Алексей Меняйлов - Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства

Действительно, исчезни монолитность во власти, начни мужи при принятии решений в Сенате мудрствовать, и во власти, продолжающей небесную иерархию богов, начнётся хаос, — родина захиреет.

И это произойдёт, и притом непременно, как только доступ в лупанарии для женщин власти будет ограничен или преграждён вовсе. Или, хуже того, лупанарии будут разрушены, а собирающимся провести богослужение под открытым небом будут препятствовать. Если они не приспособятся достигать того же наслаждения познания Власти без обнажения или на расстоянии, то главная в ойкумене Империя начнёт распадаться, хлынут реки крови междоусобиц, волны варваров захлестнут некогда процветающие провинции, чиновники не будут знать, во что верить, в упадок придёт всё…

То же самое произойдёт, окажись на седалище власти отрицающие лупанарии, отрицающие явно или скрыто, — неверующие. С величественных храмов будет содрано золото украшений, города превратятся в ничто, о великой цивилизующей роли лупанариев забудут, подменив их ущербными формами тайных блудилищ, — чем смогут гордиться дети и дети их детей?!

Если не приспособятся…

Но всегда Власть — это прежде всего коллективная женщина власти!

Великая блудница — священна!

Упадок Иерусалима, некогда столицы процветающего царства, видимо, как раз и произошёл потому, что после Соломона, многочисленные жёны которого строили храмы всем мыслимым богам ойкумены (в этот период государство процветало как никогда ни до, ни после), иерусалимское храмовое блудилище пришло в упадок. Было умалено основание благополучия Власти — и потому утрачено богатство народа.

Умаление проявлялось в каждой детали. Начиная с того, что женщины располагались не в круг, а были разъединены по отдельным маленьким домишкам кварталов, и потому лишены удовольствия соприкасаться друг с другом нежной кожей бёдер, и кончая тем, что красный фонарь располагали так, чтобы высвечивалось… лицо!

Мужчинам стало не на что, в общем-то, смотреть, соответственно, они от одного этого утратили возможность изнемогать от всё усиливающейся истомы в ожидании своей очереди.

К тому же даже в многолюдную Пасху, в которую теснота в кварталах любви возрастала, они не были обнажены, не могли тереться друг о друга, порой извергая друг на друга семя, и в святом раздражении к тому же не могли вознести молитву богу любви…

Умалялась не только Родина, но и сама любовь: мужчины с женщинами в своих ощущениях теряли очень многое, если не всё. Богоугодная поза до конца выдерживалась только в «солдатском» квартале — и то благодаря освежающему присутствию проводников цивилизации — римских легионеров.

«Бескультурные! — с ненавистью думала Уна о мужчинах народов, так Римом до конца и не покорённых. — Нецивилизованные. Варвары…»

Впрочем, об аборигенах она судила только по посетителям «семейного» квартала и «торговых рядов» — ещё по тем временам, когда она приезжала погостить к дочери предыдущего наместника, с которой они вместе по ночам и выходили из дворца тайным ходом.

Из-за наплыва предлагавших себя женщин закрепиться в кварталах любви можно было только послушанием «мамкам». (Как это символично! Она, Прекраснейшая и Предызбранная к пределам власти, некогда должна была слушаться «мамок», получивших своё имя по Великой Матери!) К счастью, в «семейных» кварталах почти не задержавшись (о мучительных проповедях и варварской любви она иначе как с омерзением не вспоминала), Уна, выслушав наставления «мамки», в первую же свою в городе Пасху отдавалась торговцам с Востока. Она слышала, что эти так называемые мужчины любят отнюдь не по-человечески, а неестественно: улёгшись на спину, ожидают действий от гетеры. Если бы не было страха отлучения от кварталов любви навсегда, Уна никогда бы не согласилась справлять Пасху с ненавистными торговцами-всадниками, но…

Признаться, её муж тоже проявлял подобные пристрастия — однако его извращённым желаниям она, разумеется, не потакала.

«А может быть, и Понтий Пилат… еврей?.. Скрытый? — порой с брезгливостью думала она. — Ну, ждите, ждите, придёт время, я буду для вас орудием мести…»

«Мамкам» удалось сослать её к торговцам только в первый раз, но уже в следующее своё появление Уна без труда сумела настоять на своём, — и Пасху праздновала уже в «солдатском» квартале. Собственно, с первой уже Пасхи она главный местный религиозный праздник и полюбила — только в эти дни Иерусалим, в её представлении, более всего и приближался к римскому лупанарию.

Но, к сожалению, всего лишь приближался. «Солдатский» квартал и в Пасху не приносил ей того всеимперского познания Власти, которое мог дать единственно Рим.

О, Рим! Сладостная, благословенная столица! К тебе все помыслы! Ты ждёшь меня! Скорее бы муж перешагнул свою убогую наместническую должность! И достиг, как предречено прозорливцем, самых пределов власти!

Пределы власти!

«Достигнет пределов власти…»

Как это прекрасно!..

В ту ночь, когда Уна впервые отдалась Пилату — сразу после дня триумфа, — она, повинуясь какому-то безотчётному желанию, направилась к главному оракулу Рима. Ей ни на миг не забыть его бесстрастное лицо в тот момент, когда она задала ему строго-настрого запрещённый вопрос — о будущем. Но разве боги не поймут её интереса? И не простят? Да и какая женщина на её месте, когда решается её судьба, не думает, как высоко может вознести её муж?!

И самые смелые её надежды — оправдались, самые сокровенные мечты — исполнились!

Достигнет пределов власти!

Она чувствовала, она всегда это знала!

Иудея, Рим, пределы мира!

Перед ней, Уной — Единственной! — преклонятся все народы! Даже те, которые не успел покорить великий Александр!..

Но… Рим пока только в помыслах, а под пятой лишь жалкая провинция, поэтому, наезжая из ничтожной официальной резиденции Кесарии в Иерусалим, Уна почти каждую ночь, лишь только город бывал окончательно поглощён тьмой, оказывалась в кварталах любви, чувством переносясь в лупанарий…

Как, впрочем, и всякая вхожая во власть женщина — где бы она ни оказалась. Они все как на нересте: что бы ни произошло, в нужное время она, вместе с другими такими же, как она, изо всех сил работающими хвостом, всё равно бы оказалась у цели. Даже угроза смерти не остановила бы ни одну из них, поднимающихся вверх против течения жизни. Даже запертые мужем двери.

Она — всё равно там.

До рассвета было ещё далеко, небо на востоке ещё не начало светлеть, когда Уна, незаметно покинув уже почти опустевший «солдатский» квартал, оказалась среди развалин.

Вот и то скорбное место, где был убит её возлюбленный.

Не узнать место было невозможно, даже в темноте — свечение от бурого пятна высохшей крови на стене улицы её внутренний взор улавливал издалека.

А ещё—чувствовался идущий от него жар…

Вот и другое пятно в проулке — чуть ниже…

Третье — на земле…

Кровь!..

Уна закрыла глаза.

Коричневое засохшее пятно стало набухать и краснеть… пока не превратилось в капли красной густой жидкости — впрочем, в кромешной темноте неразличимой, если бы от него не исходило веянье уходящей жизни. Вот на земле появились очертания знакомого тела. А близко, на расстоянии вытянутой руки — ох! — широкая спина мужа. Уна содрогнулась от ужаса и, не выдержав, открыла глаза.

Но тут же закрыла вновь. Перевоплощение уже завладело ею.

Мужа уже не было. Еле заметная череда капель крови уводила в глубь улицы. Уна, властно ступая, пошла по этим следам недавней трагедии. Она было свернула в первый дверной проём, но капли вели дальше. Она миновала второй проём и даже третий…

«Вот как это было… Но… Зачем так далеко?» — не то чтобы подумала, а скорее почувствовала она.

Вот и четвёртый от места проём. Следы вели туда.

Да, здесь. Целая лужа крови! И — тело.

Уна содрогнулась и открыла глаза. Пятно на земле немедленно стало бурым. И камень. Громадный камень. Тоже в бурых пятнах.

Уна поёжилась, представляя, как этот неподъёмный камень, вознесённый вверх, с силой опускается на голову, возможно, ещё что-то чувствующего тела — говорят, душа из тела быстро не уходит — и кости черепа сминаются, сминаются, сминаются с приглушённым хрустом… И брызги мозга…

Муж, этот неотёсанный обитатель казарм, как и всегда, решает всё силой мышц. Разве можно?..

Но мало того, он ведь ещё и с головой бездарно обошёлся. Надо было отсечь. И ей подбросить…

Впрочем, в данном случае он каким-то образом выиграл, сделав труп неопознаваемым и, как ему кажется, вывернулся… Какой, интересно, из богов ему в этом помог?..

Однако надо было выполнить то, ради чего она сюда пришла: найти малый меч — главную, как верно догадался начальник полиции, улику. Без малого меча дело могло развалиться…