Павел Пепперштейн - Весна (сборник)
Овладев телом мадам Коры (чья душа тем временем блуждала в краях северных болот где-то в районе Бодайбо и Оймякона — одинокая, бесплотная, поющая одну и ту же песенку о цветах), инопланетянка день за днем проводила в «Тропической аптеке», тщательно сканируя все мысли, все воспоминания, все оттенки и вибрации чувств посетителей кафе, и все лишь за тем, чтобы изучить свойства абсента, которым эти люди время от времени лакомились. Все содержание сознания посетителей «Тропической аптеки», уловленное мозгом-радаром инопланетянки, немедленно становилось доступным всем обитателям отдаленной галактики. Можно сказать, что инопланетяне каждый день просматривали эти сознания, как телезрители на Земле «в реальном времени» (это выражение заставляет оледенеть) просматривают популярные reality shows. Только интересовали их не вопросы секса или самоутверждения, а исключительно «зеленые русла» оставленные в этих сознаниях тонкими, токсичными и плаксивыми струйками абсента.
Пока Борис Стойчев курил свою последнюю сигарету, инопланетянка молниеносно считывала его прошлое, тайные и явные мысли, его неврозы, радости, страхи, мечты и сны. Она увидела и узнала всю его жизнь, пролистав страницы этой жизни с космической скоростью, не упустив ни одной детали — и лишь для того, чтобы проверить, не пробовал ли он когда-нибудь абсент. Нет, не пробовал. Она не нашла в его сознании следов абсента — обнаружила всего лишь душу, иссеченную глубокими шрамами, оставшимися от несчастных и счастливых любовей, обнаружила гордость и унижение, обнаружила буйный и асимметрично развитый ум, и одинокую «комнату слез», спрятанную на светлых задворках этого ума. Но ей также пришлось встретиться с главным сокровищем и оружием этой души, с чудовищным нектаром этого цветка — с Новым Болгарским Юмором (НБЮ). С «ужасом смеха», по выражению Бориса Стойчева. Это столкновение и погубило ее.
На планете Земля только болгары воспринимали НБЮ, остальные жители Земли были от его воздействия чем-то защищены. Никто не смог бы предсказать этого, но инопланетяне, о которых идет речь, оказались чувствительны к этому юмору. «Чувствительны» — мягко сказано! Неизвестно какие именно потаенные вибрации НБЮ нашли катастрофический отклик в организме инопланетян. Новый Болгарский Юмор оказался для них смертелен. Хохот взорвал «мадам Кору», но она успела передать информацию, считанную с мозга умирающего Стойчева, на свою далекую планету, и все жители этой планеты (объединенные общим умом и общим информационным пространством) погибли. Жестоко распорядилась с ними судьба, а ведь они всего лишь хотели лечиться абсентом. Но слово «абсент» недаром означает «отсутствие»: они вкусили отсутствия.
Возможно в этом истреблении серебряных цветов и состояла тайная миссия «Нового Болгарского Юмора» — об этом никогда не узнал Борис Стойчев. Возможно, создавая НБЮ, Стойчев работал вовсе не на болгарскую публику, а выполнял тайный заказ Земли: возможно, сама планета или ее шарообразный разум поручили ему это дело? Земля оберегает тайны своих снадобий, в том числе и тайну зеленого отсутствия, именуемого абсентом. И ради того, чтобы сберечь тайну этой ядовитой струйки, призван был из глубин небытия Борис Стойчев.
А над Парижем носились голуби, и небо становилось все синее и прозрачнее, холодные и тонкие ручьи воды текли вдоль тротуаров, влюбленные целовались на площадях, и бармен Луи в белой рубашке махал кому-то рукой, и узкой улицей пробиралась полицейская машина с зеркальной крышей, и песня шарманщика возникала то здесь, то там — однообразная, блаженная, извечная песенка о любви и весне.
Около молока
На утреннике у одного из танцующих спросили: «Что было до твоего рождения?» Тот перестал танцевать, снял с лица серпантин, подумал и ответил: «Серая пустота. Ни вещей, ни теней, ни верха, ни низа. Только ровный свет без источника — мягкий, мутный, подернутый легким туманом. Дымка. И среди этой бескрайней серой пустоты иногда раздавался голос, непонятно откуда доносящийся. Он произносил одно только слово — „Родина“. Больше не было ничего».
Серая, светлая пустота, не имеющая ни границ, ни пределов. Бездонная, бескрайняя, бесконечно простирающаяся вверх и вниз, вперед и назад, во все стороны. В этой пустоте подвешена коробочка, размером с обычную комнату. Стены, пол и потолок сделаны из тонкой белой бумаги. Непонятно, как то, что находится в комнате, не проваливается сквозь пол. Видимо, бумага все же очень плотная.
В комнате люди и вещи. Видно, семья отдыхает. Человек лет восьмидесяти сидит на диване с книгой и читает вслух роман Шарлотты Бронте «Джейн Эйр». Женщина лет семидесяти вяжет, посматривая сквозь стекла очков на экранчик небольшого телевизора — там девушка и юноша кружатся на коньках, выписывая замысловатые фигуры на льду. Мужчина лет сорока внимательно следит за их танцем, неторопливо прочищая свою курительную трубку. Женщина лет тридцати кормит грудью пятимесячного младенца. Юноша лет семнадцати стоит на пороге, повернувшись спиной к семье, с хмурым лицом глядя в серую, светлую пустоту. Девушка лет четырнадцати в полупрозрачной ночной рубашке лежит на кровати и, улыбаясь, смотрит в потолок. Девочка лет девяти сидит за столом. Мальчик лет четырех, одетый в желтую пижаму, катает по полу игрушечный поезд. Вроде все в сборе, а я-то где? Куда я-то подевался?
По весне-то спится сладко в крепдешиновом пенсне,И во сне поет лошадка на сосне.Даже если кто-то скажет: «Котик! Микроогород!»,Он потом тебе расскажет, что за Овощ там нас ждет.
…«КОТИК! МИКРООГОРОД!»…
Приготовления к оргии
Зиккурат! Зиккурат!
Аккуратный зиккурат!
Оргию решили устроить в здании бывшей школы — стандартное здание: два одинаковых блока, соединенные стеклянным коридором.
На втором этаже второго блока имелись два больших зала с огромными окнами — бывший актовый зал и бывший зал для занятий физкультурой. Залы, в общем, сохранились хорошо, но все же кое-где проступали следы обветшания. В актовом зале, в углу, валялся золотой пионерский горн, за дощатой сценой стоял стыдливо сдвинутый туда белый бюст Ленина. В физкультурном зале, как и во всех физкультурных залах, лежали сложенные большими стопками кожаные маты, пылились шведские стенки и другие гимнастические тренажеры. Решено было сделать во всем здании ремонт. Бригада из Финляндии быстро справилась с задачей. В залы внесли огромные охапки свежих робких подснежников, которые все наполнили своим щемящим благоуханием. Других цветов не было. Актовый зал украсили знаменами: здесь были всякие — и советские парадные из красного бархата, и императорские штандарты, расшитые парчой, и российские шелковые, с золотыми кистями, и отмененные флаги бывших республик СССР и социалистических стран Европы и Азии, а также новые флаги этих государств. Были также старинные флаги — копии знамен и штандартов Наполеона. Бюст Ленина, скромно выглядывающий сбоку из-за занавеса, полностью увили орхидеями. Стены актового зала затянули красным бархатом, кое-где стояли большие живописные полотна — именно стояли, а не висели: как будто их только что закончили. Они источали запах масляной краски и скипидара. На одном из полотен король экзотического острова — толстый мулат в камзоле XVIII века, простирал руку над порослью крошечных манговых деревьев. За его спиной застенчиво улыбались восемь его обнаженных дочерей. На другом полотне хоккейный вратарь, облаченный в свои тяжеловесные доспехи, готовился оборонять ворота своей команды. Третья картина изображала девочку-фигуристку на коньках, в коротком платье, которая с испуганным и почтительным лицом склонялась над божьей коровкой, сидящей на кончике ее пальца. На льду, лезвиями коньков, было написано:
Улети на небо, принеси мне хлебаЧерного и белого, только не горелого.
Физкультурный зал оставили совершенно белым, пустым, без каких-либо украшений. Шведские стенки, тренажеры и маты — все осталось на своих местах. Здесь устроители ничего не прибавили от себя. Кроме простого дачного рассохшегося деревянного столика в углу, на котором стоял большой медный самовар с чаем. Там же горкой возвышались чашки для чаепития — все специально подобранные немного попорченными, с коричневыми трещинками, пересекающими иной раз синеватый цветок на фарфоровом боку чашки. Здесь же находилось серебряное блюдо с лимонами и хрустальная сахарница, наполненная кусковым сахаром. Под столиком десять железных ведер, наполненных холодной водой из святого источника. Кроме этой холодной воды, которую можно было черпать железными кружками, горячего чая, яблок и молока, налитого в хрустальные бокалы, не было никакой другой еды и других напитков. Не было алкоголя, никаких табачных изделий, а также никаких наркотиков — все участники оргии должны были быть трезвыми, чтобы не повредить эффекту оргиастической свежести.
