Зильке Шойерман - Девочка, которой всегда везло
Мои глаза постепенно привыкли к краскам леса, я стала лучше различать коричневые и зеленые тона, казалось, на меня снизошел новый смысл, и мне стало интересно, так ли воспринимает эту палитру цветов художница Инес, кстати, куда она запропастилась. Я научилась идти по лесу в туфлях, надо было лишь наступать на носки, это было труднее, но зато эффективнее. Инес, кричу я, кричу тихо, почти беззвучно, Инес мы опоздаем. Я не знала, как далеко она от меня находится, как не знала и того, иду ли я вообще в верном направлении. Заросли становились все гуще, на глазах у меня выступили слезы, что, если она вообще куда-то пропала в этом проклятом лесу, где вообще ничего не видно? Может быть, она специально заманила меня сюда, чтобы иметь свидетеля. Но в следующий момент я вышла на поляну и сразу увидела ее. Инес в своем многослойном пестром одеянии сидела на камне, выгнув спину и прижав к груди одну руку; вторая свисала вдоль тела. Инес была похожа на огромного оранжевого тролля. Она была так погружена в себя, что мне не хотелось ее тревожить; я остановилась на опушке, смотрела на Инес, вспоминая, что, по преданию, тролли появились оттого, что Адам и Ева наплодили так много детей, что устыдились и попрятали часть их в пещеру, чтобы Бог их не видел. В таком сраме, в подземной пещере эти дети жили так долго, что превратились в двойственных существ. Я ждала, что Инес меня заметит, но этого не произошло, она не смотрела в мою сторону, хотя наверняка знала, что я нахожусь в паре метров от нее. Она делает маленький глоток из фляжки, брызгает несколько капель на мох, снова отпивает глоток и смеется, свет окружает ее, окутывает серебристым ореолом. Сердце мое начинает сильно биться, я чувствую, как начинают гореть щеки. Сейчас, думаю я, стыдно не ей, это я испытываю нестерпимый стыд — за себя и за весь мир. Инес, тихо восклицаю я и подхожу ближе, потом я тихо, не повышая тона, еще раз произношу ее имя, и она поднимает голову.
Я подхожу ближе и, только оказавшись на расстоянии метра, вижу, что она плачет; я вижу это теперь, вблизи, осознаю это с опозданием, вначале мозг регистрирует частности — повисшие плечи, искаженный рот, блестящие щеки — этот блеск вполне можно принять за игру солнечного света. Я замедляю шаг, останавливаюсь от вида плачущей сестры, мысли мои улетают прочь из этого леса и уносятся на тот пляж, где наши родители фотографировали смеющуюся Инес, пока мы закапывали друг друга в песок. Прошло двадцать лет, какой малый срок. И теперь в этом волшебном лесу, под сияющими деревьями, листья которых дают не тень, но свет, мне даже начинает казаться, что все это было только вчера, и все так разительно изменилось за один только день, и мне кажется вполне возможным, что и сейчас, в этот самый миг все может снова измениться, и мы обе — Инес и я — сможем каким-то непостижимым пока образом привести в порядок нашу жизнь, что повернется система координат, сквозь нее засветится счастье, явится точка, в которой сойдутся события, мысли, отношения, и жизнь милостиво бросит нас в эту точку; сейчас я искренне верю в такую возможность, верю без всяких на то оснований. Я не шевелясь стою здесь, в светлом лесу, и смотрю на Инес. Она отставляет в сторону фляжку, проводит веточкой линию во мху, и меня охватывает безумная надежда, она наваливается на меня, эта надежда, что лес стряхнет с нас всю грязь, здесь, сейчас, снизойдет на нас оберегающее нас волшебство, чудо, несказанный, неизъяснимый, непостижимый дар, составляющий суть жизни, дар этот — душа, в которой царствуют нежность и терпение, с тем, чтобы наше бытие обрело наконец осязаемый и прочный покров с тем видением доброй и честной жизни, видением, каковое мы всегда носим с собой и каковое снова и снова является нам порой как тень, которая всегда находится на два, три шага впереди, за ближайшим поворотом, как знамение, как символ, как дорога, ведущая на холм, за которым стоит еще один холм, а когда преодолеваешь и его, то взору открывается следующая возвышенность, более дикий, глухой, манящий пейзаж, пейзаж, где мы наконец обретем жилище, там стоят дома, куда нас зовут, двери, которые открываются перед нами затем только, чтобы за ними мы столкнулись с другими дверями, одна-единственная уготованная нам глупость — а над всем этим обманчивое небо, такое синее, что вызывает дурноту, небо, словно снятое на пленку «Техниколор». В воздух взмывает зяблик, потом падает на пару метров ниже и снова взлетает ввысь, словно его движет заводной игрушечный механизм. Пестрота мира, произносит Инес, глядя в землю, все эти цвета вместе выглядят как грязь. Она отбрасывает веточку и резко встает. Поехали, говорит она.
Десять минут спустя мы въезжаем в широкие ворота; я медленно веду машину по гравийной дороге. Приблизившись, я вижу, что возле импозантного здания стоят две какие-то фигуры и, куря, о чем-то беседуют. Инес сразу становится торопливой, ей не терпится присоединиться к этим людям, мне даже показалось, что она слишком поспешно прощается со мной, и я оказываюсь неготовой к тому, что она так скоро со мной расстанется. Я смотрю, как она уходит, через ветровое стекло, она идет быстро, даже начинает прихрамывать, энергично размахивая сумкой, как человек, стремящийся к цели, потом, прежде чем позвонить в дверь, на последнем метре, она оборачивается и машет мне рукой. Дверь отворяется, и Инес переступает порог, словно линию долгожданного финиша. Я продолжаю сидеть в машине, часы незаметно перетекают один в другой, солнце скрывается за горизонтом, на окрестности опускаются сумерки, я курю и жду, что что-то произойдет, что сейчас откроется дверь и из нее выбежит Инес. Но ничего такого не происходит. В здании зажигают свет. Ветви деревьев еле заметно колышутся на легком ветру, всё тихо, в клинику никто не заходит, и никто не выходит из нее. Мой мобильный телефон звонит трижды, потом замолкает. Вдруг дверь открывается, и я испытываю страшное облегчение, я твердо рассчитывала на то, что снова увижу Инес. Но из клиники выходит женщина с маленькой девочкой, прижимающей к груди исполинского игрушечного медведя. У женщины заплаканное лицо, ребенок счастлив, наверное, от встречи с отцом. Лучше всего было бы подбежать к ним и спросить, что это за клиника, как часто можно навещать пациентов, как проходит лечение, но женщина и девочка уже исчезли в машине, мать пристегнула дочку, и я вижу, как она из окна машет мне ручкой и доверчиво улыбается.
Примечание: диалог с Флеттом основан на данных проведенного Эвой Иллу исследования «Der Konsum der Romantik».
