Горан Петрович - Остров и окрестные рассказы

— Деда, когда ты опять к нам придешь?

— Я делаю то, что могу. Ни на кого я не обижен. Простудиться я не простужусь. Когда солдатом служил, на ночных дежурствах, в карауле, бывало и минус двадцать, а сейчас уже скоро весна. Соседи меня не интересуют. Считайте даже, что я употребил более крепкое выражение. Вы можете им сказать, что у Андрии Гавровича внизу важные дела, требующие уединения, — на одном дыхании отвечал он всегда одно и то же.

— Ну видишь, вот я здесь... пришел... — смущали его только вопросы внука.

— Я хотел спросить, когда ты к нам вернешься насовсем? — обмануть мальчика было не так-то легко.

Настоящее   распадалось,   соединительная ткань между нижним и верхним миром становилась все тоньше. Он проводил все больше времени в подвале, появляясь в квартире, чтобы чего-нибудь поесть да бодрствуя провести ночь, пока спят домашние. В подвале он дремал, слушал музыку без слов, смотрел на побледневшие, подстриженные пеларгонии, часами наблюдал, как слепые пауки-альбиносы плетут по углам свои сети, или же через уличное окошко следил за ногами прохожих. Последние известия его не интересовали, низкие окна давали более правильное представление о том, что за погода стоит на дворе.

Домашние постепенно перестают его корить. Он лишь изредка обменивается с ними парой фраз. Самых необходимых. Единственной связью между ними остается Малыш.

— Что он получил по математике?

— Когда принесут мою пенсию, дайте ребенку на карманные расходы.

— Думаю, велосипед как раз к весне доделаю, не хватает только одной гайки.

Это действительно так. Еще осенью он раздобыл почти новые камеры, по объявлению. Вилку пришлось заварить, в магазине были только «кошачьи глаза», сотни «кошачьих глаз», аккуратно разложенные, по десять штук на каждой полке.

— Отличный товар, им нужно совсем мало света... Возьмите хотя бы одну пару, скоро и их не останется, — убеждал его продавец, пока он не сдался.

Теперь все было досконально отремонтировано: разобрано, снова собрано, подтянуто. Потом покрашено, на два раза, сначала грунтовкой, потом эмалью. А под конец и смазано, чтобы нигде ничего не заедало. Единственное, чего не хватало, была потерянная гайка, которая соединяла зубчатые колеса и венец подшипника, шестигранная контргайка головки оси заднего колеса. Просто непонятно, куда она закатилась. Словно пропала навсегда. Исчезла.

Госпожа Юстина Вивот, вдова с четвертого этажа, была крайне удивлена, но все же любезно позволила осмотреть и ее часть подвала — он подозревал, что гайка могла укатиться под дощатую перегородку, не достигавшую пола.

— Хорошо, но раз уж вы все равно туда пойдете по этому вашему делу, будьте так добры, принесите мне оттуда связку старых газет, а то в нынешних пишут только о будущем.

Мркаич на аналогичную просьбу просто закрыл дверь, не удостоив его ни словом. Иличи уже десять месяцев как жили за границей, у своих детей. В отличие от них, у Чапричей, похоже, только дети и были дома, родители все время проводили в очередях перед разными посольствами. Бабушка с первого этажа не открывала никому, только почтальону, чтобы узнать, нет ли для нее письма, важного, очень важного, которое она ждет уже два десятка лет. Остойич никогда не был трезвым, обещал все, но тут же забывал. У нового соседа, того, что купил квартиру прапорщика, переселившегося в родные места, якобы не было ключа, хотя в тот же вечер он спустился вниз проверить, что же на самом деле ищет этот жилец сверху...

В общем, к середине зимы Андрия Гаврович сдался. Хорошо, если нет той, что была, сгодится и какая-нибудь похожая. Существуют требования, устанавливающие размеры. Обязательные стандарты. Когда-то с этим делом было строго. Международные критерии. Среди инструментов, в какой-нибудь из бесчисленных коробочек с шурупами, гайками, пружинами, проволочками, шайбами, штырями, заклепками, массивными гвоздями для бетона и совсем маленькими, оконными гвоздиками, среди всевозможной другой металлической мелочи неопределенного назначения не может не обнаружиться чего-нибудь подходящего.

— Важно, чтобы держала, она ведь не обязательно должна быть точно такой же... — Он наконец смирился с потерей, вытряхнул все многочисленные коробочки и принялся перебирать содержимое, откладывая в сторону те гайки, которые могли бы подойти.

Но ни одна из них не годилась, более того, пытаясь силой навернуть гайку со слишком маленьким отверстием, он сорвал резьбу. Когда ему удалось все-таки снять ее, оказалось, что резьба уничтожена бесповоротно, она не ведет ни туда, ни сюда, ни отвернуть, ни навернуть — а весна уже на носу.

Наконец он пошел на то, чего все эти месяцы старался избежать. С утра пораньше окунулся в галдеж и давку барахолки, переходя от прилавка к прилавку и разглядывая так называемую металлическую мелочевку. Господи, чего здесь только не было: колючая проволока и костыли, выровненные молотком гнутые гвозди, замки без ключей и ключи без замков, отвертки, у которых ручки давали трещину даже при небольшом усилии, отсыревшие электроды, уровни, в окошках которых перемещалось по два, а то и по три пузырька воздуха, сверла и пробойники из такого мягкого металла, что они сразу же деформировались, иногда попадались инструменты получше, тайком вынесенные с предприятий... Что произошло со стандартами, Андрия Гаврович понять не мог, но продавцы утверждали, что ничего похожего на то, что он ищет, у них нет.

— Да, точно, это резьба Витворта, но таких размеров у нас нет!

— Дедуля, это у тебя с какой войны осталось, где изобрели такую ось и такую гайку? А ведь у меня чего только нет, можно трансатлантический лайнер собрать и совершить на нем кругосветное путешествие!

— Такое больше не делают. Может, хороший токарь и мог бы тебе нарезать... Да только где ты его возьмешь, погляди, они почти все теперь здесь, на рынке.

— Да сам лучше попробуй, купи тиски, метчик...

— Эх, да брось ты! Не усложняй! Какая разница, что будет холостой ход? Важно, чтоб вертелось...

Стояла весна, но пеларгониям пришлось остаться в подвале. Андрия постоянно, может, кто-нибудь сказал бы, что бессмысленно, перемещал горшки вслед за клетчатым квадратиком скудного солнца из зарешеченного окна. По радио звучала музыка. Время от времени приятный женский голос что-то говорил.

— Части. Престо ма нон троппо. Аллегретто...

Все это сопровождал скрипящий звук, доносившийся снаружи. Малыш перед домом катался на велосипеде. Пока еще очень неловко, он только учился, да к тому же и заднее колесо вращалось не совсем правильно, заметно гуляя то влево, то вправо... В проеме окошечка иногда появлялись худые детские коленки.

— Анданте. Адажио...

Все же, думал Андрия Гаврович, сидя в кресле напротив треснувшего зеркала, хорошо бы как-нибудь раз обшарить весь подвал. Найти ту самую гайку.

— Ларго...

Но сейчас нужно опять передвинуть горшки с пеларгониями. Потому что квадратик солнца вот-вот переместится.

ВАЖНАЯ ТАЙНА

Мальчику в начале марта исполнилось шесть лет, его отец приближается к сорока. Оба стоят возле закрытого двустворчатого окна. Сегодня утром кто-то полностью раздвинул льняные занавески. Весна установилась раньше, чем обычно, видимость хорошая, взгляд без помех охватывает и самую дальнюю даль — можно разглядеть даже контуры самолетов, которые совершают налет на окрестности города. Сначала дрожат стекла, предчувствуя звук взрыва за далекими горами, а позже в ясное небо медленно врастает густая крона дыма. Стекла дрожат все чаще, все чаще появляются исполинские деревья, и вскоре уже нельзя понять, что чему предшествует.

— Одна бомба может сделать яму в пятьдесят метров пустоты, — говорит малыш.

— А откуда ты это знаешь? — спрашивает его отец, нарочито строго, а на самом деле недовольный собой из-за того, что телевизор постоянно включен, а домашние уже давно не обращают внимания на то, о чем говорят в присутствии детей.

Сын на мгновение умолкает. Однако, вопреки ожиданию, он не ссылается на программу новостей или разговоры взрослых. Он спокойно и доверчиво продолжает:

— Я играю, что мне сто лет.

— Сто лет?! Правда? Целых сто лет... — теряется отец от неожиданности.

Охотнее всего он бы теперь помолчал или, может быть, засмеялся, но он чувствует, что должен что-нибудь сказать, все что угодно. Может быть, именно поэтому, когда он снова начинает говорить, его слова звучат неубедительно:

— Пятьдесят метров пустоты?! Ты преувеличиваешь, пятьдесят метров — это слишком много...

— Много? — перебивает его мальчик. — А откуда ты знаешь, что это много?