Инесса Ципоркина - Мир без лица. Книга 2
Я сижу на камне и мерзну. По моей спине змеятся ледяные струйки воды, стекая с мокрых волос, ноги мои коченеют на скользком камне, моя потрепанная одежда заскорузлым тюком отмокает в луже. Полный набор радостей походной жизни. Молодость вернулась.
— Послушай… — Сын Дану устало потирает переносицу. Интересно, проклятому сильфу так же холодно, как мне? Мне бы хотелось, чтобы ему было ЕЩЕ холоднее. — Представь: если мы приведем Видара к Фенриру таким, каков он сейчас, что будет?
— Не знаю! — ору я, в сотый раз пытаясь отжать волосы досуха. — Заставим его прикончить эту образину — и домой!
— Заставим! — усмехается Нудд. — Тебе кажется, что в руках у нас слабое и бесхитростное существо, что мы сможем им распоряжаться, как в реальном мире ты распоряжалась подсобными рабочими? Ты вообще-то понимаешь, против ЧЕГО мы пошли?
— Против инфантильного божества, у которого конфликт с папашей и несоразмерные амбиции, вот он и ввязался в дурную компанию… — бормочу я. — Кстати, ты не знаешь, что это за компания, о которой говорила Фригг? Я думала, она ётунов имеет в виду, но они не больно-то за Видара вступились…
— Фригг говорила о вещах куда более важных, чем чья бы то ни было компания, — резко обрывает мои рассуждения Нудд. — Она говорила о пророчестве. Согласно пророчеству, миру придет конец не по воле богов, а по воле тех, кто выше.
— Выше богов? — изумляюсь я.
— Вот именно. Над божествами стоит природа. Природа этого мира. Мир, в котором ты родилась и выросла, изменяется постепенно. Но иногда и ему приходится изменять себя с помощью катастрофы. Когда все живое гибнет и приходит время для возрождения другой, доселе невиданной жизни. А здесь, — Нудд обводит рукой притихшую долину, — катастрофы в порядке вещей. Мы стоим на пороге изменения реальности. Мы пошли против желания этого мира измениться. Он себе надоел, понимаешь? Он избрал несколько существ — а может, сил природы — своими орудиями. Он себя перекраивает, он уже в процессе метаморфозы. И мы — двое придурков с хилым запасом магических трюков — норовим ему помешать!
Никогда не верила в миры, сознающие сами себя. Но это же мир, сотворенный вполне сознательным демиургом? Значит, у него тоже может наличествовать воля. Упрямая, темная, недоразвитая воля. Поставить бы ее в угол. На колени, на горох, на две-три вечности…
— Хорошо, что ты предлагаешь? — мой излюбленный ход. Если кто-то упорно не желает принимать твои рацпредложения, пусть излагает свои. Посмотрим, кто будет ржать до конца летучки.
— Идти ножками. Через весь Утгард, в грязи, в голоде, по пояс в тараканах. Пусть этот божественный бастард посмотрит на жизнь глазами мужчины. До сих пор у него только и было заботы, что самого себя развлекать. К его услугам были все красоты Асгарда и Мидгадра. Ему не хватало только всевластия, чтобы избавиться от мысли, что папаша Один все-таки помогущественнее будет. И при случае может сделать зарвавшемуся сынуле а-та-та. Он знать не знает, что такое начинать с нуля. Вот пусть и полюбуется на эту нулевую отметку — на Утгард, мир за околицей!
Я не могу не признать: рацпредложения сильфа… резонны. Видар страшно, незыблемо, божественно наивен. Он таков, какой была я и мое окружение в незапамятную эпоху тинейджерства. И мне точно так же казалось: дайте мне точку опоры, рычаг, красную кнопку и сигнальный свисток, чтобы я перевернула мир! Вопрос «Каково это — жить в перевернутом мире?» мою голову не посещал. Я свято верила, что мир СЛЕДУЕТ перевернуть, а уж дальше — не моя забота.
Но тащиться через дикие красоты Утгарда, увязая в зыбучих песках и непролазных топях, питаясь мясом каменноугольных тварей… Мой желудок совершает небольшое сальто.
— Ты думаешь, пока Одинов сынок будет вместе с нами — а если быть честными, то по нашей милости — мерзнуть, мокнуть и паршиветь, его сердце смягчится и наполнится нежностью к своим мучителям? Ты что, про стокгольмский синдром[64] начитался? Эй, ты где? — я недоуменно озираюсь.
Нудда нет. Нигде. Зато в пейзаже появилось замечательное дополнение — женщина-слон. Карликовый, правда. Еще одно из вымерших палеонтологических чудес. Хотя слонов, у которых бы вместо головы из шеи женское туловище росло, никакая палеонтология не упомнит.
Немо созерцаю это чудо природы. А что еще мне остается? Слоноженщина возвышается надо мной, огромная, несмотря на скромные, по сравнению со хоботными моего мира, пропорции. Кожа у нее серая, как у здешних троллей. Но не такая грубая, как у реального слона. В руках длинная палка, гибкая, точно хлыст. Добренький слоник, не убивай меня, пожалуйста…
— Зачем ты оскверняешь Мертвую реку? — вежливо спрашивает слоноженщина. — Ты нездешняя?
Все так же немо киваю.
— Ты не пила воды?
Отрицательно качаю головой.
— Молодец. А то я не умею выхаживать отравленных священной водой. Что это? — она наклоняется к луже между камней, выуживает мое платье. — Зачем это?
— Носить… — шепчу я.
— Гм, — слониха миролюбиво выжимает мою злосчастную одежку, на секунду задумывается, скручивает ее в жгут и надевает мне на голову, как чалму. — Красиво! Ты голодная? Побеги будешь? — и она протягивает мне ту самую палку, которую я, по недомыслию, приняла за оружие. С обреченным лицом беру «побег» и принимаюсь его грызть.
— Тупой тролль, — ворчит слоноженщина, отбирает у меня палку, ловко очищает конец и подносит его к моему носу. Волшебный сладкий запах достигает моих ноздрей и я, не помня себя, впиваюсь зубами в мягкую древесину… сахарного тростника. За возможность сгрызть этот побег в одиночку я убить готова.
— Осторожней! — предупреждает меня моя благодетельница. — Если много съесть, зубы заболят!
— Плевать! — бормочу я с полным ртом. — Какое… счастье…
— А другим троллям не нравится, — обиженно сообщает слоноженщина. — Ну так я с ними и не вожусь. Они все дураки.
Я поднимаю на нее глаза. Так и есть. Это слоненок. Девочка лет десяти на наш земной счет. Туловище девочки колышется над моей головой. Боги мои, боги, какого же размера ее мамочка?
Глава 8. Территория настоящего
— Марк, а Марк! — тяну я за рукав нашего провидца, нашего демиурга, нашего Бон Дьё. — Марк, почему Синьора… Помба Жира… В общем, ты знаешь, почему эта чертова баба от самодовольства чуть не лопается?
Синьора Уия и впрямь выглядит неподобающе счастливой. Ее, похоже, ничуть не расстроило ни поражение в поединке с Мулиартех, ни орда пришельцев, хозяйничающих на ее территории, ни карательные меры, обещанные разгневанным Легбой при поддержке глумливо хихикающего Каррефура… Если бы на мою долю выпало столько, сколько досталось этой женщине за последние несколько часов, я бы кипела жаждой мести даже не как чайник или там гейзер — я бы превратилась в вулкан! У меня бы на лице отражалось все, что я мечтаю проделать с победителями — и непременно проделаю, вот только оклемаюсь чуток… Может быть, более опытного бойца хватило бы на создание бесстрастной маски, скрывающей далеко идущие планы освобождения и мести. А виртуоз, наверное, даже сумел бы поиронизировать над собой, демонстрируя объективность бывалого геймера, — что ж, на этот раз ваша взяла, радуйтесь, я и сам за вас порадуюсь, до поры до времени, до следующего своего хода… Но чтобы ТАК — сидеть с откровенно блаженным лицом, прислонившись к стене, закрыв глаза и не двигаясь с той самой секунды, как захватчики Тентакао решили двигаться дальше, в нижние, хтонические, неведомые миры?
Несколько раз я проверяла, дышит ли Синьора. Синьора дышала — тихо и безмятежно, словно спящий ребенок, которому не снятся сны, сбивающие дыхание. Мои спутники были заняты чем-то ужасно важным, имеющим большое значение для успеха грядущего похода, а меня занимало только одно — вопрос «Почему Помба Жира ведет себя, как победитель?» Нет, не как победитель. Она вела себя, как электрический заяц после собачьих бегов: гончие и борзые, взрывая лапами мягкую землю, только что неслись за ним, не щадя гибких жилистых тел, а он маячил впереди, но в зубы не давался, ведя череду обезумевших от гонки псов к цели важнее живой добычи. А теперь он лежит, отключенный за ненадобностью, и электричество понемногу истекает из его узлов в магнитное поле земли…
— Она свое дело сделала, — пожимает плечами Марк. — Послужила блесной и леской, оторвала меня от моего города, затянула вглубь острова и оставила на пороге подземного мира, точно подкидыша.
— Тебя? — удивляюсь я. — А мы, думаешь, всего-навсего довесок? Рыбы-прилипалы, прицепившиеся к улову знатного рыбака, хозяина Синьоры Уия?
— Надеюсь, — роняет Марк. — Очень надеюсь, что так.
— Зато я на это совсем не надеюсь, — едва слышно признаюсь я. — Рыбак, не будь мы ему нужны, нашел бы способ избавиться от прилипал — если не в порту, так в пустыне, а не в пустыне, так на берегу Мертвого моря… Рыбак на нас рассчитывает. Может, надеется втянуть в игру не только богов твоего острова, Бон Дьё, но и богов бездны. Может, ему покоя не дает Мореход, который бороздит море Ид, никому не подвластный и ни с кем никакими узами не связанный — ни узами похоти, ни узами любви, ни узами смерти…
