Елена Сазанович - Всё хоккей
Еще один важный вывод Смирнова – умелое «отсечение» ненужных людей ведет к продлению жизни, то есть к счастью. Смирнов даже осмелился привести пример из собственной жизни, когда был влюблен не в ту женщину. И если бы вовремя не расстался с ней, то уже давно бы погиб.
Я невольно усмехнулся. Странные мысли. Можно подумать он теперь не погиб. И по такой глупой случайности! Гораздо достойнее было бы умереть от любви. А не от руки своего кумира.
Но когда я дошел до главы, что все люди являются невольными убийцами друг друга, один в большей степени, другой в меньшей, один сознательно, другой нет, то было уже не до смеха. Мы все убиваем друг друга. Как ни парадоксально, но нас в итоге убивают ни войны, ни катастрофы и ни болезни. Только мы сами. Это мы сочиняем и войны, и катастрофы, и даже болезни. Мы делаем все, чтобы сократить жизнь другому. И не только научными открытиями, не только закулисными подлостями, но и просто незначительными словами и жестами. Я, как и Смирнов, уже верил, что кто-то может дожить до ста лет. Но я никогда не поверю, что и его не убивали. Это просто означает, что он не дожил до ста пятидесяти. Не нужно даже говорить о пагубности алкоголя, сигарет и ядов. До любого состояния можно довести. Вольно или невольно. Человек не может так довести сам себя. Это нереально. И неправдоподобно. Это выше человеческих сил. Он слишком зависим. Слишком беспомощен и слишком слаб в обществе, где его касается всякая мелочь. И всякая мелочь может приблизить его гибель. Мне даже показалось, что дожить до назначенного судьбой возраста он способен только в одиночку. И вообще одиночки гораздо больше живут. Но это уже из биологии. Хотя разве мы не часть биологии? Подобное когда-то доказывала моя мама.
На одном дыхании я прочел эту главу. Сердце мое колотилось, руки дрожали, и смутные картинки из прошлого загружали, перескакивая одна на другую, как в калейдоскопе, мой воспаленный мозг. Я не выдержал, открыл бар и достал бутылку виски. Припасенную когда-то для случайных посетительниц. Залпом выпил полный стакан. Взъерошил вспотевшие волосы.
– Прости меня, мама, я не пил даже когда узнал, что ты умерла, – я взял фотографию своей матери и прижал ее к своим губам.
Она смеялась на фото. Но в ее распахнутых настежь глазах я уловил страх. Словно она видела мое будущее.
На следующее утро я решил посетить Макса. Предварительно договорился по телефону о встрече и представившись другом семьи Смирновых.
Он жил, как я и предполагал, в одном из респектабельных районов, в самом центре. Я на всякий случай оставил свою машину в квартале от его дома. И вскоре уже, после краткого объяснения с консьержкой, взбегал по лестнице на второй этаж.
Он быстро открыл мне дверь, как-то уж слишком быстро для его просторной четырехкомнатной квартиры. Словно он под дверью прислушивался к моим шагам. Но эти подозрения я мгновенно отверг. Его солидный и внушительный вид не давал права на подобные мысли.
– Здравствуйте, – протянул он мне руку и вежливо пригласил пройти в комнату.
Я последовал его приглашению и огляделся. Комната была просторная, стильная, в светлых тонах, не загроможденная мебелью и вещами, поэтому неуютная, немного напоминающая офис. Впрочем, ультрасовременная, под стать хозяину.
Мы уселись в кожаных креслах за стеклянным маленьким столиком.
– Ну и чем могу служить? – спросил через чур вежливо Макс, разливая кофе по маленьким чашечкам из темного французского стекла.
Вообще, все выглядело настолько благовоспитанным, аккуратненьким и стерильным, что мне стало противно. И я некстати ляпнул.
– Я и понятия не имел, что ученые сегодня живут так.
– Ученые живут по-разному. И так тоже. А вы что-то имеете против?
Странно. Я сам поражался и своим вызывающим мыслям, и своему вызывающему поведению. Я никогда не был против роскошной жизни. Напротив, приветствовал ее и справедливо считал одной из составляющих успеха. Но почему-то именно здесь, на этом скрипящем кожаном кресле, среди нарочито пропорциональной мебели, напротив этого лощеного красавчика в белом хлопковом костюме, я вдруг вспомнил более чем скромную и немодную квартирку Смирнова. Тоже кстати (или некстати) ученого.
– Да нет, – я как можно равнодушнее пожал плечами. – Против ничего не имею.
Макс внимательно на меня посмотрел, и мне показалось, что в его очень светлых, почти стеклянных глазах зажглись недоверчивые искорки. Он мне не верил. Более того, я вдруг явственно, почти физически осознал его превосходство над собой, хотя он к этому не давал явных поводов. И все же. Я впервые в жизни понял, понял на собственной шкуре, насколько дорогая одежда, дом, сама жизнь влияет на отношения людей. И насколько вещи, не человек, а вещи определяют тон этих отношений и главенствуют в выборе такого тона.
Сегодня в глазах преуспевающего Макса я был никем. Всего лишь неудачником и другом такого же неудачника – Смирнова. Вряд ли бы он в небритом, бедно одетом госте смог бы опознать гениального хоккеиста, сумевшего покорить мир и тем самым приобщиться к избранной касте, ведущей дорого оплачиваемое существование. Кстати, один из атрибут которого, мой желтенький феррари, стоял всего лишь в квартале отсюда. Но этого Макс не мог знать. Он знал лишь то, что видел.
– Кстати, я о вас ничего не слышал от Юры, – усмехнулся Макс. – И если честно, поначалу с недоверием отнесся к вашим словам. Но теперь… Теперь я убедился, что вы действительно можете быть другом Смирнова. Он тоже не понимал, что так могут жить ученые. Он, как и вы, полагал, что ученые должны жить в захламленной пыльными книгами библиотеке. Знаете, более чем стандартное представление о быте. В таком случае, артисты должны жить только среди афиш и плакатов, повара – среди кастрюль и тарелок, а спортсмены – среди спортинвентаря и кубков. Смешно, не правда ли?
Мне было не смешно. Хотя я его отлично понимал, вернее, должен был понимать. Ведь еще вчера жил как он, ну, разве что не в модерновом стиле. Просто на этот стиль у Дианы не хватало ни ума, ни понятия. Она предпочитала роскошь в стиле барокко.
– Человек не может и не должен жить на работе, – глубокомысленно заметил Макс. – Хотя, безусловно, она откладывает отпечаток на его быт.
Я огляделся. И вновь не выдержал.
– Но по вашей квартире этого не скажешь.
Макс откровенно расхохотался мне в лицо.
– Я и впрямь узнаю друга Смирнова! Настоящего друга. Только не понимаю, почему он вас так тщательно скрывал?
– Он не скрывал, просто… – я запнулся, хотя версия нашего знакомства была мною продумана. – Просто видимо при вас у него не было случая обо мне вспомнить. Так бывает. Тем более, что мы подружились через его жену… Надежду… Надю. Мы были соседями, жили в одном доме, в одном подъезде. А потом я уехал… И наша дружба превратилась скорее в телефонную. Или письменную.
Я не мог не заметить, как он скривился при упоминании жены Смирнова. И в очередной раз убедился, что они друг друга не терпели.
– И что же вы теперь от меня хотите? – довольно резко спросил он.
– Вообще-то лично я ничего, – не менее резко ответил я. – Я по просьбе Надежды Андреевны.
– А Надежда Андреевна почему сама не соизволила придти? – иронично уточнил он.
– Вы сами должны понимать, почему.
Он вздрогнул, опустил глаза и принялся наливать кофе. Я решил не искушать его своими подозрительными намеками и уже миролюбиво продолжил.
– Она сейчас не в самом лучшем состоянии. И вы это отлично знаете. Похоже, она очень, очень сильно любила мужа.
– Да она была просто на нем помешана! – грубо отрезал Макс. – Может, это его и сгубило.
– К сожалению, его сгубило другое.
– Да я не про то! – Макс махнул рукой. – Я про жизнь его, а не про смерть! Умереть можно от чего угодно, здесь наши желания бессильны. А вот как прожить жизнь в наших руках!
– А я думаю, его вполне устраивала и его жена, и его жизнь.
– Конечно, устраивала! Если человек смиряется, его что угодно устроит! Даже нары и тюремная решетка! Но смирение – это гибель для личности! Для писателей, артистов, ученых! Впрочем, для всех художников в своем деле! Даже для поваров, если он личность! Смирение – это удел посредственности и монахов. И, безусловно, неудачников. Он не был ни посредственностью, ни монахом. Но сам, по собственной воле пожелал стать неудачником! Это более чем преступно для ученого!
– А Надежда Андреевна считает его гением в своем деле.
– Еще бы она считала по-другому! Она сама слепила из него то, что хотела и назвала это гениальностью. А воля его была парализована. Он жил по схеме, которую придумал, вернее, которую ему выгодно было придумать. Чтобы хоть как-то оправдать свое существование. Но, как видите, схема его, выстроенная годами, разрушилась в один миг. Одним ударом шайбы! Знаете, складывается такое ощущение, что он, знавший, каким в идеале должен быть жизненный путь, чтобы жить долго и счастливо, сам ступил не на ту дорогу и именно поэтому погиб. Он оказался жертвой собственных фантазий. Вместо того чтобы просто жить, он жил по придуманной схеме, она душила его, не позволяла сделать шаг ни влево, ни вправо, и в итоге его погубила.
