Александр Покровский - Кот (сборник)

Ну да, что-то такое уже мелькало, неумолимо связанное с ластами и гнилью.

Так вот еще раз – это водяные офицеры – я имею в виду своего хозяина и все его роскошное окружение.

Повторюсь – это офицеры в корыте, которое плавает или же полощется у борта, а они в это время смотрят вперед в совершенно безбрежное море, в соотнесении с которым они абсолютные бактерии или даже вирусы, делая себе государственное выражение лица, видное в микроскоп кем-то огромным из холодного далека при полном отсутствии на то всяческих оснований и поползновений, что само по себе уже вопрос идеологии.

Конечно же.

Потому что идеологически верно иметь такое выражение, отпугивающее врагов, не посвященных в настоящее положение вещей, когда ты сидишь в лохани или же в бидоне, который колышется и перемещается преимущественно вверх-вниз, реже все же вперед – в сущности, по воле божьей – и как это ловко, с точки зрения общественной целесообразности, иметь как можно больше подобных плавучих коптилен, напичканных этими лупоглазыми микроорганизмами за как можно меньшие деньги.

Порассуждаем о совести и о том,

что наше занятие предвосхитит рассуждения о чести,

которое мы оставляем начальнику этих самых микробов,

потому что предполагается

когда-либо услышать его речь

о наличии чести исключительно у того лупоглазого,

самим кудлатым своим бытием обращенного в полного кретина,

восседающего в каноэ,

которое держится на воде лишь благодаря неустанной заботе Всевышнего,

а никак не общества или государства, если угодно,

у которого все время хочется справиться, как там у него обстоят дела с его государственной совестью или с тем, что под ней подразумевается.

Не болит ли у них где-либо чего,

не жмет ли?

И я бы справлялся о том ежечасно,

если б было у кого,

если б нашлась вывеска или же бирка, что, мол, вот мы, татарской та-тата-та дети, заходите сюда к нам без трепета со своими примитивными претензиями.

То есть наличие чести – равно как и разговоры о ней – у пребывающего в утлом тазике среди губительных волн предполагает отсутствие совести у государства, обнаружить следы которого для предъявления счета так-таки не удается?

И, чем больше требуется чьей-то чести, тем, значит, меньше где-то осталось чьей-то совести.

Для описания подобного явления более всего подходят слова «гопота» и «россиятина», и еще есть выражение: «Люмпены да благодарности не изыщут».

Все.

Пора лизать себе хвост. А то ото всех этих переживаний, возникающих при изложении столь ракообразного материала, волосы в районе хвоста неуклонно топорщатся, нарушая гармонию и красоту нашего непростого обличья.

Так что не обессудьте.

Пора.

Я взволнован.

Теперь это ясно со всей очевидностью: у меня в глазах сырость, в спине – дрожь, в горле – стон, в животе – рожь.

Или ее разопревшие остатки, которые люди называют хлебом.

Как только подумаю, что мне предстоит описать дорогу, по которой каждое утро мой хозяин отправляется на службу – ну, то есть туда, где в дальнейшем и будут развиваться события, – так незамедлительно ощущаю смятение.

А вдруг он там ударится своей хрупкой верхней частью и тут же умрет,

кто же тогда отыщет меня и накормит?

Ведь он бежит сломя голову

ночью по заснеженной дороге

и скачет, и скачет, никакого удержу,

а потом несется вниз с заледенелой горы, взметая вихри и, несколько раз поскользнувшись, оседая на свой прорезиненный анус (почему «прорезиненный»? Об этом после.)

А потом снова вверх, в гору, налегая грудью и заиндевелым лицом, а потом опять с горы…

А все ради чего?

А все ради того, чтоб в 8.30 утра попасться на глаза начальству, которое милостиво кивнет – не опоздал, – и тогда можно будет утереть пот и радостно рассмеяться: все-таки успел!

Не лучше ли «ухаживать за щелью» – как говорит мой хозяин, имея в виду женский орган, именуемый по способу воздействия на него «влагалище», не лучше ли «сунуть ей пальцы в трусы, чтоб проверить, на месте ли она»?

Мне кажется, в этом движении куда более здравого смысла.

А подвергать ежедневному испытанию сами основы моего и собственного существования ради одного только начальственного кивка – чистейшее безрассудство, или я чего-то не понимаю.

Тут ведь и не выберешься, случись чего.

Я же замурован в четырех стенах.

Вот почему мы урчим при встрече. Вот почему мы лезем на руки, ластимся, пытаемся поцеловаться – мы радуемся размурованию.

А вот здесь следует подумать о политиках.

Размышления об этом предмете меня немедленно успокаивают.

При этом любые выражения хороши.

Ну, например: «Политики – что алчное человечье отродье» или «Политики – всего лишь пыль на штанах истории. Задача истории – освободиться от пыли. Задача пыли – задержаться подольше», – последнее выражение принадлежит Шекспиру, начинавшему было писать роман «Блеск и тиск», но так и не нашедшего в себе силы закончить это титаническое дело. Потом его приписывал себе Ларошфуко, затем Наполеон, Бомарше, мама Медичи, папа Урбан, Екатерина Вторая и Елизавета Первая. Всем им понравилась изобретенная формула и все они, со всей страстностью крохобора, вырывали авторство из рук друг друга.

Бедолаги.

А всё потому, что словесные формулы бесценны.

То есть не имеют цены.

Что пока что известно лишь немногим собирателям слов.

Ибо формула почти так же бессмертна, как бессмертен в этом мире сыск.

А человеческая мысль подобна паутине: выпущенная, часто безо всякого повода, по одному только недоразумению, она полетела-полетела, лишь изредка подрагивая на солнце, чтобы потом зацепиться за веточку или задеть кого-либо по лицу.

Всё.

Достаточно лирики.

Я успокоился.

Собственно говоря, возвращаясь к урчанью как к прелюдии отношений, стоило бы заметить: кот урчит не от желания угодить

и тем он выгодно отличается от нижней палаты парламента,

урчащей то там, то сям,

перед тем, перед этим,

по поводу и без такового,

роящейся, как крылатые муравьи, которые после своих обязательных зудящих пассажей должны обломать крылья, отползти в сторону, найти то место, где досыта кормят, и основать свое собственное стадо с непременными матками, кладками, яйцами,

то есть нижняя палата парламента гораздо ближе к насекомым, – мерзость, одним словом, конечно, что там говорить,

а вот кот урчит из-за чувства комфорта, переживаемого в присутствии хозяина, которому отводится роль любимого природного фона;

и при этом попробуйте его потискать – он тотчас же выпустит зубы, отпустите – и он опять заурчит.

С точки зрения кота, человек, сжимающий его в минуты блаженства, поступает как существо грубое и неблагодарное, – ему поют песни, а он пытается задушить.

С точки зрения человека, кот существует только затем, чтоб его мять.

Ах!

Как мало в этом мире совершенства.

И это достойно всяческого осмысленья и сожаленья.

И я по указанному поводу иногда неприкрыто скорблю…

Но что тут поделаешь, когда все лучшее – на дне: «Титаник», «Варяг», Муму.

Тут уж ничего не попишешь. Можно, конечно, что-либо, но, по-моему, все что пустое.

И все-таки: стоит ли нам искать совершенство?

Безусловно, да.

А чем же еще заниматься?

А я вот все думаю: не написать ли самому себе письмо?

И получить его в часы, предназначенные для размышлений?

И не начать ли его так:

«Многоуважаемый сэр!

Обстоятельства складываются таким образом, что нам никак не миновать эпистолярного жанра.

Ведь только в нем можно воздать хвалу предмету разговора, не рискуя навлечь на себя обвинений в суетности и необъективности.

В нашем же случае хочется сразу начать с описания того отнюдь не ложного чувства собственного достоинства, которое, прежде всего, бросается в глаза при первом же общении с вами.

Ах, как все это не просто, вся эта поступь, эти речи, этот взгляд чуть-чуть в себя и немного в сторону, а эти многозначительные паузы – ох уж эти мне паузы и, наконец, этот хвост – он всегда на отлете.

Не приложу ума, как вам все это дается?

И как на протяжении всего повествования вы еще ни разу не уронили себя. И сколько во всем вашем ежедневном поведении гармонии и природного такта. Являются ли эти качества приобретенными? Мы говорим: „Нет“. Являются ли они врожденными? Мы говорим: „Да“, поскольку истинное благородство души не купить, не заронить, не выкормить. С этим нужно родиться в седьмом колене. Это как лишний набор хромосом – только до внуков включительно считается уродством, а затем, извините, порода.