Альфред Кох - Ящик водки. Том 3
Энергия — это наследственное. Гены играют свою роль. Энергия — или она есть, или ее нет. И тут ничего не сделаешь. Вот я смотрю на своих сотрудников — они не виноваты, у них просто нет энергии. У них просто плохие надпочечники, они выделяют мало адреналина. И в мозгу, в гипоталамусе, есть такая субстанция, которая выделяет гормон (его еще не могут толком ухватить) энергии — у кого много, у кого мало. Так что все предопределено — может человек сворачивать горы или нет. Кому-то действительно бог не дал — и все. И я к таким людям отношусь снисходительно — они не виноваты. Думаю, активных энергичных людей — 2—3 процента. Трудоголиков больше — 15—18 процентов. И при социализме, при фашизме будут работать, при любой диктатуре. Точно так же есть 15—18 процентов людей, которые не будут работать ни при каком режиме. А серединка — то туда клонится, то сюда. Выгодно работать — они работают, нет — сидят без дела. Вот для этого-то болота и нужен рынок. В итоге 22 процента очень активны, а 18 процентам ничего не нужно…
На машине я на дачу еду час. Это много. А был бы вертолет на крыше, так я бы за двенадцать минут добирался туда».
Он таки купил вертолет. И — разбился на нем… Это была одна из самых первых в череде громких вертолетных аварий…
Комментарий
Вот по поводу Федорова не могу удержаться. Я даже не об абсурдности цифр, о которых он говорит. Не о беспомощности рассуждений о национальном богатстве и способе его измерения. Чиновников в России около четырех миллионов, а не двадцать… Я не об этом. Конечно, понятно — о мертвых либо хорошо, либо никак: Но! Я неплохо знаю суть полемики между Федоровым и Чубайсом, чтобы вот так, запросто, оставить без комментария федоровский пассаж.
Вот смотрите. Приходит к инвестору человек и говорит — у меня есть идея, давайте я построю завод (больницу, офис — неважно). Инвестор говорит — давай! Тогда человек говорит инвестору — давай деньги. Тот говорит — хорошо. И деньги дает. Человек строит завод, получает зарплату, набирает персонал, который тоже получает зарплату за свой труд. Даже дилетанту вопрос о принадлежности завода ясен как божий день: завод принадлежит инвестору. Завод построен на его деньги. Только он и рисковал ими, поскольку нанятые инвестором люди, включая вышеназванного персонажа, ни копейки в завод своих денег не вложили, а за свой труд без задержек получали неплохую зарплату. Если бы проект закончился неудачей, то пострадал бы только один инвестор, персонал же — нет. Повторюсь, по любым понятиям завод принадлежит инвестору.
Теперь представьте себе, что инвестор — это государство, а завод — это «Микрохирургия глаза». Вот Федоров и приходил к Чубайсу с вопросом — какая доля трудового коллектива в уставном капитале МНТК? Ему отвечали — никакая! Вы свою долю каждый месяц получали наличными, пятого и двадцатого. Обычные отношения работника и работодателя. Как говорится — чьи деньги и чьи риски, того и собственность. Нет, возмущался Федоров, как же так. Трудовой коллектив работал? Ему отвечают — работал. Вон на «Дженерал моторе» трудовой коллектив тоже работает, но ему не приходит же в голову на этом основании требовать долю у акционеров. Но у нас собственность трудового коллектива! — горячился Федоров. А ему в ответ — это кто же так решил? Государство? Нет! Ты сам так придумал и на этом основании требуешь передать тебе бесплатно государственной собственности на многие миллионы долларов. Мы согласны, что у вас нет денег купить это по реальной цене, мы готовы говорить о льготах, рассрочках и прочих вещах, но бесплатно — шалишь! Нет, говорит — хочу бесплатно, и все тут. Бодяга…
Короче, Федоров лукавил. Ответы ему давались. И много раз. Просто эти ответы его не устраивали, поэтому он их и не слышал. Заметим попутно, что МНТК «Микрохирургия глаза» строился на валютные кредиты, которые государство брало на Западе. Ни одной копейки кредитов Федоров государству не вернул. А вот государство, теперь уже Россия, эти кредиты, да еще с процентами, отдает до сих пор. Вот от таких проектов и образовался наш внешний долг в 150 млрд. долларов.
Еще один штрих. Судя по прессе, после гибели Федорова выяснилось, что не такой уж он радетель интересов трудового коллектива. Почти всю собственность, которую он сумел зафиксировать как частную, он оформил на себя лично, хотя зарабатывалось-то это всем трудовым коллективом. Во всяком случае, так этот «матерый человечище» всегда, для публики, декларировал.
И последнее. Действительно, в середине восьмидесятых в США была мода на маленькие предприятия, принадлежащие трудовым коллективам. Их наделали тысяч десять. Только вот к началу девяностых они все обанкротились, а затем и мода на эти колхозы прошла. И у нас, кстати, тоже. Помните, сколько было разговоров про кооперативы, про арендные предприятия? Ну и где они, эти передовые формы собственности, значительно опережающие по эффективности частную? Умерла идея… Не выдержала конкуренции… Погиб и ее глашатай. Все суета сует… Тлен и прах… Господи, прости нас, грешных!
Комментарий Свинаренко
Еще в 94-м я взял интервью у вполне тогда уже звезды — Лени Парфенова.
«Он быстро, с чувством рассказал еще раз про то, до чего давно додумался и про что, наверное, уж сто раз говорил на застольях.
«С прежними проблемами покончено, а теперь новые. Но теперешние правила игры жестче, но честнее: нужны деньги, а не лавирование между консервативным горкомом и либеральным ЦК, или выбивание теса по блату, или сокрытие второго порося. Москва стала отдельным государством, которое вышло на первое в мире место по потреблению „Роллс-Ройсов“. Это новое время лучше старого. У нас в деревне все строятся — хоть баню! — и покупают телевизор „Фунай“! А старое было уж вконец нестерпимо — это подтверждают в откровенных беседах даже Василий Белов и Владимир Солоухин, которых трудно заподозрить в симпатиях к западному либерализму…
Я не смотрю телевизор. Мне там нечего смотреть. Это квазижизнь. Понятно, что телевидение глуповато. Оно не может быть другим, оно самое простое по восприятию — между завариванием чая и протиранием пыли. И должно быть потреблено сейчас («И немедленно выпил»). Не смотрю я этого», — говорит он устало на прощание».
Именно тогда, в 94-м, я напечатал новое интервью с Бильжо. И он там очень подробно рассказал о своих планах, которые, вы будете смеяться, все выполнены. Это создание клуба «Петрович», издание ряда книг, съемка мультфильмов и работа на ТВ. Во дает!
Еще был могучий персонаж — дедушка Эрнст Неизвестный. Он сообщил мне, что в Америке (где мы в его доме и выпивали) попал в «такие условия (технические), что все задуманное берется и воплощается („в таких я никогда еще не работал“)». Он вспомнил старые годы, Советский Союз: «Мне не давали работы, не пускали на Запад. Против меня возбуждались уголовные дела, меня обвиняли в валютных махинациях, в шпионаже и проч. Меня постоянно встречали на улице странные люди и избивали, ребра ломали, пальцы, нос. Кто это был? Наверное, Комитет. В милиции меня били, вусмерть, ни за что. Утром встанешь, отмоешь кровь — ив мастерскую, я скульптор, мне надо лепить».
В Испанию я в том году впервые съездил. В Памплону, на фиесту. И там понял такую вещь: «Увидеть корриду один раз — значит ничего не увидеть, а только все испортить. Если в вашем распоряжении только один шанс, так лучше и не ходите. Иначе вы оттуда вынесете самое превратное впечатление. А пообвыкнетесь немного, так постепенно, может, и вас захватит этот испанский азарт, и вы поддадитесь магии тавромахии. Утеря этой корридной девственности происходит довольно быстро — в следующий же раз. На второй корриде уже не столько морщишься от обильной крови, но испытываешь даже некоторое удовольствие, от которого не отказываться же на всю оставшуюся жизнь из-за одного-то первого болезненного раза?
И потом, есть такая версия: бык символизирует мрак, варварство и тупую силу, а матадор — человека, цивилизацию и свет. Вспомните пикассовскую (испанец!) «Гернику»: там страшный бык победил матадора — Гернику разбомбили война и бычья мутность фашизма.
Да, коррида — не такое зрелище, на которое пришел бы профан, все понял и оценил. Это как опера, на которой дилетанту — без подготовки — смертельно, до сонливости, скучно. Тут надо столько всего знать, кучу тонкостей!
А почитателей и знатоков корриды в мире, полагаю, поменьше, чем оперных фэнов, тут еще меньше места для непосвященного.
А правду говорят, что самая настоящая коррида — в Памплоне, что все остальное с ней не сравнится? Ну, не совсем так. Тут публика добрая, пьяная, ей что ни покажи — довольна. Другое дело в Мадриде. Зритель там все тонкости знает и жутко требовательный: чуть что не так, свистит и орет. Попробуй в Мадриде матадор подставить быку пустую мулету вместо себя! Это позор. А в Памплоне такое сплошь и рядом: мулета напротив быка, а матадор сбоку стоит…»
