Максим Чертанов - Правда
— Но это не мое дело! — вскипел Ленин. — Я могу вам организовать демонстрацию, если вы настаиваете. Я могу выгнать людей на улицы, если каждому пообещать денег или немедленное царствие небесное, я могу, если хотите, с помощью МОИХ связей, — не упустил он случая подколоть Железного, — набрать до десяти тысяч человек за три дня. Это по моей части, согласен. Но убивать ваших... наших товарищей по партии, выдавая себя за самодержавие, — простите-с, я этому не обучен, и так революции не делаются! Если только... — Внезапная мысль ударила ему в голову; возможно, он думал о Феликсе слишком плохо. — Если только вы не думаете принести в жертву себя, — решительно закончил он.
Дзержинский смотрел на него с неопределенным выражением. Впрочем, по его глазам никогда нельзя было сказать, что у него на уме.
— Или меня, — добавил Ленин после паузы, пристальнее вглядевшись в эти непроницаемые зеленые глаза.
— Возможно, я и принесу себя в жертву, — тихо сказал Феликс Эдмундович и медленным жестом разорвал на своей впалой груди рубаху — он любил этот театральный жест. — И более того — почти наверняка, ибо без главной жертвы свобода вряд ли будет искуплена. Но я сделаю это лишь в последнем и решительном бою. А пока... придется пожертвовать другим товарищем.
— Aгa, — сказал Ленин. Подтверждались его худшие предположения. Надо было как можно скорее избавиться от этого субъекта. Прямо сейчас, конечно, Железный убивать его не станет, — чай, не семнадцатое, — но выбор его сомнений не вызывал. — Значит, искупительная жертва буду я, так?
— Отчего же, — холодно заметил Феликс Эдмундович. — Вы тоже слишком полезный человек. Боюсь, нам еще нужно пожить. Нет, у меня на примете другой человек. Безусловный провокатор, но товарищи еще не знают об этом. Таким образом, вы убьете двух зайцев вместо одного. — Он нехорошо усмехнулся. — Мы избавимся от предателя, а толпа получит легенду о павшем борце, которого подлый царизм из-за угла убил в разгар так называемого освобождения.
— Вы убеждены, что он провокатор?
— Абсолютно. Сам он пока и не подозревает о том, что разоблачен. Будьте очень осторожны — он хитер, как чорт. Имя его я назову вам завтра. И учтите: если до завтра вы сбежите — я позабочусь о том, чтобы все наши скромные совместные предприятия стали известны... там, где ими заинтересуются.
— Что-то вы слишком хорошо обо мне думаете, — прищурился Ленин.
— Не лучше, чем вы обо мне, — парировал Дзержинский. — Пока я не свяжу вас кровью... пока вы не пройдете последнего, кровавого крещения — я не могу доверять вам вполне. Простите.
— А что, все остальные... уже повязаны? — спросил Ленин, представляя себе Луначарского со стилетом в пухлой руке или Кржижановского, поражающего провокатора электрическим разрядом.
— Мне не нужно повязывать всех, — жестко сказал Феликс Эдмундович. — Меня интересуете вы. Как человек, выходящий на первые роли в партии.
— То есть все затевается ради меня? — с издевкой спросил Ленин.
— Если угодно. Так что, поручая дело вам, я убиваю не двух, а целых трех зайцев, — сказал Феликс Эдмундович и посмотрел на Ленина с таким недвусмысленным намеком, что Владимир Ильич почувствовал себя зайцем, причем третьим. Третьим — это было особенно унизительно. Если он провалит операцию, Железный Феликс его немедленно сдаст и ничего не потеряет. Лишится, правда, казначея — ну да ничего, он, кажется, и без денег сделает свою революцию. А если все получится... что ж, тогда Ленин окажется в полной его власти. Всегда можно будет обвинить его в убийстве, тогда как у самого Ленина не будет против Дзержинского ни единой улики. Разговор шел без свидетелей, да и кто поверит в такой бред...
— Надеюсь, мне не придется марать руки лично? — спросил Ленин.
— Марать руки? — переспросил Дзержинский. — Вы не считаете уничтожение предателя святым делом? Подвигом чести?
— Полно, полно, — дрогнувшим голосом проговорил Ленин. — В нашей среде, знаете... в среде коммерсантов... убийство традиционно вызывает сильнейшее отвращение. Мы признаем, конечно, легкие нарушения закона... тем более что правительство само есть первейший жулик в России... но убийство отвратительно даже тем, кто проиграл в притонах последнее.
«Экая у него воровская гордость», — усмехнулся Феликс. На каторге он видывал воров, похвалявшихся тем, что они сроду не пролили крови — работали на чистой сообразительности да на ловкости рук.
— Разумеется, я дам вам человека, — кивнул он. — И помните, завтра в это же время... вы получите от меня записку. Ее принесет тот самый, кого я направлю в ваше распоряжение. В записке будет фамилия и адрес пациента. Остальное организуете вы. Это партийное поручение, — добавил он с особенным ударением. Ленин уже знал, что такое «партийное поручение» в лексиконе Дзержинского. Так называлось предложение, от которого нельзя отказаться: отказ карался смертью, куда бы ни укрылся отступник. До сих пор Ленин не получал партийных поручений — вся его работа строилась на полудобровольных началах. Но, видимо, кандидатский его стаж и впрямь кончился.
Можно было, конечно, послать к чорту всю эту партию и ее сумасшедшего вождя. Да, но как без них завладеть кольцом и престолом? И в этот момент Ленина осенила великолепная, без преувеличения, мысль. Мысль эта была столь очевидна и в то же время забавна, что оставалось только дивиться — как это она не явилась ему сразу; он хитро прищурился и испытующе посмотрел на Дзержинского — вдруг прочтет? Но тот, похоже, ни о чем не догадывался.
— Хорошо, Эдмундович. Я знаю, что такое партийное поручение.
— Вот и отлично, — сказал Дзержинский и быстрой тенью вышагнул из комнаты, не допив чаю. Эта его манера стремительно исчезать ужасно раздражала Ленина — сам он, по русскому обычаю, любил поговорить на пороге, а то и махнуть последнюю на посошок.
— Недурно, — вслух сказал Ленин, разгрызая баранку. — Очень недурно. Можно будет раскрутить неплохую комбинашку... Будем немножко смотреть, дружок, какой ты есть железный.
Он сделал несколько визитов, два телефонных звонка, а обедать отправился на Петровку, в «Уютный домик». Это был любимый трактир Московского художественного театра и бесчисленных артистов-любителей, заходивших сюда поглазеть, как будут накачиваться водкой их раскатисто хохочущие кумиры.
Ранним утром четвертого октября в его дверь осторожно постучали. Ленин был уже одет, набрызгался одеколоном и выпил первый стакан чаю. Он желал встретить посетителя во всеоружии. С утра его слегка лихорадило, но это была приятная лихорадка азарта. Разумеется, в помощь ему Дзержинский пришлет отвратительного громилу из числа тех, какие охраняют его иногда на сходках, — вообще озаботится приставить к Ленину человека, который бы все о нем докладывал и при этом был максимально неудобен в совместной работе; что ж, дело привычное. Ленин выдумал уже и тактику на случай такого подлого подвоха, он вообще замечательно ладил с грубыми и простыми парнями, умея мгновенно располагать их к себе, — но, когда он открыл, в дверь вошел невысокий юноша в кургузом пальтеце, совсем мальчишка, с чистыми телячьими глазами.
— От товарища Железного Феликса, — сказал он ломающимся голосом, глядя на Ленина с немым обожанием. — Здравствуйте, товарищ Ленин. Я товарищ Яков. Записочка вам.
Ленин развернул записку. Там было единственное слово: «Грач». Ни обещанного адреса, ни пояснений.
В первый момент Ленин ничего не понял.
— Твоя как фамилия? — спросил он строго.
— Лепешкин, — застеснялся товарищ Яков.
— А Грач кто?
— Товарищ Грач? — переспросил новый знакомый. — Это наш, это знаменитый... Вы не знаете разве? Да слыхали наверняка, его еще Послом кличут!
О После Ленин был наслышан изрядно. Грач был лучшим из курьеров Дзержинского, привозившим из-за границы и нелегальные материалы, и достаточно серьезные деньги. Репутация у него была безупречная, и Ленин в первый момент не поверил, что Феликс Эдмундович собирается пожертвовать любимым агентом. Впрочем, вероятно, тут не без подвоха — Железный явно заподозрил его; очень может быть, что беспрецедентная удачливость Грача действительно объяснялась, как бы сказать, его двойной игрой, — но это многократно осложняло задачу. Не просто убить, но и вычислить агента с таким опытом было непросто.
— Как его найти — знаешь?
— А как же! — радостно шмыгнул носом товарищ Яков. — Товарищ Феликс все как есть обсказал. Бауман его фамилия. Ох и хитер, говорят, — страсть! В гриме. Никогда не узнаешь, каков он из себя есть.
— Надо бы мне с ним поговорить, — задумчиво произнес Ленин. — Кстати, тебе товарищ Железный объяснил, зачем ты ко мне прикомандирован?
— Никак нет, он сказал, что в полное ваше распоряжение на две недели. Товарищ Железный мне заместо отца родного, я не то что ослушаться, я и переспросить никогда...
