Николай Плахотный - Вид с больничной койки
Вот таков контингент наших, громко говоря, «клиник», кои, да простит меня министр Зурабов за невольное сравнение, мало чем отличаются от чумных бараков прошлого века. Богатеньким же, очень деловым, а также субчикам со связями круглосуточно открыты двери элитных клиник. Право на вход сюда дают особые, дорогостоящие — десятки тысяч долларов в год! — полисы. Можно и за наличные — хоть в ЦКБ, в бывшую «кремлевку», где прежде врачевали, скажем так, не кого зря, а людей почтенных, знатных, особо заслуженных. Теперь все пошло кувырком. Из-за дурных денег вся жизнь пошла наперекосяк. Утратили свою роль и значение нравственные ценности, нарушились моральные основы, ослабли правовые скрепы общества. Объявлена монетарная революция! Все и вся позволено… Совершивший подлость, низость сам перед собой оправдается — совесть не будет грызть грешную душу, ибо теперь «так принято». Ежели ворюгу схватят за руку, — откупится, ну в крайнем случае отсидит. Зато по выходе будет жить припеваючи на банковские проценты от вклада, — или бизнес заведет. По статистике, более миллиона россиян коротают сроки на нарах, потом их видят на Канарах или в Куршавеле. В два раза больше милых уголовников скрывается от правосудия, находятся в бегах. Столько ж ждут свою очередь в камерах СИЗО. Это ежели всех пересчитать — едва ли не десять процентов имеют криминальную причастность. Старую поговорку переиначили на новый лад: «Доброму молодцу грязь не в укор!».
Известно, человек ко всему привыкает: и к барской роскоши, и к невзгодам жизни, и к убожеству больничного интерьера, который гарантирует нам казенный полис МСК. Поначалу это царапает душу, постепенно безобразие воспринимаешь как должное. На каком-то этапе уже не обращаешь внимания ни на гудящие трубы в туалете, ни на хлюпающую под ногами воду; потом уже тебе нет дела до сигнализации на медицинский пост; в конце концов тебя не трогает даже наглое воровство медперсоналом назначенных лекарств или подмена дорогих таблеток, которые специально для лохов штампует аптечный магнат Брынцалов и Кº. И ты обязан ту хренотень глотать с благодарностью. А станешь кочевряжиться — сам окажешься в дураках. Да еще запишут в историю болезни гадостную формулировочку, от коей потом не отмоешься, не открестишься…
Был со мной неприятный случай, имевший место в 31-й ГКБ. Сгоряча занялся поиском исчезнувшего из персональной аптечки назначенного врачом дорогостоящего антибиотика — азитрокса. Медсестра сделала круглые глаза: «Если там нет, значит, и не было». Поведал о пропаже старшей медсестре, не обошел и ординаторскую, рассказал о ЧП заведующему. В конце концов выдали-таки искомое, но какой ценой? Задним числом в мое личное дело вписали бяку, которая вошла в анналы Минздрава. Типичная бюрократическая уловка, рассчитанная на обуздание ретивых.
IIIНа расстоянии, окинув мимолетным взглядом стройную фигуру моей соседки, Нина Николаевна со свойственным доброжелательством молвила:
— Как к лицу и к фигуре вашей этот изумительный халат. Будто соткан он из космических метеоритов. По голубому рассыпаны золотые искры.
— Друзья с работы принесли, прямо в палату.
— А разве планетарий еще функционирует?
Пауза. Глубокий вздох.
— На этом месте сейчас мерзость запустения, руины.
— Не представляю нашу Москву без космического храма, — проговорила Нина Николаевна, при этом театрально пригрозив кому-то сухоньким своим кулачком.
— И я тоже, — прозвучало в ответ.
Разговор складывался какой-то салонный, не имеющий как будто никакого отношения к окружающей обстановке. Минуту-другую вслушивались в протяжные стоны, доносившиеся из люксового бокса за нашими спинами, словно из подземелья. Хотелось куда-то бежать, кого-то звать на помощь, вместе с тем осознавая тщету намерений. Всех страждущих не ублаготворить, хотя человечество интуитивно к тому стремится зигзагами.
В устах инженера мысль обрела жесткую конфигурацию.
— От перестройки больше всех выиграли ее стратеги и их соратники — диссиденты. Они под шумок брали все, что попадало под руки… Теперь на повестку дня поставлена великолепная по блеску задача: всех россиян — поголовно! — сделать счастливыми миллионерами. Причем счет вроде бы открыт. Таковых якобы более ста тысяч душ.
— О, цинизм доведен до грации, — поэтическим тропом астрономка закруглила мысль технаря.
Рассматривая свежий маникюр, Нина Николаевна поделилась своей информацией:
— Вы слышали о лозунге бомжей московских? Звучит убийственно: «Умрем за демократию»! И умирают… безымянно, без счета. Их тела даже статистика не учитывает.
Я тоже стал рассматривать свои ногти, на безымянном пальце обнаружил болезненный заусенец. Подумал: «Надо будет йодом прижечь». Последнее время у мета ослаб иммунитет. На месте пустяковой царапины возникает нарыв. Как и в обществе нашем, похоже, произошла разбалансировка всего и вся.
Неизреченная мысль странным образом передалась соседке справа:
— В этой многомиллионной армии отщепенцев немало ярких личностей. Под забором оказался автор знаменитого шлягера Пугачевой про Арлекино. За этих людей мы когда-нибудь ответим перед Богом.
— Господи, прости! — проговорила соседка слева и снова потрясла кулачками, так что костяшки побелели.
Со стороны можно было подумать, что в больничном коридоре о мерзостях жизни судачили злые подпольщики.
Самое веское слово молвила Нина Николаевна:
— Люди наши гибнут ни за что. В то же время журналисты, — взгляд с укоризной в мою сторону, — лукавят, фарисействуют. В эфире, на ТВ, в печати наперебой скулят о жалком положении братьев наших меньших — о бесхозных псах, о беспризорных котах… Между тем в упор не замечают зло вопиющее. Неоднократно наблюдала я в метро такую сценку. Интеллигенты воротят в сторону носы, если оказываются по соседству с бомжем. Или же выходят из вагона не своей станции.
Нина Николаевна мыслила широко, социологично. Таким место в Государственном совете. Потом я сожалел, что не захватил с собой в больницу диктофон.
Однако отдельные эпизоды из наших бесед крепко засели в башке, ни электроникой, ни руками не соскрести.
Инженер в отставке призналась, что она закоренелая театралка. Бывало, не пропускала ни одной более или менее стоящей премьеры. Теперь обстоятельства переменились в худшую сторону. Во-первых, билеты не по кошельку; во-вторых, вообще не тянет в храм Мельпомены и Талии. Дело в том, что нынешний репертуар московских театров потрафляет вкусам «новых русских». Любимые наши актеры большей частью разыгрывают несусветную пошлятину, дичь и муть. По сцене ползают, прыгают, притворяются всевозможные уроды, упыри, извращенцы. Звучит матерщина. Ради усиления драматического эффекта прямо перед публикой оправляют естественные потребности… Все это преподносится как некий супер, как изыск, как экстра-авангард. Хотя подчас и не понять даже приблизительно, в какую эпоху то действо происходит и какое имеет отношение к нашей горемычной действительности. Пожалуй, самые актуальные вещи — Вильяма Шекспира.
Мы с Ириной Сергеевной внимали и молча во всем соглашались с нашей критикессой. Ее аргументы и доводы могли бы составить каркас задорной аналитической статьи для журнала «Театральная жизнь». Я готов был взять на себя посредничество. Вдруг голубые глаза Нины Николаевны заискрились, и она тихо, но с твердостью произнесла:
— Возможно, мои доводы кому-то покажутся банальными и вместе с тем кощунственными или обидными, но они у многих теперь на уме. Да и мысль-то не нова. С незапамятных пор люди спорят о примате ценностей — духовного или материального. Иной раз даже в лаборатории чуть ли не до драчки доходило.
По коридору пробежал зябкий сквозняк. Астрономка воротом халата прикрыла шею.
— Я догадалась, — хриплым голосом проговорила она. — Общество раскололось, расслоилось. Одним дороги звуки молитв и песен, другим нужней печной горшок, чтобы похлебку себе готовить… Это еще Пушкин сказал.
Мы так увлеклись свободной беседой, что с запозданием заметили, как прямо по курсу к нашему «шалашу» двигался представительного вида мужчина, атлетического сложения, по современным меркам ну прямо Аполлон! К тому же в спортивном костюме цвета сливочного мороженого.
Сделав два шага в нашу сторону, товарищ церемонно поклонился:
— У вас такая свойская компания — магнитом притягивает.
Первой нашлась Ирина Сергеевна:
— У кого что болит, всяк о том и говорит. Милости просим, скамья как раз на четверых.
Новоявленный учтиво представился: ботаник, доцент из Тимирязевки. В некотором смысле Жак Паганель двадцать первого века.
— По-русски, значит, Иван, — прибавил он.
— Ну а отчество?
— Разумеется, Иванович.
Без паузы разговор продолжился в том же направлении. Причем обрел четкость, конкретику.
