Жозе Сарамаго - Странствие слона

Совершенно естественно будет желание узнать, весь ли этот караван идет на вену. Сразу и без обиняков скажем — нет, не весь. Значительная часть тех, кто идет сейчас в его составе, дойдет всего лишь до города порта-де-мар-де-вила-де-росас, что на французской границе. Там они распрощаются с эрцгерцогской четой, проводят ее, по всей видимости, на сходни корабля и с тревогой понаблюдают за теми последствиями, которые может возыметь погрузка четырех грузных сулеймановых тонн на борт, и слава богу, если выдержит настил такой вес, а если нет — вернутся в вальядолид с занимательной историей кораблекрушения. Склонные к мрачным пророчествам предрекают беды, которые способен причинить и судну, и процессу судовождения слон, испуганный качкой, неспособный сохранить устойчивость и равновесие. И помыслить-то боязно, говорят они с душевной болью своим самым близким, льстя себе возможностью сказать: А ведь я говорил. Забыли, забыли эти маловеры, что слон прибыл издалека, из индий, что бесстрашно встречал индийские же и атлантические шторма и вот оказался здесь, неколебимо преисполненный такой уверенности в себе, словно ничем другим, кроме плаваний по морям и океанам, никогда и не занимался. Но это все потом, а пока речь о движении по сухопутью. А долго ли идти. Взглянешь на карту и уж заранее утомишься. А меж тем кажется, что все здесь рядом, рукой подать. Объяснение, что вполне очевидно, кроется в масштабной линейке. Нетрудно принять на веру, что сантиметр на карте равен двадцати километрам на местности, но как-то все не усвоим мы себе привычку думать о том, что и сами претерпеваем подобное же пространственное сокращение, а потому мы, и так, ничтожнейшая малость в этом мире, делаемся, будучи нанесены на карту, еще того — и уж просто бесконечно — меньше. Любопытно, к примеру, было бы узнать, какое место займет на шкале наша, человеческая, стопа. Либо слоновья ступня. Или весь поезд, он же кортеж, эрцгерцога максимилиана австрийского.

И не прошло еще и двух суток пути, а караван уже утерял большую часть своего великолепия. Упорный и беспрестанный дождь, ливший в утро отправления, возымел самые пагубные последствия на убранство карет и колясок, равно как и на экипировку тех, кто по долгу службы обязан был более или менее продолжительное время стойко сносить тяготы непогоды. А теперь караван движется по местности, где дождя, кажется, не бывало от сотворения мира. Пыль вздымается уже после проезда кирасир, которым тоже от дождя досталось, ибо доспехи — не герметичный футляр, части их не всегда идеально пригнаны друг к другу, а ременные соединения оставляют отверстия, куда почти беспрепятственно может проникнуть острие меча или копья, и, короче говоря, от всего блеска, горделиво явленного у ворот кастело-родриго, в практической жизни проку мало. За кавалерией следует длиннейшая вереница повозок, возков, телег, пароконных фургонов, иначе именуемых галерами, подвод всех видов и мастей, верховых слуг — и все это тоже пылит несусветно и безбожно, и по причине безветрия пыль висит в воздухе до самого вечера. На этот раз правило, из коего следует, что караван движется со скоростью самого тихоходного из своих участников, не действует. Два воза, запряженные волами и груженные слонячьим фуражом, переведены в самый хвост колонны, из чего вытекает, что время от времени весь поезд приходится останавливать, чтобы волы воссоединились с главными силами. Всех, начиная с самого эрцгерцога, который уже с трудом скрывает свое недовольство, просто бесит сулейманова сиеста, этот обязательный послеобеденный отдых, никому, кроме слона, не нужный, однако используемый всеми, притом что эти все продолжают ворчать и твердить весьма настойчиво, что: Этак мы вовек не доберемся. Когда в первый раз караван остановился и разнеслась весть, что причина остановки — потребность слона в отдыхе, эрцгерцог призвал к себе фрица и осведомился, кто ж тут на самом деле главный, хотя на самом деле вопрос звучал не вполне так, ибо эрцгерцог австрийский не унизится до того, чтобы допустить, будто кто-то может быть главнее его, где бы ни происходило дело, но мы уж оставим это выражение таким, как выразилось оно в истинно и безусловно народном духе, а единственным уместным в этой ситуации ответом со стороны пристыженного фрица было бы пасть ниц. Однако у нас ведь была возможность убедиться на протяжении всех этих дней, что субхро вообще — человек не робкого десятка, а теперь-то уж, под новым его аватаром, и вовсе едва ли удастся представить, как он, объятый робостью, поджавши, так сказать, хвост, говорит: Слушаю и повинуюсь, о господин мой. И ответ его был поистине образцовым: Ежели эрцгерцог австрийский никому не делегировал своих полномочий, то самодержавная власть принадлежит ему по праву и традиции и признается всеми подданными его, прежними и новообретенными, к коим, к примеру, отношусь и я. Ты выражаешься как человек ученый. Нет, я всего лишь убогий погонщик слонов, книг в своей жизни прочитавший не много. Так объясни мне, что там происходит с сулейманом, отчего ему непременно нужно отдыхать посреди дня. Так принято в индиях, господин мой. Но мы-то — в испании. Если бы ваше высочество разбиралось в слонах так, как, надеюсь, я разбираюсь, то знали бы, что где бы ни находился индийский слон — об африканских судить не берусь, они за пределами моего разумения,— он находится в индии, а та, что бы там ни происходило, пребывает в неприкосновенности внутри его. Все это, конечно, очень хорошо, но впереди еще долгий путь, а из-за слона этого мы теряем по три-четыре часа ежедневно, и отныне слон сулейман будет отдыхать не более часа, довольно с него. Горько мне, ничтожному, что не могу согласиться с вашим высочеством, но умоляю поверить мне и опыту моему — не довольно. А вот посмотрим. Приказ был отдан, однако на другой же день и отменен. Будемте логичны, говорил фриц, подобно тому, как я не могу представить себе, чтобы кто-нибудь вздумал сократить на треть то количество корма и воды, которое нужно слону, чтобы жить, так не могу и безропотно и покорно принять идею урезать время, потребное ему для отдыха, более чем законного, добавлю, поскольку без него он не сумеет свершать те поистине титанические усилия, что свершает ежедневно, и да, разумеется, в индийских джунглях слон проходит от рассвета до ночи много километров, но ведь там его родные края, а не эта безжизненная пустошь, где и кошка не отыщет себе тени. Не забудем, что в ту пору, когда погонщик фриц звался еще субхро, он ни словом не возразил против того, чтобы дневной отдых соломона был сокращен с четырех часов до двух, но ведь другие тогда были времена, с командиром португальских кавалеристов можно было разговаривать по душам, по-дружески, не то что с этим изрекающим непререкаемые суждения эрцгерцогом, а какие за тем, скажите на милость, достоинства, кроме того, что он зять императора карла пятого. Фриц, надо заметить, был не прав, ибо, по крайней мере, должен был бы с благодарностью признать, что никто еще не заботился о слоне так, как делал это эрцгерцог, внезапно получивший столь нелицеприятные оценки. Вот хоть, к примеру, попону взять. Даже в индиях слонов, принадлежащих раджам, так не балуют. Ну, как бы то ни было, эрцгерцог был недоволен, ибо в воздухе отчетливо запахло бунтом. И просто святым делом было бы покарать фрица за его диалектические дерзости, но знал максимилиан, что в вене другого погонщика не сыщет. А если бы чудом каким-то и отыскалась эта редчайшая птица, то сколько времени необходимо ушло бы на притирку меж ней, им то есть, и слоном, и в течение этого времени пришлось бы небезосновательно опасаться сквернейшего поведения со стороны столь корпулентного зверя, упования на разум коего в глазах любого представителя рода человеческого, включая и нашего эрцгерцога, подобны пари, где шансы на выигрыш, строго-то говоря, нулевые. Впрочем, на самом деле слон — существо иной породы. До такой степени иной, что не имеет ничего общего с этим миром и руководствуется законами, не значащимися ни в каком сколько-нибудь известном моральном уложении, вплоть до того, что ему совершенно безразлично, идти ли перед каретой эрцгерцога или вслед за ней. По правде сказать, августейшей чете стало невозможно более наблюдать повторяющуюся картину слоновьих испражнений, которые к тому же зловонием своим терзают деликатные носы венценосцев, привыкших совсем к другим ароматам. На самом-то деле эрцгерцогу хотелось покарать фрица, и вот — он, еще совсем недавно бывший едва ли не самым главным в кортеже, теперь оттеснен на задний план, в толпу третьестепенных персонажей. Да, он вознесен на прежнюю высоту, но отныне сможет увидеть лишь задок эрцгерцогской кареты. Фриц подозревает, что наказан, но не может сетовать на несправедливость, ибо высшая справедливость — в том, чтобы, назначив слону в кортеже новое место, избавить эрцгерцога максимилиана и супругу его марию, дочь карла пятого, от неприятностей, причиняемых органам их чувств. Едва лишь решили эту задачу, как следом, в тот же вечер решилась и следующая. Эрцгерцогиня, обрадованная тем, что слона переставили назад, попросила мужа избавить его и от пресловутой попоны: Я думаю, что нести ее на спине — тяжкое наказание, которого бедное животное не заслуживает, да и потом. Да и потом — что, осведомился максимилиан. Такая внушительная громадина, да еще покрытая чем-то вроде церковного облачения, очень скоро, когда пройдет первое удивление, станет казаться чем-то совершенно нелепым и смехотворным — и тем сильней, чем чаще будем мы смотреть на него. Это я придумал насчет попоны, отвечал эрцгерцог, но, полагаю, ты права, и отошлю-ка ее лучше епископу вальядолидскому, он ей найдет достойное применение, а мы с тобой, если снова окажемся в испании, увидим ее на ком-нибудь из самых импозантных князей святой нашей матери-церкви.