Натан Дубовицкий - Ультранормальность. Гештальт-роман

Тем временем сосед погонщика нашел заблудившегося верблюда и привел его к хозяину. Погонщик очень обрадовался верблюду, но устыдился, что юноши страдают без вины из-за его навета; он бросился к императору и стал умолять его отпустить пленников. Император тотчас отдал приказ об их освобождении; призвав принцев во дворец, он сказал, что рад убедиться в их невиновности и очень сожалеет, что обошелся с ними так сурово. Затем он пожелал узнать, как удалось принцам так точно описать животное, которого они никогда не видели. Старший сказал: „Я понял, государь, что верблюд крив, потому что скверная трава по одну сторону дороги, которой он шел незадолго до нас, была вся выщипана, а гораздо более густая и сочная трава по другую сторону дороги осталась нетронутой; вот я и решил, что у верблюда только один глаз, иначе он никогда не променял бы хорошую траву на дурную“. Средний принц прервал его. „Я, государь, – сказал он, – понял, что у верблюда не хватает одного зуба, потому что он на каждом шагу оставлял непережеванные пучки травы, по длине совпадающие с зубом этого животного“. „А я, – сказал третий брат, – понял, что верблюд хром, потому что следы от одного из копыт не такие глубокие, как от остальных“. Ответы принцев пришлись императору по душе; ему стало любопытно узнать продолжение истории. Старший принц сказал: „Я понял, государь, что верблюд гружен маслом и медом, потому что справа вдоль дороги сновало множество муравьев, лакомых до жира, а слева летали тучи мух, обожающих мед“. Средний продолжал:' „Я, государь, понял, что на верблюде ехала женщина, потому что в том месте, где верблюд опустился на колени, остался след женской туфельки и маленькая лужица; по резкому неприятному запаху женской мочи я догадался, откуда она“. „А я, – сказал младший, – решил, что женщина эта в тягости, потому что заметил на песке отпечатки ее ладоней – только очень располневшая женщина будет, вставая, опираться на руки“. Император обласкал принцев, пригласил их погостить в его стране подольше, поселил их во дворце и всякий день виделся и беседовал с ними».

Стрельцов заложил страницу с притчей, закрыл книгу и отложил ее в кучу с другими, расположенным рядом с тем стулом, на котором он сидел. Серендипность? Ультранормальность? Философия Улафа Кёнига? Все это ему, человеку с металлургическими наклонностями, казалось далеким и непривычным, а по большому счету, и ничего не говорящим. Больше всего его волновали люди, которые могли использовать в своих утилитарных целях то, о чем он только догадывался, а его собеседник только насмехался.

Федор взглянул на Горчакова. Тот продолжал перекладывать книги с полки на полку, меняя их порядок по одному ему известной схеме. Впрочем, теперь книги стояли плотнее и выглядели весьма изящно.

– Аркадий Борисович, а что с теми людьми?

– А вы сами как думаете? – ответил тот вопросом на вопрос.

– Я думаю, что они скрываются.

– Очень хорошо!

– Но не просто скрываются, – продолжил Стрельцов. – Они скрываются у всех на виду. Потому что.

– Почему?

– Потому что нет слова, чтобы назвать их одним сообществом!

От неожиданной догадки Федор даже подскочил на своем стуле, а потом инстинктивно закрыл рот руками чтобы, видимо, не сказать лишнего, чего он сам еще не успел додумать.

– То есть сообщество существует, если его можно назвать. «Секта», «масоны», «корпорация», «партия». Но если названия нет, то ни они сами, ни кто-то другой не могут назвать их одним словом, и потому они как бы даже не существуют. Словно никто не может дать на них ссылку – как в Интернете. Никто не подает знак, а значит, никакой знак не может быть истолкован так, словно они существуют как сообщество, у которого есть состав, язык, цели, планы и ресурсы. и они не индексируются коллективным сознанием, как не индексируются в Интернете сайты, на которые никто не ссылается!

– Можно же назвать любым произвольным словом тогда? – провокационно заметил Горчаков, отрывая от пола «Критику чистого разума».

– Нельзя. Потому что. Потому что новое слово будет ничем не лучше других, а потому ничего не будет значить.

От некой туманности в рассуждениях Аркадий Борисович сморщился, а потом, после некоторых раздумий, просто пожал плечами и поставил книгу на одну из полок.

– Твое выдающееся свойство позволило тебе понять главное, – после некоторой паузы произнес Горчаков. – Язык это первоструктура. И человек видит только то, о чем может сказать, а, как известно, описать неописуемое нельзя. И оно не существует в пределах этого мира. Разве что в виде какого-нибудь чуда. Tertium non datur. А чудо есть не что иное, как проявление законов другого мира в пределах нашего. Реальная власть – это взаимодействие с первоструктурой. За каждым измененным словом идет целая волна изменений, затрагивающих самые разные стороны нашего общества. И потому тот, кто обладает реальной властью, не может не владеть какими-то инструментами работы с первоструктурой.

Человек в свитере поднес руку к одной из книг, помедлил немного, а потом толкнул ее указательным пальцем, после чего она наклонилась и толкнула другую книгу, а та следующую, приводя в движение огромный механизм, который раньше не замечал Федор. Книги толкали следующие, словно костяшки домино, принимая другое положение – где-то горизонтальное, где-то наклонное – сохраняя и передавая импульс движения. Когда последняя книга повалилась на бок, оказалось, что так, в состоянии хаоса и беспорядка полки с книгами выглядят намного внушительнее и сокровеннее, чем когда они находились в порядке.

– Люди, с которыми ты столкнулся, нашли возможность получить в руки очень мощный инструмент. Не думаю, что кто-то еще в нашей стране владеет чем-то подобным. И заметь, это не армия и не флот, не космические войска, не террористы-фанатики, не группа известных политиков и не интеллигенция. Они вообще никто. – Горчаков спустился по лестнице на уровень пола, а потом скрестил руки на груди и прислонился спиной к алюминиевым ступенькам. – Я не знаю, как они его получили. Можно сказать, этот инструмент sui generis. Этакий диск из Небры или даже антикитерский механизм. Набрели они на него случайно или получили от тех, кто потратил всю свою жизнь в тайных поисках истины – мне не ведомо. Неизвестно мне и то, можно ли противопоставить что-то их усилиям или нет. Но если ты считаешь, что их необходимо привести к ответу за нечто, я помогу тебе.

– А зачем тогда все это? – Федор развел руками, но правой указал все же в сторону коридора, откуда еще доносились сообщения новостного канала. – Зачем названивать по телеканалам и срывать передачи?

– Возможно, они считают, что строить параллельный язык и «пересаживать» на него людей слишком долго, – Горчаков заложил руки в карманы, словно пытался нащупать там новые идеи и догадки. – Электоральный цикл подходит к концу. Проще разрушить уже имеющийся язык, а потом предложить им новый, который все примут как спасение. Ведь стоящего на месте проще обогнать, чем бегущего. Вот они и останавливают. Зато когда Дракон уйдет вместе со старым языком, новый язык позволит создать новую политическую реальность, где не будет этих старых советских пережитков вроде «решить вопрос», «подготовить предложение», «согласовать с общественностью». Сейчас мы живем на обломках старого советского языка. Новый не написан, потому мы не видим будущего – не можем им это будущее выразить. И это понятно. Сказка заканчивается только сейчас.

– Они должны ответить! Надо их как-то разоблачить.

– Можешь попробовать, но у меня нет языка для их разоблачения. Уверен, и у вас его тоже нету. Да и для начала их надо как-то назвать. А назвать их можно только после того, как концептуализировать. Это интересная задача. Выборы-то через три месяца. Потом они обретут власть над всем, включая и политический дискурс. После этого ваши разговоры о заговорах никому не будут интересны, так как о заговоре и так все узнают. И даже не станут считать таковым. Как вы сами заметили, человек это машина, а язык – программный код. Поэтому нормально это то, что функционирует согласно предписанному коду, даже если это какое-то социальное извращение. Начнете поднимать вопрос не вовремя и без цели, окажетесь в лучшем случае в дурдоме. Хотя, если человека машина, вряд ли ему нужен психолог, скорее тогда уж инженер. А для починки языка необходим техник.

– Но должны же быть слабые места! Если они не называют себя никак, как же они называют друг друга?

Горчаков рассмеялся.

– Кстати, они эту проблему решили очень изящно. Вы правы, самоназвание важно чтобы сохранять идентичность, но как сохранить идентичность, не выдав себя самоназванием? Они начали называть друг друга «мы», и используют это слово только в этом значении. Когда им необходимо подчеркнуть связь себя с кем-то не из их круга, они говорят «я и вы». Таким образом соблюдается идентичность, но произнесенное ими «мы» для постороннего человека ничего нового не скажет, и уж тем более – об их криптоединстве. Но это всего лишь causa privata, а не преступление. Ничто не может быть решено.