Диана Сеттерфилд - Тринадцатая сказка
— Как ты думаешь поступить? — спросила она.
— Навещу их семью. Чарльз Анджелфилд живет отшельником, но меня ему придется принять и выслушать.
Миссис Модсли кивнула, что с ее стороны было обычным выражением несогласия, хотя муж об этом и не подозревал.
— А как насчет матери девочек? — спросила она. — Что ты о ней знаешь?
— Почти ничего.
Доктор замолчал, продолжая размышлять, а миссис Модсли склонилась над своим вязаньем. Четверть часа спустя ее муж подал голос:
— Может быть, ты сходишь к ним вместо меня, Теодора? Их матери, наверно, будет удобнее обсуждать эту тему с женщиной. Что ты на это скажешь?
Три дня спустя миссис Модсли прибыла к дому Анджелфилдов и постучалась в парадную дверь. Не дождавшись ответной реакции, она удивленно наморщила лоб — ведь она заранее послала записку, предупреждая о своем визите, — и обошла вокруг дома. Кухонная дверь оказалась приоткрытой, и она после короткого предупреждающего стука вошла внутрь. На кухне никого не было. Миссис Модсли огляделась. Три яблока на столе — потемневшие, сморщенные и уже начавшие разлагаться; замызганное до черноты полотенце на краю раковины; гора грязной посуды; давным-давно не мытое окно, сквозь толстый слой пыли на котором невозможно отличить день от ночи. Точеный носик миссис Модсли уловил запахи, недвусмысленно дополнившие первое впечатление. Она поджала губы, расправила плечи, покрепче ухватила черепаховую ручку своей сумочки и двинулась дальше, исполненная миссионерского рвения. Но, перемещаясь по огромному дому в поисках Изабеллы, она всюду находила только вопиющий беспорядок, грязь и мерзость запустения.
Старуха экономка быстро уставала, с трудом поднималась по лестнице и совсем плохо видела. Иногда ей казалось, что она недавно производила уборку в данном помещении, хотя на самом деле с той поры могли пройти многие месяцы; еще чаще она намеревалась прибраться, но потом забывала о своем намерении. Сказать по правде, Миссиз не следила за чистотой еще и потому, что никому не было до этого дела. Основные ее усилия были направлены на кормление девочек, которым еще повезло, что она кое-как управлялась хотя бы с этим. Пыль нарастала слой за слоем. Если какая-то картина на стене однажды перекашивалась, она могла оставаться в перекошенном состоянии годами; если же Чарли не находил в кабинете корзину для бумаг, он просто бросал скомканные бумажки в то место, где прежде стояла корзина, рассудив, что проще будет как-нибудь собраться и выгрести весь мусор один раз в году, нежели проделывать эту операцию еженедельно.
Миссис Модсли совсем не понравилось то, что она увидела. Она нахмурилась, взглянув на полузакрытые шторами окна, сокрушенно вздохнула над потерявшим блеск столовым серебром, покачала головой при виде кастрюль на лестничных ступеньках и нотных листков, рассыпанных по полу в передней. В гостиной она машинально нагнулась, чтобы поднять с пола игральную карту (тройку пик), и огляделась в поисках остальной колоды, но сразу же отказалась от попыток ее найти среди нагромождений всякого хлама. Беспомощно взглянув на карту у себя в руке, она заметила покрывавшую ее грязь и, будучи от природы большой чистюлей, испытала сильное желание поскорее избавиться от этого предмета. Вот только куда положить карту? Несколько секунд она простояла в тревожном бездействии, разрываясь между желанием прервать контакт своей белой перчатки с липкой игральной картой и врожденной привычкой к порядку, не позволявшей ей положить вещь в ненадлежащее место. В конечном счете она, брезгливо содрогнувшись, поместила карту на ручку кожаного кресла и с облегчением покинула гостиную.
Библиотека выглядела несколько лучше. Здесь, разумеется, также лежала пыль, зато книги, как им и положено, рядами стояли на полках, а не валялись где попало. Но когда она уже почти поверила, что в доме этих отвратительных грязнуль все-таки сохранилась некая видимость порядка, взор ее наткнулся на чью-то импровизированную постель. Скрытая в темном углу меж рядами книжных шкафов, она состояла из побитого молью одеяла и засаленной подушки. Докторша сперва подумала, что здесь спят кошки, однако затем ей на глаза попался уголок сунутой под подушку книги. Осторожно, двумя пальчиками, она извлекла ее на свет. Это была «Джен Эйр».
Из библиотеки она проследовала в музыкальный зал, где застала тот же беспорядок, что и в прочих комнатах. Нерациональная и нелепая расстановка мебели заставляла думать, что это помещение служило полигоном для игры в прятки. Шезлонг был повернут к стене; на стуле громоздился сундук, который был перемещен сюда от окна, — проделанный им волоком путь обозначала широкая полоса на пыльном ковре, в этом месте обнаружившем свой первоначально зеленый цвет. Из вазы на крышке рояля торчали сухие почерневшие стебли, а вокруг нее лежали кружком опавшие пеплообразные лепестки. Миссис Модсли осторожно взяла один лепесток; он рассыпался в прах, оставив желтоватый налет на белоснежных пальцах ее перчатки.
Ноги ее подкосились, и она села — чтоб не сказать рухнула — на табурет перед роялем.
Супруга доктора вовсе не была плохой женщиной. Но, глубоко убежденная в собственном священном предназначении, она верила, что Господь неусыпно следит за каждым ее шагом и слышит каждое сказанное ею слово, и была настолько поглощена корчеванием ростков гордыни, порождаемой ощущением своей праведности, что просто не замечала иных совершаемых ею ошибок. Она являлась благодетельницей по призванию, а это значило, что все сотворенное ею зло творилось неосознанно и только с наилучшими намерениями.
Какие мысли роились в ее голове, когда она сидела на неудобном вращающемся табурете у рояля и глядела в пространство? Она попала в дом, хозяева которого годами не меняли цветы в вазах. Неудивительно, что их дети так дурно воспитаны! Серьезность проблемы окончательно дошла до ее сознания лишь при виде вазы с мертвыми стеблями, и только полнейшим душевным смятением можно объяснить ее следующие действия: она сняла белые перчатки и опустила пальцы обеих рук на черно-серые клавиши рояля.
Отвратительный звук, наполнивший комнату, менее всего напоминал звук музыкального инструмента. Отчасти это объяснялось ужасным состоянием рояля, расстроенного до последней степени. Но дело было не только в этом. Дребезжание рояльных струн сопровождалось еще одним звуком, ничуть не более мелодичным: визгливо-шепелявым завыванием сродни воплю кошки, которой наступили на хвост.
Контраст между этой жуткой какофонией и предшествовавшей тишиной был чересчур резок. Миссис Модсли потрясенно уставилась на рояль, встала с табурета и поднесла ладони к ушам. После всего этого у нее оставался лишь один краткий миг на то, чтобы осознать: она была здесь не одна.
Из-за спинки шезлонга поднялась неясная фигура в белом…
Бедная миссис Модсли.
Она едва успела заметить, что белая фигура угрожающе вздымает скрипку и что эта скрипка очень быстро и энергично перемещается в ее сторону. Прежде чем она хоть как-то среагировала, скрипка обрушилась на ее череп; в глазах докторши потемнело, и она без чувств рухнула навзничь.
Она безжизненно простерлась на полу, раскинув руки в стороны, и белоснежный носовой платочек пугливо высовывался из-под ремешка ее наручных часов. Клубы пыли, поднятые с ковра при ее падении, медленно оседали обратно.
Так она пролежала примерно полчаса. На ее счастье, Миссиз по возвращении с фермы, куда она ходила за свежими яйцами, случайно заглянула в эту комнату и заинтересовалась происхождением большого темного пятна перед роялем, где она прежде таких пятен не наблюдала.
А белая фигура исчезла без следа.
* * *Когда я вечерами записывала историю мисс Винтер, ее голос заполнял мою комнату почти так же явственно, как это ранее происходило в библиотеке. У нее была особенная манера произносить слова, которые отпечатывались в моей памяти, как на фонограмме. На сей раз после слов «исчезла без следа» она сделала паузу; я замерла, держа карандаш над страницей и ожидая продолжения.
Я была так поглощена ее историей, что не сразу смогла перефокусировать взгляд с распростертой на пыльном полу воображаемой докторши на реальную рассказчицу. Когда же я с этим справилась, увиденное меня напугало. Обычная бледность мисс Винтер приобрела желтовато-серый оттенок, а ее тело, всегда отличавшееся прямой осанкой, мучительно напряглось, словно с трудом выдерживало чей-то незримый натиск. По дрожанию ее губ было похоже, что она проигрывает эту борьбу; но затем ей все же удалось подавить гримасу боли.
Я в тревоге поднялась со стула, не зная, что предпринять.
— Мисс Винтер! — воскликнула я растерянно. — Что с вами?
— Мой волк… — пробормотала она что-то в этом роде, и при попытке заговорить губы ее вновь задрожали.
