Станислав Сенькин - Украденные мощи. Афонскиерассказы
24 сентября:
С каждым днем мне становится все хуже. Прошлой ночью мое сердце чуть не остановилось, но Господь продлил мою жизнь, напоминая о покаянии. Значит, не готов я еще предстать перед престолом Всевышнего. Вспомнил, как мнил себе, что упокоюсь на Рождество Богородицы, словно праведник. Видимо, крепко засело в моем сердце желание тщетной славы. Лучше умереть, как собака, чтобы и после смерти терпеть поношения. Игумен благословил меня причащать каждый день, пусть Господь хранит его святую душу. Я же молю Христа, чтобы Он не гнушался мной и дозволил мне вкушать Его тело и кровь без осуждения.
26 сентября:
Чувствую, как умираю, — сердце бьется все слабее и слабей. Прошу Господа принять меня таким как есть. Милосердие Его не измеримо никакими человеческими мерками. Только бы вырвать это грязное тщеславие из собственного сердца! Боюсь, что оно станет преградой на пути ко Господу. Молю Тебя, Пресвятая, позволь мне почить в мире, но пусть люди и после моей кончины не почитают меня за праведника, но, напротив, — за великого грешника. Искал я, окаянный, славы себе при жизни, так пусть же хоть после смерти подвергнусь бесславию. И да простит Господь всех порочащих мое имя и не вменит им это во грех, поскольку сам же прошу об этом. Услышь меня, Матерь Божья!»
Пахомий облегченно выдохнул:
— Так вот почему старик Лазарь не разложился!
На этом месте рукопись оборвалась — Лазарь умер на следующий день, прямо на Воздвижение. Его почему-то быстро все забыли, хотя при жизни он пользовался большой любовью и авторитетом среди братии. Пахомий помнил, что тело почившего эконома сразу стало смердеть, и это породило слухи о его, якобы, тайной порочности. Хоронили его, не дожидаясь трех дней, наспех вычитав положенные молитвы. Потом, по каким-то непонятным причинам, его имя забыли внести в новый поминальный синодик. В общем, его кончина была полна загадочных, но нехороших знаков.
Но все эти плохие знамения оказались на поверку лишь рубищем, прикрывающим собой истинную святость. Матерь Божья услышала предсмертный вопль монаха и исполнила волю праведника. А братья еще при этом думали-гадали, какой порок был у него, а сами даже недостойны и одного мизинца Лазаря.
Что ж, если он сам так решил, тогда пусть и терпит поношение братьев. Но все же, в глубине души, Пахомий надеялся, что через три года он вынет из могилы желтый череп эконома и поставит его на полку в костнице кладбищенского храма.
Невычеркнутое имя
Сколько раз игумен старого святогорского монастыря Филофей убеждался в том, что его братья неисправимы; как законный глава обители, он не мог ничего сделать с непокорными насельниками. Если он шел им навстречу, они еще больше садились на голову, если же применял какие-нибудь карательные меры, братья начинали чуть ли не бунт — саботировали послушания и, кучкуясь, обсуждали очередную его «выходку».
Игумен Андрей ходил ко всем афонским старцам с просьбой о помощи; они, конечно, сочувствовали, но боялись вмешиваться в этот конфликт и говорили общие слова о смирении, терпении и послушании. Но даже все старцы мира не могли угасить возрастающую взаимную неприязнь его и братии. Это все из-за отца Емилиана, думал игумен.
Отец Емилиан был прежним игуменом обители, он был учеником одного известного пустынника и управлял Филофеем мудро и справедливо. Все любили его и почитали за прозорливого старца. Три года назад ему явилась в тонком сне Божия Матерь и повелела оставить Афон и перебираться в Соединенные Штаты. В этой мекке демократии греческая диаспора была третьей по своему влиянию, после еврейской и армянской. Игумен посоветовался со святогорскими духовниками и исполнил волю Пресвятой Владычицы.
Сегодня отец Емилиан основал в Штатах около двадцати монастырей и являлся непререкаемым духовным авторитетом для православных всех народов. Монастырские братья все время сравнивали отца Андрея с этим великим старцем, и понятно, что сравнение было явно не в его пользу.
Отец Емилиан был ему больше, чем родитель, Андрей выполнял все, что тот ему говорил, значительно преуспевая в послушании. Перед своим отъездом в Штаты игумен созвал братию и сказал:
— Отцы, меня ждет новое послушание, но вы не скорбите, я все равно буду за вас молиться и считать вас своими братьями и духовными чадами до самой смерти, — старец указал на него. — Вы все знаете отца Андрея, его добродетели и благоговение к святыне поистине велико. Оставляю вам его за игумена, как слушались меня, так слушайтесь и его, не перечьте ему и не вставляйте палки в колеса, так как он для вас теперь законный игумен по воле Самой Матери Божьей.
Вначале братья даже с радостью приняли новое назначение, так как любили отца Андрея за кротость, природное миролюбие и почитание старших, но уже через месяц начали роптать на него.
— Что это за нововведение, братья? — старый отец Филагрий обратил внимание на новый порядок чтения в трапезной. — Андрей самочинник! Емилиан бы такого никогда себе не позволил!
С тех пор братья, особенно старые монахи, стали подмечать его отступления на каждом шагу, но настоящая битва разгорелась по вопросу из-за так называемой керазмы, по-русски — угощения.
По афонскому типикону, братья могли есть всего два раза в день, но в современном мире аскетизм не в чести, и монахам трудно удержаться от тайноядения — греха, который заключается в том, что ты ешь пищу один в своей келье и без благословения. Чтобы пресечь этот грех, во многих афонских монастырях ввели керазму — попросту говоря, чай с различными сладостями. Керазма была всегда в определенное время и благословлялась иеромонахом. Все были довольны, но после этого любое тайноядение считалось великим грехом. Отец Андрей всегда помнил случай, после которого авторитет его старца поднялся на недосягаемую высоту.
В их обители сохранилась древняя святогорская традиция: игумен являлся в то же время и духовником. И, как духовник, он имел право налагать, в отдельных случаях, епитимью. В Филофее был принят обычай публичного покаяния, когда провинившийся брат падал ниц перед выходящими после вечерни из храма отцами и вслух просил прощения за свой грех.
Однажды отец Емилиан узнал на исповеди от одного брата, что тот, несмотря на законную керазму, тайно ест «далмадаки» — голубцы, завернутые в виноградные листья.
— Что ж ты, брат? Разве тебе не хватает трапезы и керазмы? — игумен пытался исправить брата-чревоугодника.
— Хватает, — этот брат только недавно пришел из мира, и, чтобы его пообтесать, нужно было много смирения, терпения и старания.
— Ну, тогда вот что! — игумен сделал нарочито недовольное лицо. — Сегодня после вечерни будешь делать метания перед отцами, говоря: «Простите меня, отцы и братья, я чревоугодник». Тебе понятно?
Послушник оказался, однако, твердым орешком:
— Понятно, отец игумен, вот только я этого делать не буду. В других монастырях это не принято.
— Как так? — отец Емилиан думал, как ему поступить в такой ситуации. С таким наглым противодействием своей игуменской воле он еще не сталкивался. С одной стороны, он, как пастырь своих овец, не имел права позволить, чтобы такая дерзость сходила с рук, с другой — игумен чувствовал, что послушник подумывал, как бы уйти из монастыря, и поэтому сам провоцировал конфликт. Но все же отцу Емилиану было открыто, что этот послушник попал на Святую гору не случайно, и в будущем ему предстояло стать серьезным хорошим монахом. Поэтому он решился на необычный поступок.
Послушник после своего наглого выпада ожидал, что игумен накричит на него или прогонит прочь, но каковы же были его удивление и растерянность, когда отец Емилиан ласково отпустил его, а вечером сам лично взял на себя его грех. После вечерни он пал ниц перед выходящими на трапезу братьями и прилюдно просил прощения.
Это так поразило послушника, что тот после этого совсем исправился и перестал нарушать волю отца Емилиана, также и остальные братья убедились в святости своего игумена.
Правда, после святого игумена ни один другой не стоял в их глазах так высоко. Отец Андрей на каждом шагу слышал, как братья сравнивают его с прежним игуменом и хулят его поступки. Особенно они настроились против него, когда он решил отменить керазму. Дело в том, что после отъезда отца Емилиана керазма постепенно превратилась в настоящий праздник живота. Простой неприхотливый чай с лукумом и пряниками вырос в пиршество со всевозможными тортами и сладостями, на которые только способен греческий кулинарный гений.
Случалось, что некоторые монахи объедались так, что потом долго мучались животом. Отец Андрей посоветовался по телефону со старцем Емилианом, и тот благословил его упразднить керазму.
Сообщив на вечерней трапезе о своем решении, игумен столкнулся с противодействием братии, особенно стариков, которые с того времени стали писать на него кляузы старцу в Америку. Борьба за керазму длилась два года и закончилась победой братьев.
