Исабель Альенде - Инес души моей
Мне нравится видеть тебя богатой женщиной; я могу спокойно отправляться в мир иной, ведь я точно исполнила обещание позаботиться о тебе, данное твоему отцу, когда он впервые привел тебя в мой дом. Тогда я была еще любовницей Педро де Вальдивии, но это не помешало мне принять тебя с распростертыми объятьями. В те времена Сантьяго уже оправился от ран, нанесенных первым нападением индейцев, мы распрощались с нищетой и гордились нашим «городом», хотя пока что это был не город, а скорее деревушка. Благодаря своим заслугам и безупречному характеру Родриго де Кирога стал любимым капитаном Педро де Вальдивии и моим лучшим другом. Я знала, что он влюблен в меня: женщины всегда знают такие вещи, даже если мужчина не выдает себя ни единым жестом или словом. Сам Родриго не мог признаться в этом даже самому себе из верности Вальдивии, своему командиру и другу. Наверное, я тоже его любила — любить двух мужчин одновременно возможно, — но, чтобы не подвергать риску честь и жизнь Родриго, я таила это чувство. Впрочем, сейчас не самое лучшее время рассказывать об этом — пусть останется на потом.
Есть вещи, о которых мне не случалось тебе рассказывать, потому что я была слишком занята ежедневными заботами, и если я теперь не напишу о них, то унесу с собой в могилу. Хотя мне очень хочется быть точной, я многое опустила. Мне пришлось выбрать только самое важное, но я уверена, что я не погрешила против истины. Это история обо мне и об одном мужчине, доне Педро де Вальдивии, героические подвиги которого скрупулезно изложены в хрониках и останутся там запечатлены до скончания времен. Но я знаю о нем то, чего история никогда не сможет проверить: чего он боялся и как любил.
Отношения с Педро де Вальдивией сильно изменили меня. Я не могла жить без него: один-единственный день без встречи с ним — и меня начинало лихорадить, провести одну ночь без его объятий — все равно что вынести страшную пытку. Поначалу это было даже не любовью, а слепой неукротимой страстью, которую он, по счастью, разделял, потому что иначе я бы лишилась рассудка. Позже, когда мы вместе стали преодолевать превратности судьбы, страсть уступила место любви. Я восхищалась им настолько же, насколько желала его: его энергия меня совершенно обезоруживала, меня пленяли его храбрость и идеализм. Вальдивия пользовался своим авторитетом без всякого жеманства, одним своим присутствием заставляя повиноваться себе. Это была внушительная, даже необоримая личность, но наедине со мной он менялся. В постели он был мой: он отдавался мне без сопротивления, как юноша отдается первой любви. Хотя он привык к грубости войны, был нетерпелив и беспокоен, мы могли посвящать целые дни досугу, изучению друг друга, рассказам подробностей из своей жизни, таким поспешным, как будто жить нам оставалось не больше недели. Я считала дни и часы, проведенные вместе, — это были мои сокровища. Педро подсчитывал объятия и поцелуи. Удивительно, что ни одного из нас тогда не пугала эта страсть, которая сегодня, когда я смотрю на нее с расстояния пережитого времени и ненависти, кажется давящей.
Педро проводил ночи в моем доме, кроме тех случаев, когда уезжал в Сьюдад-де-лос-Рейес или навещал свои владения в Порко и Ла-Канеле, — тогда он брал меня с собой. Мне нравилось смотреть, как он скачет верхом — это придавало ему еще более воинственный вид — и как он применяет свой дар руководителя в общении с подчиненными и товарищами по оружию. Он знал множество вещей, о которых я даже не подозревала, рассказывал мне о прочитанных книгах, делился своими идеями. Он был очень щедр ко мне, дарил пышные наряды, дорогие ткани, украшения и золотые монеты. Поначалу его щедрость смущала меня. Мне казалось, что он так пытается купить мою любовь; но потом я привыкла. Я начала откладывать деньги, желая обеспечить себе хоть какую-то стабильность в будущем. «Никогда не знаешь, что тебя ждет», — говаривала моя мать, которая и научила меня копить деньги. К тому же я обнаружила, что управляющий из Педро не очень хороший и что он не особенно интересуется своими владениями. Как всякий испанский дворянин, он считал себя выше работы и презренных денег, которые тратил, как герцог, а зарабатывать не умел. Милости в виде земельных угодий и рудников, дарованные Писарро, оказались для него неожиданным подарком судьбы, который он принял так же легко, как мог бы расстаться с ним. Однажды я решилась сказать ему об этом, потому что меня, которой с детства приходилось зарабатывать на хлеб, его расточительность ужасала, но он поцелуем заставил меня замолчать. «Золото — для того, чтоб его тратить, и, слава Богу, у меня его в избытке», — возразил он. Но это меня вовсе не успокоило, а даже наоборот.
Вальдивия обращался с вверенными ему индейцами более уважительно, чем другие испанцы, но всегда строго. Он ввел посменную работу, кормил своих людей хорошо и заставлял надсмотрщиков быть умеренными в наказаниях, в то время как на других рудниках и в других имениях работали даже женщины и дети.
— У меня все по-другому, Инес. Я соблюдаю законы Испании настолько, насколько это возможно, — с гордостью сказал он мне, когда я заговорила на эту тему.
— А кто решает, насколько это возможно?
— Христианская мораль и здравый смысл. Так же как не следует загонять лошадей, а надо давать им отдых, так нельзя и злоупотреблять силами индейцев. Без них рудники и земли не стоят ничего. Я бы хотел сосуществовать с ними в гармонии, но подчинить их невозможно без применения силы.
— Сомневаюсь, что это подчинение им во благо, Педро.
— Ты сомневаешься в благе христианской веры и цивилизации? — парировал он.
— Иногда матери бросают своих новорожденных детей умирать с голоду, чтобы не привязаться к ним, потому что знают, что этих детей у них все равно заберут и отдадут в рабство. Разве они не лучше жили до нашего появления?
— Нет, Инес. Под властью Великого Инки они страдали еще больше, чем сейчас. Мы должны смотреть в будущее. Мы здесь и уходить не собираемся. Когда-нибудь на этих землях будут жить люди новой расы, рожденные от испанских отцов и индейских матерей. Все они будут христианами, их будут объединять испанский язык и законы Испании. Вот тогда наступит мир и процветание.
Он искренне верил в это, но умер, так и не дожив до такого счастливого момента. И я тоже умру раньше, чем сбудется его мечта, потому что сейчас на дворе 1580 год, а индейцы ненавидят нас все так же.
Скоро все в Куско привыкли считать нас парой, хотя могу вообразить, что за спиной у нас ходило множество злых сплетен. В Испании на меня бы смотрели как на продажную девку, но в Перу все обращались со мной почтительно, по крайней мере в глаза, потому что иное отношение означало бы неуважение к Педро де Вальдивии. Все знали, что у него есть супруга в Эстремадуре, но это никого не смущало: половина испанцев здесь находились в похожей ситуации: законные супруги для них давно были не более чем туманными воспоминаниями, а любовь (или хотя бы ее замена) им нужна была здесь и сейчас. Кроме того, и в Испании у многих мужчин были наложницы; империя полнилась незаконнорожденными детьми, и многие из конкистадоров были такого происхождения. Пару раз Педро говорил мне об угрызениях совести, не из-за того, что он перестал любить Марину, а из-за того, что он не может жениться на мне. Я вольна выйти замуж за любого из тех, кто раньше за мной ухаживал, а теперь не отваживается даже взглянуть на меня, сказал он. Но эта возможность никогда всерьез не интересовала меня. Я с самого начала прекрасно понимала, что мы с Педро никогда не сможем пожениться, если только не умрет Марина, а этого не желал ни один из нас, поэтому я вырвала из сердца надежду на замужество и решилась радоваться любви и сопричастности, которые нас объединяли, и не задумываться о будущем, о сплетнях, о позоре и о грехе.
Мы были любовниками и друзьями. Мы часто спорили и кричали друг на друга, потому что никто из нас двоих не отличался кротким нравом, но это не было препятствием для наших отношений. «Отныне и навсегда я прикрываю твой тыл, Педро, так что ты можешь заниматься исключительно битвами на фронте», — сказала я ему в нашу вторую ночь любви, и он воспринял эти слова буквально и помнил их всю жизнь. Я, со своей стороны, научилась превозмогать упрямую немоту, которая накатывала на меня, когда я сердилась. В первый раз, когда я решила наказать Педро молчанием, он взял мое лицо в свои ладони, вонзил в меня взгляд своих голубых глаз и принудил сказать, чем я недовольна. «Я же не ясновидец, Инес. Будет гораздо проще, если ты скажешь, чего от меня хочешь», — настаивал он. Так же и я шла ему навстречу, когда им овладевали нетерпение и гордыня или когда какое-нибудь его решение казалось мне мало разумным. Мы были очень похожи: оба сильные, властные и амбициозные. Педро хотел основать королевство, а я хотела быть с ним рядом и участвовать в этом предприятии. Я чувствовала то же, что и он, у нас была общая заветная мечта.
