Андрей Иванов - Копенгага

— Чтобы быть самураем, — как-то сказал он мне, — не обязательно быть японцем. Самураем, как и рыцарем, может стать каждый. Не каждый, а… — И тут следовали аргументы.

Он пил саке, говорил, что является обладателем палочки, которую он выиграл в каком-то состязании, у него был черный пояс и какой-то там дан, разумеется, у него были все атрибуты настоящего самурая… Он делал все, чтобы каждый в нем с ходу мог признать самурая. У него были пышные усы, косица и зычный голос.

Он, этот клоун, посвящал мистера Винтерскоу в самураи.

Сцена потрясла меня еще тем, что была так затянута. Абеляр делал паузы, перекладывал камеру из одной руки в другую. Метры и метры пленки ушли только на эту сцену… Я столько раз ее смотрел… Сам Абеляр, видимо, тоже — пленка была изжевана до безобразия, местами приходилось останавливать кассету и выправлять…

Бородатый, кудлатый старик стоял на арене цирка, возвышался над «японцем». Старик, этот борец с глобализацией, этот утопист, мечтавший вернуть православие к своим буддистским корням, человек, веривший, что может что-то изменить в этом насквозь прогнившем мире, человек, который вынашивал сорок лет свой невероятный по замыслу проект передачи замка в руки Российской православной церкви, он стоял там, на арене цирка, в своем каждодневном рубище, огромных ботах, папахе, рукава были с веревочками, поясок свисал, трогательно болтаясь… «Японец» был в кимоно с блестками, весь такой вычурный, такой ненастоящий, словно из-под стекла вынутая игрушка. Цирк — одним словом. Ритуальные слова были произнесены. В зале вспыхивал и угасал омерзительный хохот, пролетал ракетой свист, что-то на самом деле летело в старика, кажется, шарик. Старик стоял твердо, насупившись, он терпеливо ждал, когда все стихнет, когда вся тупость выйдет из шакалов; вот, кажется, утихомирились, он взялся жевать свою торжественную речь, держа японский меч на вытянутых руках, словно готовясь сразиться с толпой.

— Я воспринимаю это все очень серьезно, — говорил он.

Медленно так говорил, с паузами. Слова его звучали как предупреждение:

— Я очень серьезный человек (пауза), поэтому я очень серьезно отношусь ко всяким ритуалам.

Снова пауза, уже несколько грозовая, предупредительная.

— Я уважаю этого человека (пауза), я уважаю… (произнес его имя, я не смог разобрать, и снова пауза), я уважаю культуры всех стран и народов!

Длинная пауза, так и не собравшая желанной тишины и внимания к словам, сколь значимей бы те ни становились, толпа жила отдельной жизнью, ее потеха только начиналась.

— Он принял решение посвятить меня в рыцари (пауза). Мне это делает честь. Я знаю, что он серьезный человек (пауза). Он не станет просто так делать таких вещей. Прошу вас отнестись к происходящему серьезно, прошу вас…

Слова утонули в хохоте, снова что-то залетело на сцену, кажется, окурок.

Накануне фестиваля Джош затянул меня на покурку с братьями, где мне предложили скинуться и поработать: сделать какой-нибудь бизнес.

Я не сразу врубился. Как это можно предлагать такому лоху, как я? Я не понял.

Мы сильно покурили. Иоаким попробовал объяснить, в чем суть… Его слова потянулись из угла, затянутого облаком, откуда я видел только кеды и шляпу… Объяснения Иоакима блуждали как туман, они повисали в воздухе и не доходили до меня… Он объяснял… Старался… Объяснения цеплялись за крючки и гвозди, что торчали из стен плохо обитой кухни, его слова не достигали моих ушей, они дымом укладывались на полку рядом с блохастым котом…

Иоаким старался, даже жестикулировал, от напряжения двигал кедами, останавливался, дышал как рыба, распахнув пасть и тупо глядя на что-то перед собой; его глаза в дыму плавали, как медузы; он протягивал руку вперед, отдергивал ее, сглатывал, поборов в себе стихию, которая готова была его потопить, начинал объяснять снова…

— Купить мороженое, — наконец долетело до меня. — Много мороженого, омбре! Продать подороже во время фестиваля, все дела…

Я немедленно вошел в долю, дал восемьсот крон. Это все, что осталось от того, что мне заплатил старик за июнь-июль. Ничтожная сумма, но все же. Они мне предложили постоять продавцом. Согласился и на это.

Фестиваль. Я давно не был в такой толпе обкуренных и пьяных. Они мочатся повсюду, самое противное, что даже под нашим деревом.

Ненавижу толпы и многолюдные места, терпеть не могу крики и вонь. Толпа — это море из мяса, где каждая волна может окатить тебя отвращением.

Старался ничего не замечать, продавал мороженое и пирожки, которые испекла Дангуоле.

Пирожки пошли на ура, мороженое тоже уходило очень хорошо.

Дангуоле не участвовала в этом балагане, она была повсюду с мистером Винтерскоу. Помогала ему приготовить все к семинару: комнаты, белье, мебель, посуду и так далее. Он ей диктовал мысли, она записывала. Она стала его секретарем. На несколько дней. Того потребовали обстоятельства. Иначе ему было не справиться.

Да и этот фестиваль… Добавилось хлопот и неудобств! В замке появлялись странные люди… Приходилось выгонять, выяснять, кто такие… Мельтешили под ногами какие-то дети, которые вечно теряют своих родителей и потом плачут, тянут руки во все стороны…

Некогда! Некогда! Старику нужны чистые матрасы… Матрасы, на которых будут спать поляки… и Глеб из кожи вон лез, выуживая какие-то мешки, набитые опилками, из шкафов, которые разваливались, как только он к ним прикасался. Но старик потирал руки: матрасы! Поляки написали, что они не спят на диванах и кроватях, они спят только на полу! Такие вот странные люди. Не все поляки спят на полу, а эти спят, только на полу, равномерное распределение энергии вдоль позвоночного столба, приток сна к голове, сновидения, они странствуют в сновидениях, и им нужны специальные матрасы, маты, а не просто матрасы, чтоб не нарушалась связь с космосом… Они будут путешествовать в астрал прямо из нашего замка! Надо что-то придумать!

И он думал, шел направо, уходил налево, спотыкался, чертыхался, уносился в Коммюнхус, влезал на чердак: «Нет ничего! Где взять маты? Где?» — кричал он на Глеба и Дангуоле. Они разводили руками. Старик торопился в ангар, но не успевал: там матов не было к его приходу. Когда он врывался в ангар с факелом в руке, там оставались только асбестовые тени и вороны… Он приказывал Глебу проверить в ангаре каждую пядь, а сам уходил: «Мне надо работать, работать… Столько дел!»

Он продолжал работу в офисе, он клевал носом над клавиатурой, просыпался и стонал, писал письма, искал матрасы и маты, бился над решением этой проблемы…

Ко всему прочему надо было закупить овощей, особенно — свеклы, потому что поляки постоянно делают себе свекольные супы и свекольные салаты…

— О, конечно! — воскликнул тут Глеб. — Бурачковый суп! Я умею готовить!

Дангуоле перевела старику; тот воодушевился. Ах, как хорошо! Как кстати! Записал название: «бурачковый суп».

— Как необычно, какое совпадение, — причмокивал от удовольствия старик, записав и трижды перечитав новые слова.

— Наверняка не все поляки едят такой суп, — пытал он, — не все, а? Только эти, вот такие особенные… Я отправляюсь на поиски свеклы, а вы готовьте суп!

— Из чего? — изумилась Дангуоле. Старик Винтерскоу вышел из себя:

— Ну, из чего там его готовят? Откуда мне знать! Вы сказали, что знаете! Так начинайте готовить, начинайте! Некогда! Некогда! Я ищу свеклу — вы работаете на кухне!

Он уходил, бормоча себе под нос, будто рассказывая кому-то, что, несомненно, это очень странные совпадения, все эти поляки, литовцы, украинцы, которые свалились в одночасье, как снег на его седую голову… особенно поляки… которые спят на полу… питаются сугубо свеклой… вот и на семинар они едут не с пустыми руками, а с фильмо-проектором, дорогая вещь, хрупкая, они будут делать слайд-шоу! Вот это да! Они привезут видеофильм с выступлениями какого-то Джонотана Сайкса… В замке будет многочасовая лекция с демонстрированием антиглобалистских выступлений в других точках планеты. Покажут фильмы, фильмы… запрещенные фильмы! Мы все должны это посмотреть! Мы просто обязаны это посмотреть! Мы все должны бросить и двинуться на поиски свеклы и матов!

Мне было плевать. Я торговал мороженым и пирожками. От мелькания рук и лиц у меня рябило в глазах.

Флуоресцентные кегли жонглера посыпались прямо на него. Он стоял в самом центре поляны и очень долго жонглировал, и вот они начали падать на него, а мне дико сдавило кишку.

Попросил Иоакима меня подменить. Мне надо в туалет. Срочно. Дело нешуточное.

Он глянул на меня как-то странно, здорово обкурился, крикнул Джошу, чтоб принес бумагу, рукой показал в сторону кустов, сказал что-то по-испански, я понял только слово «чапараль». В этот момент он был похож на футболиста, дающего указания товарищу по команде. Но я не врубился. Или он не совсем понял меня. Он был просто загнан торговлей. Народу тьма. Жара. Суета. Шум. Он дал мне понять жестом, что меня подменит Джош.