Марина Палей - ХОР
И затем снова:
«А теперь повторите все то же самое – с самого сначала и, вот что важно, гораздо, гораздо медленней».
Или:
«Вам полезно поплакать. Выплакаться вам даже необходимо. Плачьте сейчас, если можете».
«При вас?» – вежливо уточнял Андерс. (Вспоминая одновременно, как в этот зоопарк, что расположен совсем близко, ходил однажды в детстве с отцом.)
«Да-да, здесь, при мне. Я вам вот что посоветую. Прочтите-ка вслух свои жалобы. Читайте громко, нараспев. Салфетки, хе-хе (все мы люди), – вот в этой вазочке, прямо перед вами».
То есть психиатр, предаваясь скромной отраде сна – то с вытаращенными (как бы в сочувствии) – то с полуприкрытыми (как бы в сострадании) глазами, что-то такое, одновременно, сомнамбулически артикулировал (как-никак – богатая практика, опыт, профессиональный навык).
А пациент, то есть Андерс, едва начав читать, уже плакал навзрыд. Довольно шаблонно. Содрогаясь всем своим торсом, лая, кашляя, судорожно вздыхая, сморкаясь (словно имитируя влажное хлопанье чьих-то перепончатых крылышек) – и навязчиво прося прощения у спящего психиатра за каждое из этих своих действий.
Но было бы несправедливо считать мозг психиатра спавшим вполне беззаботно, поскольку здесь еще не было сказано о второй терзавшей психиатра мысли. Недавно побывавший у своего дантиста, специалист в области психорелаксации еще не успел привыкнуть к результату сложных, дантистом произведенных перемещений в своей ротовой полости – в частности, таких, когда два коренных зуба, один за одним, словно удаленные с поля желтоватые шахматные фигурки, с ужасающим звуком звякнули о дно никелированной пыточной мисочки, а в глубине рта, с обеих сторон возникло ощущение невосполнимых, противоестественных для телесного состава дыр. Однако сейчас его беспокоили даже не они, а нечто более привычное – небольшая щелочка между верхним левым латеральным резцом и соседствующим с ним клыком. Именно в это щелке угнездился небольшой кусочек Escalopes de dinde aux nectarines. * Проще сказать, застряло там какое-то индюшачье мышечное волоконце. Будучи малым и ничтожным, оно однако доставляло Каспару ван дер Брюггену мучения невыразимые. Он, буквально, умирал от желания выковырять, выдрать этот кусочек сейчас же, здесь же, при пациенте; он уже больно натер кончик своего языка, с маниакальным упорством теребя и теребя этот мерзкий межзубный улов, – и люто ненавидел пациента за то, что в его присутствии не мог позволить себе сделать простейшее действие, в каком так отчаянно нуждался. Бодрствовавший участок его мозга, довольно скромный, но полностью поглощенный страданием – именно в силу страдания не спавший – время от времени продуцировал мысль: «Godverdomme, надо было бы зубочисточкой… Не успел… шикарная индейка…»
*Эскалоп из индейки с «лысыми» персиками.(Фр.)
Андерс рыдал.
Уже осушив слезы, он, по указанию психиатра, рассказал свою историю с самого начала и вот сейчас безвольно вплыл во второй круг скорби.
«Я принесу вам воды», – сказал Каспар ван дер Брюгген.
«Ах, спасибо!» – скорей, показал, нежели произнес Андерс.
«Не стоит благодарности», – с важной дидактичностью откликнулся психиатр.
Перед зеркалом ванной комнаты (предварительно заперев ее на бронзовую парижскую задвижку в виде грудастой русалки) он энергично, с наслаждением, поковырялся в проклятущей зубной щели. Почувствовал облегчение…
Кстати сказать, словно бы испугавшись этого (произведенного зубочисткой) активного действия, сонливость стремительно капитулировала. Белый флаг вожделенной доселе постельной наволочки лишь мелькнул пред мысленным взором психиатра – и растаял. Он вспомнил про пациента – и налил в стакан воды из-под крана. Тут он, словно бы заодно, вспомнил еще кое-что: взбодрившийся мозг, словно заждавшаяся борзая, жадно набросился на умственную задачу. «Там какая-то путаница с его почтовым адресом… надо незамедлительно уточнить… – произвел интеллектуальную работу мозг психиатра. – Такое уже случaлось – кажется, лет семь тому: счет пришел назад! Слава Господу, что я вспомнил про адрес сейчас, а то бы пациент так и ушел!»
…Когда со стаканом воды на подносе, словно слуга из провинциального водевиля, психиатр вернулся в свой кабинет, Андерс, обессилевший от рыданий, свесив одну руку за борт глубокого кресла, измученно спал.
Gelijk aan het water
het aangezicht is tegen aan het aangezicht,
Alzo in des mensen hart tegen den mens.
Как в воде лицо – к лицу, так сердце человека – к человеку.
(ПритчиСоломона, 27 – 19)
* * *
Часть пятая
1960 и 2010
EER IS EEN TIJD
OM TE STERVEN *
1.
Из дневника Андерса:
«12-е августа, 1960-го г.
Цикл моей жизнедеятельности, не помню, с каких пор, стал протекать следующим образом.
В магазине я перекладываю продукты, один за другим, с торговых прилавков в тележку. Подойдя с тележкой к кассе, я перекладываю продукты, один за другим, из тележки на прилавок кассы. Заплатив по счету, я перекладываю продукты, один за другим, с прилавка кассы в тележку. Подкатив тележку к багажнику, я перекладываю продукты, один за другим, из тележки в багажник машины. Подъехав к дому, я перекладываю продукты, один за другим, из багажника в большие пакеты. Зайдя в кухню, я перекладываю продукты, один за другим, из пакетов на стол. Открыв холодильник и кухонный шкафчик, я перекладываю продукты, один за другим, со стола на полки холодильника и кухонного шкафчика. Раскрыв рот, я перекладываю продукты, один за другим, из холодильника и шкафчика, в ротовую полость. Из ротовой полости продукты попадают, один за другим, в мой желудок, в мой кишечник, в closetpot. ** Когда продукты заканчиваются, я еду в магазин.
* Время – умирать. (Нидерландск.)
** Унитаз. (Нидерландск.)
Богооставленность – ах, ах – богооставленность! Разумеется, именно такой диагноз поставят мне безостановочно благоденствующие в лоне церкви. Да, именно так скажут они – поквакивая, покрехтывая, попукивая мозгами, поквохтывая… Тараканы вы недодавленные, клопы пучеглазые! Беспробудно тупая, самодовольная моль».
2.
Из дневника Андерса:
«23-е августа, 1960-го г.
Конечно, я плохой христианин. Но, по-моему, честней и, уж всяко достойней, быть плохим христианином (или не быть им вообще), чем хорошим болваном.
В гимназии я должен был вызубривать наизусть, кто там кого родил, кто от кого родился, кто сколько лет жил. Ну да, вот это: по рождении Малелеила жил Каинан восемьсот сорок лет и родил сынов и дочерей, всех же дней Каинана было девятьсот десять лет…Малелеил жил сто шестьдесят пять лет и родил Иареда….по рождении Иареда Малелеил жил восемьсот тридцать лет и родил сынов и дочерей, всех же дней Малелеила было восемьсот девяносто пять лет; (Godverdomme! Зачем мне все это?!); Иаред жил сто шестьдесят два года и родил Еноха, по рождении Еноха Иаред жил восемьсот лет и родил сынов и дочерей, всех же дней Иареда было девятьсот шестьдесят два года; Енох жил сто шестьдесят пять лет и родил Мафусала, Мафусал жил сто восемьдесят семь лет и родил Ламеха, по рождении Ламеха Мафусал жил семьсот восемьдесят два года и родил сынов и дочерей, всех же дней Мафусала было девятьсот шестьдесят девять лет; Ламех жил… (Чем это копошение имен и цифр укрепило мой дух?)
И попробуй я вякни по ошибке, что не Малелеил родил Иареда, а, скажем, Иаред родил Малелеила. Или что Енох жил не сто шестьдесят пять лет, а сто семьдесят семь. Ох, что было бы! Скандал даже трудно себе представить.
А вот в Дрездене, в середине февраля тысяча девятьсот сорок пятого года, освободители взяли и укокошили просто так (потому что люди, плоть от плоти всех этих малелеилов, не могут жить без массовых кровопусканий) – взяли и укокошили просто так (за милу душу) – то ли двести пятьдесят тысяч мирных жителей – то ли все пятьсот… какая разница… (А по другим отчетам – всего ничего – каких-то там двадцать – тысяч… капля в море!) И до сих пор боевые друзья-союзнички тычут друг в друга натруженными указательными, утверждая, что это было сделано либо по наущению именно противоположной (грешной) стороны, либо для запугивания стороною чужой (грешной) – стороны своей (праведной), либо в том была «объективная необходимость». Да что там Дрезден! А Хиросима? А Нагасаки? А…
Всех-то дел: люди укокошили людей. И будут продолжать в том же духе – ныне и присно, и во веки веков.
