Сборник - Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве
– Достанем прошлогодние новогодние костюмы и шпаги, – поддержал Лебедев-второй.
– Так костюма всего два, – засомневался Вовка.
– Я буду Миледи, – поспешила согласиться я. – А ты – Кардинал, мы на тебя красную накидку наденем.
– У нас нет красной накидки, – сказали Лебедевы, первый и второй.
– Надену, какая есть, – согласился Вовка.
Сложив портфели и мешки со сменкой у дверей, мы с Вовкой подождали, пока братья облачатся в прошлогодние костюмы.
– Лучше ты Констанцией будешь, – критически оглядел меня Вовка. – Служанкой. Миледи в белом переднике не ходила.
Я не спорила, потому что могла играть хоть Портоса, лишь бы не идти одной в свою черную-черную квартиру. Лебедевым тоже хорошо – их двое, а Вовка вечно юморит и ничего не боится. На Восьмое марта он подарил мне красивую расписную шкатулку на замочке с сюрпризом. Открываешь, а оттуда на пружине чертик в тельняшке выскакивает и музыка играет. Смастерил вместе с отцом по мотивам «Бриллиантовой руки».
Вместе с картонными шпагами братья притащили в коридор арбалет и стрелы на присосках, пистолеты, пластмассовый меч и автомат, вяло стрелявший очередями из-за подсевших батареек.
Вовку облачили в покрывало леопардовой расцветки, вполне бы сгодившееся на платье Миледи. Он путался в нем, хоть и завязал на груди узлом, и два раза запнулся, а на третий упал. Я сидела на кровати Лебедева-первого и изображала Констанцию: томно бродила взглядом по политической карте мира над кроватью Лебедева-второго и вздыхала, соображая, что родители приедут часа через полтора, не раньше.
Братья и Вовка, игравший за все войска кардинала в одном лице, носились по коридору. Изредка они забегали в комнату проведать укрывшуюся в монастыре Констанцию, а я махала им рукой, показывая, что меня еще не отравили.
Споткнувшись в очередной раз, Вовка заорал:
– Я так не играю. Мне нужна короткая красная мантия.
Братья залезли в платяной шкаф, но нашли только материн махровый красный халат, от которого «кардинал» с достоинством отказался.
– Констанция, оставь портфель и притащи красную накидку с кресла, которое у тебя в большой комнате стоит, – распорядился он.
Я слезла с кровати, но исполнять поручение не спешила.
– Что-то ключи не могу найти, – попыталась соврать я, шаря рукой в портфеле.
– Ты что, боишься? – тут же раскусил меня кардинал-Вовка. – Трусиха!
– Сам – трус, – огрызнулась я и натянула пальто. – Сейчас принесу!
Пока ехала в лифте, успокаивала себя тем, что надо всего-то открыть дверь, включить свет в прихожей, забежать в комнату, схватить накидку с кресла и выбежать обратно. Правда, еще остается страшный черный-черный коридор в глубь квартиры, но в него я даже не посмотрю.
Повернув ключ в замке, я распахнула дверь и, вместо того чтобы включить свет, замерла на пороге. Вдруг в глубине квартиры, кажется, в моей комнате, что-то отчетливо лязгнуло: коротко и громко. Смолкло.
Бесшумно прикрыв дверь, забыв про лифт, я помчалась вниз к Лебедевым, перепрыгивая через три ступеньки.
– Что случилось, Констанция? – спросил Вовка.
– У меня в квартире воры!
– Ты их видела?
– Нет, но они там шумят, пилят что-то.
– Замок был сломан?
– Нет… Цел.
– А с чего ты взяла, что это воры… – протянул Лебедев-второй.
И тут же всем стало ясно, что никакие это не воры.
– Черная рука, – догадался Лебедев-первый и быстро запер за мной дверь.
– Теперь у меня квартира открыта, – ныла я. – От родителей попадет. Может, это и не черная рука? Пойдем все вместе, а? Мы только послушаем и дверь закроем. Если это воры, то они уже убежали.
– Пошли, – решительно сказал Вовка и сдернул с себя леопардовое покрывало. – Никаких черных рук не бывает. Это все выдумки.
– Давайте лучше у нас посидим, родителей подождем, – в один голос предложили братья, но Вовка уже сунул в руки мушкетерам по пистолету, а сам взял арбалет и пару стрел.
У дверей моей квартиры прислушались – тихо. Приоткрыли дверь – тихо. Друг за другом протиснулись в прихожую и замерли. Вдруг тишину прорезал короткий и отчетливый металлический скрежет. Сомнений не было – он шел из глубины черной-черной квартиры.
– Мама, – сказала я неожиданным басом и повернула к выходу, наткнувшись в темноте на Вовку.
– Мама! – прошептал он и тоже ринулся в двери.
– Мама! – братья уже бежали вниз по лестнице.
Мелькали ступеньки. Мы неслись вниз, и вытянувшаяся через рукав варежка на резинке хлопала меня по правой ноге, а мне казалось, что это черная рука летит следом и вот-вот схватит.
Добежав до дверей квартиры на четвертом этаже, ввалились в нее одновременно и долго не могли отдышаться. Когда опасность миновала, стало ясно, что оружие мы побросали на месте несостоявшегося боя с нечистой силой, а Вовка еще и выронил ключи от своей квартиры, которые захватил на всякий случай, потому что до него бежать ближе.
– Мы октябрята. На следующий год нас примут в пионеры, – начал Вовка. – Если в школе узнают, что мы испугались черной руки и не смогли попасть к себе домой, не видать нам пионерских галстуков. Да над нами каждый первоклассник смеяться будет!
– А если она задушит? – резонно заметил Лебедев-первый.
– Всех не передушит! – возвысил голос Вовка. – Несите ножи, скалку, все, что есть!
Лебедев-первый ринулся на кухню, Лебедев-второй к стенному шкафу с отцовским инструментом. В результате мы оказались вооружены: тремя молотками, массивной деревянной разделочной доской, широким ножом для рубки мяса и длинным шилом.
Поднимались пешком, чтобы не спугнуть врага шумом лифта. Когда мне было очень страшно, например по пути в поликлинику к зубному врачу, я вспоминала известных героев. Вот и сейчас за четыре этажа вверх успела привести себе в пример летчика Маресьева, которому отрезали ноги, повешенную фашистами после пыток ледяной водой Зою Космодемьянскую и, конечно, героев «Молодой гвардии».
Перед дверью квартиры выстроились: Вовка первый, за ним я, замыкали отряд братья, стоявшие плечом к плечу.
– Если на нас нападут, я буду резать, а ты прихлопывай, – он вытянул вперед нож, я сжала в руке доску.
Включили свет в прихожей. По черному-черному коридору двинулись к дальним комнатам: свет в нем включался в самом конце. Словно приветствуя нас, вновь раздался лязг и мерные удары, будто кто-то точит ножи. Все громче и громче.
Звук шел из моей комнаты.
– Кто там? – срывающимся голосом крикнула я.
– Выходи, мы уже милицию вызвали! – гаркнул Вовка.
– И родители на лифте поднимаются, – громко добавили Лебедевы.
Шум прекратился, но тут же раздался с новой силой: лязг-бамц, лязг-бамц.
– Если это не черная рука, то глухой вор, – прошептал за спиной Лебедев-первый.
Обмирая от страха, мы гурьбой ввалились в комнату, как бременские музыканты в логово разбойников, и врубили свет. Никого не было.
Лязг-бамц – раздалось из угла, в котором стоял пластиковый аквариум с хомяком.
Клочки газет, обычно устилавшие дно, хомяк сгреб в один угол и, сидя на железном поддоне, яростно поддевал зубами и опускал на него пустую железную крышку из-под детского питания, служившую поилкой. Газеты и поддон оказались сухими. Это значит, оставленную на день воду он разлил еще утром при благоустройстве территории и, совершенно озверев от жажды к вечеру, отчаянно подавал сигналы sos в пустой квартире.
– Вот тебе и черная рука, – хихикнули оба Лебедева.
– Это не черная рука, а «живая шляпа», – заметил Вовка.
В это время дверь в прихожей хлопнула.
– Мама! – подпрыгнули мы.
– Это папа! – раздался знакомый голос. – А что это у вас дверь нараспашку и пистолеты на полу валяются?
– Да мы в мушкетеров играем! – ответил за всех Вовка.
Оксана Барковская
Событие
«Так, не халтурим, не халтурим! Ручки держим повыше, и только попробуйте улыбнуться! Оксана, прижмись поближе к гробу! Чего ты от него шарахаешься! Никто тебя не укусит оттуда…»
Престарелая пионервожатая школы Зоя Мироновна явно испытывала удовольствие от происходящего: наконец-то в ее скучной школьно-пионерской жизни произошло Событие. Событие, которым можно было не только похвастаться перед подружками, но и отчитаться в горкоме комсомола. Во вверенную ей школу привезли цинковый гроб с недавним учеником-разгильдяем Сашкой Бойко, героически погибшим при выполнении своего интернационального долга в дружественном Афганистане. Двоечника и второгодника Сашку практически сразу после выпускного вечера и бойкого крымского лета отправили служить в армию, где он и попал сначала в учебку жаркой Кушки, потом военным бортом был отправлен в Кандагар и в первом же бою с душманами отдал свою неоперившуюся жизнь за чужую родину. Шел 1982 год.
Чтобы обставить Событие в самом лучшем виде, Зоя Мироновна решила превратить прощание с Сашкой в самое настоящее театральное действо. Молодые бойцы с автоматами Калашникова по обе стороны гроба, два пионера, непременно красивая девочка и умный мальчик, вскинув ручки в салюте, стоят перед бойцами, а группа напуганных девочек, занимающихся в танцевальном школьном кружке, в белых платьицах и с белыми лентами, изображая голубок, время от времени порхают перед гробом. «Пам-парам-па-па-рам, пам-парам-па – парам», – выбивают музыканты траурный марш Шопена, мать Сашки рыдает рядом в отчаянии, мимо в почтенном молчании проходят ученики школы и учителя, чьи зады еще помнят Сашкины кнопки, подложенные им на стулья, и все утирают платочками слезы.
