Юрий Вигорь - Арбат
— А туалеты? — шокированно охнул Ося.
— И туалеты исчезнут тоже! И, может быть, раньше всего остального, — небрежно смахнул волосы со лба Фемистоклов.
— Нет-нет, это слишком, меня возненавидит весь Новый Арбат! — воскликнул в смятении чувств, в величайшем замешательстве Ося. — Они простили бы это кому угодно, простили бы человеку с другой фамилией… Но я всего-навсего Финкельштейн из Одессы. И даже из-под Одессы… Я родился на Живаховой горе, на берегу Хаджибейского лимана, в семье нищего еврея, торговавшего на Привозе мидиями… Кто я, чтобы с ними воевать? С детьми Арарата! Надо погасить войну. Надо сделать так, чтобы все были довольны. Провидение должно вмешаться самую малость… Может быть, разрушить чакры Моисейкина? А может, мне вызвать его на дуэль? Дать пощечину? Публично! Ведь могут у нас быть личные счеты… Какое это имеет отношение к торговле… Разрешение не отберут… То есть могут и отобрать. Но временно… Я надеюсь… Задорнов не допустит…
— Друг мой, — вздохнул сочувственно и по-отцовски похлопал его по плечу Фемистоклов, — поверь, Моисейкин — лишь жалкая тень… Временами он изображает из себя грозную тень, да. Но вы видите в нем то, что хотите видеть. Что порождено дряблостью или мужеством ваших душ, вы видите лишь зеркальные отражения самих себя в этой тени. Но он — проводник. Им управляет воля другого человека, сидящего в префектуре… Он адепт! Я видел все… у меня было видение…
— Неужели это сам префект? — перехватило дыхание у Финкельштейна, ноги его сразу стали ватными, и он с обреченным видом рухнул на ящик с мышами. Рядом под мешковиной в коробке пробудилась кобра Клава и угрожающе, но отнюдь не яростно зашипела, как бы предупреждая о своем присутствии.
— Нет, это не префект, — тихо и внушительно сказал Фемистоклов. — Для него это слишком мелко. Для таких меркантильных пакостей он слишком самолюбив. Лестница его судьбы, как говорят на Востоке, выстлана коврами честолюбия… Маленькие звезды, кометы и космическая пыль его не прельщают… Я не скажу потому, что не имею права открывать до конца все мои видения… Дело не в том, какую фамилию имеет этот носитель воли…
— Но кто он по должности, кто? — мучился заинтригованный Ося.
— Неважно. И даже если ты узнаешь, это ничего не изменит, — сказал колдун.
— А какие еще шесть способов разрешить конфликт? — спросил с надеждой Ося.
— Все материальные перемещения в космосе, на Земле, да и на Новом Арбате свершаются под влиянием флюидов, гнездящихся в чьей-то воле… Воля правит мирами… Можно всколыхнуть волю такого человека, который перехлестнет волю чиновника из префектуры и погасит, как светлячка, его чакры…
— А если просто раскодировать Моисейкина? Если сделать так, что он запьет и поссорится с азербайджанцами? — вопрошал Ося.
— Но это не изменит магнетических полей, идущих из, кабинета префектуры, где сидит адепт, до Нового Арбата… И не только Арбата, не только арбатских переулков… Это? J человек имеет большую власть… А Моисейкину достаются лишь крохи. Он походит на тех спутников акул, которые;, плывут под брюхом, являясь как бы малыми лоцманами. Они не могут существовать друг без друга… И каждая чиновничья акула тоже имеет своих проводников-лоцманов…
— И чью же высокую волю мы должны всколыхнуть? — опавшим голосом спросил Ося.
— Мы должны попытаться задеть самолюбие мэра, — ответил уставший от объяснений Фемистоклов. — Ведь ты сам говоришь, что эти стеклянные домики для цветов стоят на Новом Арбате незаконно. Вот и нужно озадачить Лужкова: кто в Городе хозяин — он или Нурпек? Он или Карен? Он или Закия? Он или Садир? Мэр про эти домики ничего не знает. На торговлю ему начхать. Но если сфокусировать внимание, самолюбие его будет задето… Он крайне ранимый и честолюбивый человек. Но жалоб не любит. Он презирает их. Есть шесть помощников, разбирающих ежедневно поступающую макулатуру. Мы не унизимся до писания жалоб. Мы найдем другой путь… Предоставь это мне.
— О господи! — воскликнул сломавшимся голосом Ося, — ну на фига я пошел в этот малый бизнес! Лучше бы я стал имиджмейкером… Или директором Одесского кукольного театра… Или, на худой конец, остался в Одесской филармонии нищим конферансье… Зачем меня заметил Жванецкий? Кто я и кто Лужков? Как я могут всколыхнуть эту, хоть и родственную мне по крови, волю, но недосягаемую, как Луна… Зажатый волями двух Атлантов, я погибну, как мышь в пасти Клавы… А нет ли среди оставшихся пяти вариантов чего-нибудь попроще, поземнее?.. Какая-нибудь маленькая гениальная идейка… Ничтожный поворот событий… Вот Геша предлагает выкрасть у них выручку, документы. А может, натравить на них дворника Антипа, который подметает у дома номер два? Они здорово мусорят, черти!
Шершавая тень легла на колючее серебро небритой щеки Фемистоклова, и он улыбнулся какой-то неловкой, извиняющейся улыбкой.
— Малые перемещения материи, утрата денежных сумм, Документов, портмоне никогда не способны остановить волю предприимчивых людей… Их воля запрограммирована свыше и может быть остановлена лишь другой волей…
Неприятности лишь замедляют свершение событий… Да, ты им навредишь, но, по сути, это ничего не изменит. Ты не выбьешь у них почву из-под ног. Не разрушишь чакр, даже если воспользуешься услугами «мазунов». Ну припугнут они Нурпека, а тем самым подставят тебя. Ведь азербайджанцы все быстро вычислят и обрушат на тебя гнев. А против наезда «мазунов» они поднимут свою братву… Побазарят и быстро договорятся… Деньги мирят всех. «Мазуны» не оставят хлебного места. Да и кто ты для них? Это блеф, что они могут помочь тебе. И Геша блефует… И Арнольд. И Костя Гном. Да, под влиянием момента в них всколыхнулось сочувствие. Доброта живет в каждом из нас. Но что такое доброта против воли? Что она может против расклада магнитных полей, определяющих человеческие желания и поступки, давление крови, звенящей в сердцах и желудках… Доброта живет в нас, живет во времени, как дуновение ветерка, как вечерний закат, как пение птиц… Она украшение души. Ничтожный катализатор… Ее голос может перехлестнуть простое чувство голода, ибо голод — это голос воли…
— Тогда я должен смириться и отказаться от этого лотка, — с мрачной решимостью сказал Ося. И едва он произнес эти слова, как почувствовал, что с сердца свалился непомерный груз. Глаза его просветлели. — Что мне, больше всех надо? — прибавил он, закрывая глаза.
— Дай мне две недели. Не торопи судьбу, — твердо сказал Фемистоклов.
9
…О Великом литературном или, если угодно, писательском крестовом походе давно шли толки в писательских кругах. Литераторы были солидарны в главном — о них забыли правители, они оказались ненужными власти. И пришло время обратить на себя внимание. Вот только чем? Для восхищения читательских умов не было особых поводов, страна почитывала, страна проглядывала книги, страна покупала романчики, но не было восхищения, не было повального поклонения кумиру, никто не говорил друг другу на работе, в лифте, в очереди за сосисками: «А вы читали последний роман Трифонова?», «Вы читали Булгакова «Мастер и Маргарита»? Я не мог уснуть до пяти утра, пока не дочитал последнюю страницу».
Читательские массы спали спокойно. Режим не нарушался. Никто не дергался во сне при появлении Воланда в прихожей. А надо, необходимо было вызвать потрясение умов. И, может быть, даже читательский шок. Надо было пощипать власть, поковырять Кремль, ниспровергнуть эфемерных вороватых божков, возомнивших себя столпами эпохи капитализации России… Стачки весной 2001 года малокровных, рыхлых, недружных писателей у Белого дома выглядели как-то жалко в сравнении с бастующими шахтерами. Душеведы, инженеры человеческих душ, отнюдь не олицетворяли на газонах у Белого дома цвет нации, перлы населения, квинтэссенцию народного духа. Плакатики были мелки и не блистали остроумием. Да и требования на плакатах были низменные, меркантильные — «Отдайте нам наш писательский дом»… Смешно сказать! Где и когда кто-то мог выгнать из дому крепкого хозяина? Квартиранта могли выгнать, да. Квартиранта «Дома Ростовых», квартиранта дома князей Долгоруких, квартиранта ресторана «Грибоедов», описанного Михаилом Булгаковым… Дух Арчибальда Арчибальдовича по-прежнему витал здесь. Он материализовался таинственным образом в приватизаторов ресторана братьев Каро, связанных узами дружбы с Нурпеком, с Садиром, с Закией, с Зуди, с Кареном… Сюжет жил внутри самого яйца. Писатель Василий Аксенов десятки раз обедал с золотоносными приятелями в этом ресторане в промежутках между заседаниями жюри — кому присудить очередную премию в пятьдесят тысяч долларов от некоммерческого благотворительного фонда «Триумф». Он лично жал руку приватизатору ЦДЛ Владимиру Носкову и распорядителю ресторана, акционеру Алешечкину, переименовавшему бывший «Грибоедов» в «Записки охотника» и населивший весь дом и оба вестибюля чучелами бизонов, крокодилов, носорогов и антилоп-гну. Аксенов восседал за соседним столом с Нурпеком, он ел рябчиков под кокосовым маринадом на расстоянии локтя от Садира, он пил кипрское вино «Золото Атлантиды» и смеялся шуткам Зуди и Карена, их веселым тостам, но сюжет происходивших в окружающем мире событий, о которых он не знал ничего, скользил сквозь него, как адвекция алкогольных видений. Писательская жизнь московских графоманов и склочников, деливших скудную, линялую славу былых заслуг, позавчерашних творений не занимала его. Не занимала она и частенько делившего трапезы с Василием Аксеновым члена жюри фонда «Триумф» Фазиля Искандера, тоже равнодушного к тяготам и мытарствам московских писателей.
