Михаил Берг - Нестастная дуэль
Десятиверстная дорога от станции до Мары была проселочная, ужасная, а во время ненастья - прямо-таки убийственная. Полуглинистая-получерноземная грязь толстым, тяжелым слоем облепляла колеса; а в одном месте после хороших дождей приходилось ехать добрые полверсты прямо по воде, буквально доходившей лошадям до брюха. Словом, дорога настоящая, российская. Пока, бывало, доедешь в такую распутицу до Мары - разломит спину. Случалось, что в непогоду каких-нибудь десять верст приходилось плестись два с половиною, а иногда и три часа.
Мой последний приезд, однако, был отмечен чисто по-деревенски: первым делом при въезде во двор бричку окружили с громким лаем три черных, лохматых дворовых пса; затем из стоявшего в стороне флигелька-людской вышла девчонка-прислуга, поглядела на меня, приложив ладонь ко лбу, и равнодушно ушла; потом из того же флигелька вышел работник Роман и крикнул на собак:
- Пошли вон, подлые!
Брата я застал в его кабинете за письменным столом у большого, тройной ширины окна, из которого была видна расчищенная дорожка, по бокам усаженная кукурузой и другими декоративными растениями. Вид был довольно веселенький. Одна из стен кабинета от потолка до пола была заставлена книгами на черных полках. Брат обрадовался мне и тотчас же повел показывать свои владения: дом, службы, двор, сад и огород.
Сад был запущен, и это придавало ему особенную прелесть. Он весь порос высокою, густою травой, и в нем особенно красиво и даже в своем роде величественно (по сравнению с молодняком) было старое, развесистое, с дуплистым стволом почти в два обхвата дерево, прозванное на библейский лад «дубом Маврикийским». На одной из толстых боковых ветвей брат прикрепил ящик-скворечник с несколькими отделениями. Над рядом отверстий на скворечнике была надпись: „Питейный дом братьев Скворцовых“. Таких скворечников по саду было развешано много. Брат очень чутко относился к приходу весны, жизнерадостно следил за таяньем снега, за разбуханием почек и за прилетом птиц. Особенно он любил скворцов и в своих письмах ко мне сообщал: „У нас уже прилетели скворцы, начали вить гнезда и поют. А у вас на севере? Не прилетели еще?“
Я приехал в конце весны и в начале лета, когда природа была, что называется, в полной силе и в полном расцвете. В бордюрах, окаймлявших дом со стороны сада, цвели нарциссы и розы.
- Розы я из Риги выписал, нарциссы сам садил, - показывал мне он с гордостью. - А теперь пойдем, я тебе покажу две лиственницы. Я их тоже выписал и посадил. Ничего, принялись. Осенью я выпишу и посажу штамбовый крыжовник. Говорят, это что-то особенное.
По пути он часто наклонялся и подбирал упавшие с деревьев сухие сучья и веточки и не швырял их куда-нибудь подальше, а складывал кучечками у края дорожки. Потом я узнал, что он собирает этот хворост, связывает мочалкою в пучки и складывает в особом месте. Это он готовил на зиму растопку для печей.
В доме обстановка та же: те же часы в столовой, тот же портрет прадеда в камзоле, те же неизменные званые и незваные гости, тот же графинчик с загадочными травами на столе, то же радушие и гостеприимство, но только брат как будто уже не тот. Он похудел, слегка на вид сгорбился, и кожа как будто отвисла. Но он был по-прежнему ласков со всеми и разговорчив. За обедом он рассказал между прочим, как простой народ понимает его произведения.
Пришел к нему как-то работник Роман и попросил почитать чего-нибудь от скуки. Брат дал одно из своих старых произведений, в котором героиня-крестьянка преступает крестьянскую мораль, но вместе с тем вызывает к себе искреннюю симпатию и сожаление. Но Роман дал категорический отзыв:
- Ишь, подлая…
Все сидевшие за столом весело засмеялись. Одна только Натали чуть-чуть улыбнулась… После обеда, когда я вошел к ней в комнату, она грустно сказала:
- Ты слышал, он что-то покашливает?
Беседуя с братом однажды в его спаленке, я полюбопытствовал, зачем у него перед кроватью стоит такой огромный стол вместо маленького ночного.
- Пишу иногда по ночам, - сознался он неохотно.
Покашливал он уже чаще и сильнее.
- Ты бы попробовал больше гулять, - посоветовал я. - Я после прогулки всегда дышу глубже.
- Нет, - сказал он с оттенком грусти, - это не помогает. Я теперь как только шесть часов, так и должен уходить из сада в комнаты.
- Как ты определяешь свою болезнь? - спросил я. - Какой тебе ставят диагноз?
- Catharus pulmanum, - ответил он мне по-латыни.
В этот приезд я прожил у брата несколько дней, и наговорились мы досыта. Он по-прежнему был деликатен и как-то особенно кроток. Смеялся он уже значительно реже и ко всему стал относиться как-то равнодушнее, но не жаловался ни на что, а от того, что было ему неприятно, уходил без борьбы. Но иногда вдруг взовьется - и опять прежний, молодой, язвительный. Раз вечером устроили что-то вроде рулетки, а проигравший должен был выполнять фант.
Первым проигрался Полонский.
- Ну, чего изволите-с? - спросил он, вставая и шутливо вытягиваясь в струнку.
- Трагедию представь!
- Слушаю!
Полонский выпрямился еще более, нахмурился, поднял вверх руку, скорчил рожу и пропел сиплым, дребезжащим голосом:
- Умри, вероломная! Крррови жажду!!
Мы покатились со смеху.
Потом мы проигрались вместе с Полонским.
- Ну, что теперь?
- Бегайте вокруг стола и пойте петушком.
- Ку-ку-реку! - заголосили мы оба и побежали вкруг стола.
В доме жили две таксы - Бром и Хина, черненькая и рыженькая, причем у Хины были такие коротенькие, все в сборках ножки, что брюхо у нее чуть не волочилось по земле. Подчас Хина подходила к брату, клала ему на колени передние лапки и жалостливо и преданно смотрела в глаза. Он изменял выражение лица и разбитым, старческим голосом говорил:
- Хина Марковна!.. Страдалица!.. Вам ба лечь в больницу!.. Вам ба там ба полегчало ба-б.
Целые полчаса он проводил с собакой в разговорах, от которых все домашние помирали со смеху.
Затем наступала очередь Брома. Он также ставил передние лапки на колени к брату, и опять начиналась потеха.
- Бром Исаевич! - обращался к нему брат голосом, полным тревоги. - Как же это можно? У отца архимандрита разболелся живот, и он пошел за кустик, а мальчишки вдруг подкрались и пустили в него из спринцовки струю воды!.. Как же вы это допустили?
И Бром начинал злобно ворчать».
Приходской священник о. Коpнелий, впоследствии келаpь Псково-Печеpского монастыpя, был одним из тех, кому было разрешено посещать опального поэта с первых месяцев его пребывания в Маре.
«Мой взгляд упал на книгу, лежащую на столике. Взял в pуки, полистал:
- Вот эту не читал еще, не дадите ли до следующей встpечи?
- Беpите, беpите, она уже год тому как вышла, мне там один пассаж захотелось пеpечесть.
- А что вы думаете об авторе?
Губы Х** озоpно поджались, но тотчас уголки pта опять опустились:
- Невозможно даже представить себе, чтобы человек не стал писать хуже и не загубил бы даже прекраснейший талант, если у него хватает удали за один год сочинить два романа и две дюжины статей, к тому же он работает небось из желания сколотить себе огромный капитал. Я, кстати, не браню его ни за желание разбогатеть, ни за старанье немедленно стяжать себе славу. Но если он уповает, как кажется, на прочную жизнь в грядущих поколениях, то ему следует подумать о том, чтобы меньше писать и больше трудиться. Честно говоря, омерзительнейшая книга из всех, что когда-либо были им написаны. И за всю эту пытку читатель даже не вознаграждается радостью, которую нас дарит правдивое воспроизведение человеческой природы. Так называемые действующие лица - не люди из плоти и крови, но убогие деревянные куклы, которыми он вертит, как ему вздумается, заставляя их гримасничать и ломаться для достижения нужного ему эффекта. Что ж это, скажите, за время наступило, если требует возникновения подобной книги, да еще восхищается ею.
- Да, время теперь такое, - пробормотал я, - что…
- Недавно, - не дал договорить мне Х**, - прислал мне один офицер-артиллерист свои армейские записки, очень хорошо, талантлив в воссоздании деталей, но я посоветовал ему взять сюжетом историю адюльтера - красавица жена, престарелый муж, ребенок и молодой человек из общества, который соблазняет ее, а потом разочаровывается. И - как знак времени - все основные эпизоды связаны с железной дорогой. Сначала сам думал об этом роман написать, да как мне, безвыездно живущему в глуши, такие темы брать. Да и силы уже не те… Вот если б…
