Этель Лилиан Войнич - Все романы (сборник)
Наутро явился Артур и застал Беатрису за шитьем наволочки на подушку.
Как ни ужасался и ни протестовал Генри, она решила положить «эту грязь» в постель Дика, тщательно высушив ее на плите и завернув в несколько слоев плотного ситца, чтобы она никак не могла коснуться даже повязок.
— Мальчик должен знать, что труды его не пропали даром, — объяснила она. — Если возле Дика положить эту подушку, беды не будет, а вот Артуру такая неудача в самом начале может очень повредить.
У Артура вид был такой тревожный и измученный, что сердце ее сжалось.
Она поднялась ему навстречу и с улыбкой потрепала его по плечу.
— Спасибо тебе за мох, дружок. Я положу его Дику в этом мешке. Я уже сказала ему, что ты принес ему мох для подушки под ногу, и он просил поблагодарить тебя.
— Ему получше, мэм?
— Сегодня утром немного легче. Доктор дал ему лекарство, и он ночью спал. Когда человек болен, очень полезно хорошо выспаться. Завтра он уже начнет садиться в постели… Артур, а кто тебе сказал, что я люблю розы?
Теперь, когда у меня есть чашка, разрисованная розами, мне всякий раз за чаем будет казаться, что пахнет розой.
На губах мальчика заиграла улыбка, точно такая же, как у матери.
— Прошу прощенья, мэм, в лощине, где Могила великана, растут розы. Я их рву маме, они пахнут больно хорошо. Может, хотите? Только сейчас их небось почти что уже и нету.
— Да, дикие розы рано отцветают, но после них остаются красивые ягоды.
Когда мы вернемся домой, в Бартон, ты увидишь, какие у нас там живые изгороди из красных роз. И в саду еще будет полным-полно больших роз — и красных, и розовых, и белых, и желтых. Они поднимаются до самой крыши дома.
И у тебя в комнате тоже будет пахнуть розами.
— Прошу прощенья, мэм, это ваш дом?
— Да. А теперь и твой тоже. Он серьезно посмотрел на нее.
— Мой дом в Каргвизиане.
Среди своего народа я живу.
Услышав этот упрек, что был некогда обращен к пророку Елисею, она снова напомнила себе, что с этим мальчиком надо разговаривать осторожно.
— Ну конечно. Только Артур, милый, я хочу кое-что объяснить тебе.
Она помедлила минуту, готовясь ступить на опасную почву.
— Пока твой отец и твоя мать живут в Каргвизиане, твой дом здесь. Дом это место, где живут те, кто нас любит. Но не каждый может прожить всю жизнь у себя дома — моряку приходится покидать свой дом, и солдату, и школьнику.
Надо ведь и учиться и работать. Гарри и Дик приезжают домой только на каникулы. Но у тебя теперь два дома, потому что и мы тоже тебя любим. Ты будешь жить у нас и учиться, а на каникулы будешь возвращаться к родным.
Если кто-нибудь из них заболеет и ты им понадобишься, мы сейчас же отошлем тебя к ним. И каждую неделю ты будешь им писать. Ты их сын, но и наш тоже.
Он слушал молча, потом серьезно, невесело поглядел на нее.
— Мама… будет очень горевать, что я уеду от нее… Она велит, чтоб я был вам хороший сын… Я буду. Только все равно моя мама — она.
— Я не забуду этого, дружок.
— Прошу прощенья, мэм… А как мне надо вас звать? Она… она думала мне надо звать вас «мамой»… И уж так плакала, прямо сердце разрывалось.
— Нет, нет, мамой зови только ее. А нас называй «дядя Генри» и «тетя Беатриса».
Он медленно повторил непривычные слова:
— Тетя Беатриса… тетя Беатриса.
— Мой отец назвал меня Беатрисой, потому что он был рад, что у него появилась девочка. Беатриса — значит, та, которая приносит кому-нибудь счастье. Надеюсь, что я и тебе принесу счастье… Ну, а теперь мне надо отнести Дику подушку с твоим мхом; он просил, чтоб я ему почитала до обеда.
А ты пойди и помоги вместо меня Повису, хорошо? Он вскапывает огород для дяди Уолтера, но ему вредно нагибаться, он был болен. Надень свою блузу, а то перепачкаешься в земле.
— Прошу прощенья, мэм… тетя Беатриса, мама ее стирала, блузу, она в пристройке висит.
— Повис купил тебе две блузы. Вторая здесь. Скажи ему, что я просила его поостеречься и не поднимать ничего тяжелого. Я знаю, на тебя можно положиться, ты за ним приглядишь.
Он ушел успокоенный и, пока она не позвала его обедать, ревностно, тачку за тачкой, подвозил Повису землю. Генри и Уолтер были в поселке с землемером из Падстоу, и их к обеду не ждали. Без всяких напоминаний мальчик умылся и, ослепительно чистый и уже не такой непомерно застенчивый, явился на свой первый урок: «учиться есть, как едят господа».
Когда они встали из-за стола и Беатриса убедилась, что Дик и Гарри уснули после обеда, она взяла шитье и попросила Артура почитать ей вслух любую книжку, какая ему тут понравится. Видя, что он растерялся перед слишком большим выбором, она подошла к книжному шкафу, перед которым он стоял, не зная, что взять: руководство для любителей собирать раковины, математический трактат или «Тома Джонса».
— Попробуй эту, — предложила она, протягивая ему «Робинзона Крузо».
Он сел и начал читать — ровным невыразительным голосом, тщательно выговаривая слова и явно не задумываясь над их смыслом.
Уроки вошли в обычай. Беатриса читала с Артуром каждый день, но очень скоро поняла, что толку от этого нет никакого. Усердный и послушный ученик, он был слишком робок, слишком мало верил в себя, да и мысли его были заняты новым, странным положением, в котором он оказался, и той бурей страстей, которая разыгрывалась у него дома, и ему трудно было сосредоточиться на книге. Кроме того, выбор Беатрисы был, как видно, неудачен. «Робинзон Крузо», которым так увлекались ее дети, ничего не говорил воображению Артура. Надо найти какой-то иной путь к его сердцу.
— Скажи, — спросила она однажды утром. — Ты знаешь какие-нибудь стихи?
— Сти… стихи? А что это, мэм?
— Ну, песни или псалмы. Ты когда-нибудь учил что-нибудь наизусть? Он просиял.
— А как же! Я каждое воскресенье утром говорю маме псалмы. Она так хорошо поет в церкви. Только она забывает слова: читать-то она не умеет. А когда я сперва ей скажу, так уж она не забывает. Понимаете?
— Скажи мне какой-нибудь псалом.
Без тени удовольствия, но и без неохоты Артур покорно поднялся и молитвенно сложил руки.
— Какой мне говорить, мэм?
— Тот, который ты больше всего любишь.
После минутного колебания он начал:
— «Иисусе сладчайший…» — и без запинки дочитал псалом до конца.
Первые несколько строк были едва слышны, но потом он забыл свою робость.
— Почему ты любишь этот псалом больше других? Он подумал немного.
— Я люблю про тень.
— Про какую тень?
— Он там говорит:
Укрой меня, беззащитного, Под тенью твоих крыл.
Понимаете? Как птицы, большие птицы, когда летят. Видали вы, как дикие гуси летят? Они всегда здесь пролетают весной и осенью, на север и на юг, вот так… — И он сложил ладони треугольником, показывая, как летит стая. — И кричат, и кричат, далеко слышно… И от них по земле тень, большая-большая.
— И у воздушных змеев, — прошептала Беатриса. — Змей Бобби… он тоже отбрасывал тень.
«Нет, нет, не смей!» Тень ее мучительных воспоминании не должна коснуться головы этого беззащитного.
И она поспешно улыбнулась.
— И у чаек тоже большая тень. Я любовалась ими вчера, когда выглянуло солнце.
Поздно. Мальчик уже смотрит на нее так испытующе, словно он может понять.
— Змеи… да. А еще коршуны… Ух и большущие, и когти какие! В словаре есть такая картинка. Только там их как-то чудно называют: aksipitty или еще как.
— Accipitres. Это латинское слово. Оно означает — хищники: коршуны, соколы, пустельги — всякая хищная птица.
— А мы их зовем — тикари. Он как упадет на птичник — раз, и опять вверх, а уж в когтях цыпленок. Вы когда видали? Мама говорит… — Он запнулся, недоуменно нахмурился. — А отец так говорит: «Не будь лопухом».
— А что это значит?
— Лопух? Тронутый. Вроде дурачка.
— И что же?
— Отец говорит: «А для чего ж на свете цыплята? Тикарям надо кормить своих птенцов, ведь надо? Что они станут делать, если им не будет обеда?» И верно, помрут с голоду .
— А мама что говорит?
— Мама говорит: «Не бойся. Когда тикари попадут на небо, господь бог научит их есть траву, — вот что она говорит, — или водоросли. Господь уж сам рассудит, он творит чудеса. Он может заставить льва мирно лежать с ягненком рядом». Вот она что говорит. Прошу прощенья, мэм… тетя Беатриса…
Он вдруг замолчал.
— Да?
— Вот господь бог. Если он все так может, почему прямо сейчас не сделает — тут, на земле?
Что на это ответишь? Что можно ответить на это? Что? Только правду.
Чего бы это ни стоило, одну правду.
— Не знаю, Артур, — сказала она. — Я бы очень хотела знать.
На мгновение ответ как будто удовлетворил его. Но нет, опять что-то не дает ему покоя.
