ее, если б она сама не шла мне навстречу. Остановившись, посмотрели друг на друга радостно, с облегчением. Начиная с той минуты мы не бросались зря словами — по меньшей мере, до конца дня. Мы теперь знали, как легко вспыхивают ссоры. О том, что счет по ее вине остался неоплаченным, я не упомянул.
***
Надо использовать любую возможность найти свободную комнату, я иду к Гордону Кварту. Последний раз мы виделись на отцовских похоронах, в жару он один заявился в плаще и стоял с таким лицом, будто собственноручно отправил отца на тот свет. У кладбищенских ворот спросил, не надо ли чем помочь, но глядел не на меня, а в сторону. Не помню, что я ответил.
Мы договорились о встрече по телефону, однако дверь он распахнул с таким видом, словно ожидал увидеть кого угодно, кроме меня. Не закрывая двери, он в порыве чувств заключил меня в объятья, похлопал по спине, что я мог сделать? Провел в комнату, усадил на стул, на столе две чашки, две тарелки, чай и кекс. Пока разливал чай, мы не проронили ни слова. В ответ на мой взгляд, брошенный в сторону двери, произнес:
— Она в отъезде. У сестры в деревне, насколько мне известно.
Пришлось мне рассказывать, как я провел этот год, каковы мои планы, отчего я ни разу не объявился. Старался покороче, он кивал на каждом третьем слове. Когда он налил горячий чай в блюдце, сунул в рот кусочек сахара и стал прихлебывать чай выпяченными губами, отец вспомнился мне так остро, как давно уже не вспоминался.
— Что с тобой? — спросил Кварт. — Рассказывай, рассказывай.
Прошедший год я представил весьма небогатым на события, что соответствовало действительности, ведь я прожил его в полусне. Но моя жилищная проблема не решена, намекнул я сначала, а потом выразился совершенно четко: ищу, мол, комнату. Прежде чем приступить к учебе, следует покинуть нынешнее мое жилье.
Кварт не вслушивался, забыв и про пустое блюдечко в руке, можно вообразить, кого я ему напоминал. Но когда я умолк, он нервно повторил:
— Рассказывай, ну же!
Надо внести полную ясность, он ведь общается с сотнями людей, он играет в оркестре, встречается со знакомыми, ходит в синагогу, у него есть все возможности порасспросить про комнату. Но сейчас, в эти секунды, пусть думает, о чем хочет.
Кварт отставил блюдечко и заплакал, слезы — несколько громадных, циклоповых слез — покатились из его глаз. Рукавом он вытер лицо, на этом приступ закончился. Я почувствовал, что совсем не растроган и сострадания к нему не испытываю, мне всего лишь неловко. «Сделал бы ты вовремя, о чем я тебя умолял, и мы б тут не сидели», — думал я. Глаза у него покраснели, кажется, и зрение вернулось к нему не сразу, я разглядел влажное место у него на рукаве.
— Надо было тебе прийти раньше, — произнес он наконец. — Много раньше. А ты ждал и ждал, как это благородно с твоей стороны.
Вдруг вскочив, он вышел из комнаты. Я пил чай, размышляя, что уж такого благородного в моем поведении. Может, он воображает, что я его жалел, вот хочу зайти и всякий раз думаю: нет, Кварт еще не готов. А правда состоит в том, что мы никогда бы не увиделись, если б не квартира. Только этой правды он не узнает.
Он вернулся и глянул, полна ли моя чашка. Я все-таки решил узнать, зачем надо было прийти раньше. Кварт не понял вопроса и смотрел на меня печально, пока я не повторил его слова. Тут он вспомнил:
— Лучше держаться вместе.
Ишь завыл, заскулил, да еще передо мной, а ведь я его предупреждал, причем вовремя! Не хочу с ним горевать по отцу, мне просто квартира нужна. А он все вздыхает, все призывает выразительным взглядом: «Давай, мальчик мой, чуточку вместе поплачем…»
Проклятое волнение закипает во мне, ну надо же, поднимается выше и выше, рвется наружу через глаза, что ж такое? Ребенком я в таком состоянии всегда выбегал из комнаты, не желая показывать отцу свое дрожащее лицо. Кварт мне никто, и какое мне дело, что он там видит. К тому же он увлечен своими переживаниями. Спрашиваю, есть ли у него вечером концерт.
Он вытащил носовой платок, с шумом прочистил нос и через платок пробурчал:
— Не беспокойся обо мне.
Чай тем временем почти остыл, но Кварт все равно наполнил блюдечко и выхлебал его одним махом.
— Вряд ли это послужит тебе утешением, но для меня прошедший год тоже оказался нелегким, — сказал он.
— Проблемы со здоровьем?
Он улыбнулся, будто одобряя жесткость моего вопроса. И горестно признался: весь этот год он промучился, укоряя самого себя. Конечно, ему никогда не узнать, насколько в смерти Арно виноват лично он, но что виноват, сомнения нет. Верь или не верь, а он рад бы лежать вместо отца на кладбище Вайсензе.
